Кроме того, в кругу марокканцев доктор отпускал по-арабски колкости: "Правду говорят, что в ваших краях люди неохотно расстаются с монетой?"
Муса был задет этой шуткой.
- Кем этот жалкий подонок себя возомнил?
Врач выписал мне кое-какие препараты и перед выпиской вызвал ко мне психолога, но я расплакалась и не смогла ничего из себя выдавить, кроме: "Я больше не могу выносить этого".
Мама посоветовала мне не слушать свекровь и не переезжать к ним.
- Лейла, не надо. Завтра она поставит тебе это в укор, и так до конца твоих дней.
- Но почему? Она же сама сказала!
- Свекровь всегда говорит невестке обратное тому, чего она хочет.
Это была какая-то проверка, которую мне сложно понять, поскольку мое воспитание было отчасти западным. Я отправилась на нашу квартиру, но не чувствовала себя там как дома. Это было больше похоже скорее на один из кругов ада.
- Почему ты не вернулась к родителям, как я сказала тебе?
- Они живут слишком далеко, там нет аптек, а здесь до аптеки рукой падать. - Этот ответ подсказала мне мама.
Ночью Риад не спал, зато высасывал по бутылочке молока каждые два часа. Муса спал. Его мать тоже храпела. Я вскакивала каждые полтора часа. На цыпочках в темноте я пробиралась через гостиную, прикрывала дверь в кухню, чтобы свет их не побеспокоил, и готовила бутылочку, пока Риад заливался криком. Свекровь ворчала, а Муса спал, как ни в чем не бывало.
Я не могла качать сына и готовить одновременно - мои швы слишком натягивались, когда я держала его, и кастрюльку. Кроме того, нельзя было забывать прятать каждый вечер эти злополучные часы, закрывать шторы, подниматься ни свет, ни заря, готовить завтрак и купать свекровь. Дома это делала другая невестка. Она прекрасно справилась бы сама, но просто не хотела. Очередное правило: ты живешь вместе со свекровью, которая старше тебя годами, и поэтому трешь ей спинку. Бесполезно было покупать мочалку, чтобы она делала это сама. Муса бросил ее мне прямо в лицо.
Я чувствовала, что он изменился. Теперь я вообще не могла общаться с ним. Он не работал, а тут вдруг стал истово молиться и читать Коран. Я верю в Аллаха, соблюдаю Рамадан, но я не фанатична. Как и мои родители. Муса теперь все время говорил с матерью о религии; он даже раздобыл где-то аудиокассеты с записью Корана, и они молились вместе. Я не представляла, что перевернулось у него в голове, почему он так изменился. Я так и вижу их вдвоем, рассевшихся в комнате.
Я больше не могла даже смотреть телевизор. Она ругала меня за то, что у нас нет спутниковой антенны для приема арабских каналов. Еще одним поводом для конфликтов была смена пеленок Риаду. Пеленальный столик стоял в гостиной - мне больше некуда его поставить, а моя свекровь не выносила вида пеленок: "Они воняют, отнеси их в мусорку!"
Мы жили на третьем этаже, так что каждый раз, когда ребенку пора было менять подгузник, мне приходилось спускаться вниз, чтобы выбросить его в мусорный бак. В квартире имелось и мусорное ведро, и герметичные пакеты, но этого было недостаточно. Подгузники нельзя было оставить до вечера - их нужно было обязательно выносить сразу.
Свекровь почти не прикасалась к Риаду. А в те редкие случаи, когда она брала его в руки, он начинал плакать.
Однажды она решила приготовить еду - это было тогда, когда у меня начался очередной приступ анорексии.
- Лейла, иди, поешь.
- Нет, спасибо, я не очень хорошо себя чувствую, я не голодна.
Вечером Муса попросил мать приготовить на ужин.
- О, нет, ноги моей больше не будет в вашей кухне. Твоя жена мне не доверяет, она боится, что я ее сглажу.
- Это не так. Я не хотела есть.
- Нет, она не обедала именно потому, что я готовила. Она мне не доверяют, и я теперь палец о палец не ударю.
Она определенно пыталась внести разлад между нами, намереваясь вернуть сына себе. Теперь у него были документы - зачем я ему.
- Сынок, малыш все время плачет, мне страшно спать одной в этой комнате. Поспи со мной, пускай твоя жена будет с ребенком. Ты хоть отдохнешь немного.
Он так и делал. Спать в гостиной с матерью вошло у него в привычку. И это в тридцать пять лет! Он привел очень странное оправдание: "Я сплю с матерью, потому что она скоро уедет, и пока я хочу воспользоваться возможности побыть с ней."
Конфликты становились все острее. Свекровь очень часто доводила меня. Я думаю, она делала это, чтобы однажды уничтожить меня в глазах своего сына.
Однажды она в очередной раз попросила меня помочь ей искупаться, однако сложность была в том, что у меня по-прежнему болел живот и жуткий шрам воспалился. Молча я вымыла ее плечи и спину.
- Ниже потри!
Это было чересчур. Подмывать зад взрослому человеку - такого мне еще не приходилось делать. Малышам, младшим братьям, - да, но пожилой восьмидесятикилограммовой свекрови - ну уж нет!
- Я не могу наклониться ниже. У меня сильно болит живот, - вежливо ответила я и спокойно вышла.
Она вылезла из ванной, вихрем ворвалась в гостиную и прокричала сыну, которой молча наблюдал за нашей перепалкой:
- Твоей жене противно мыть меня!
- Вовсе нет... Просто я не могу сейчас.
- Ты не хочешь!
- Я не могу наклоняться. Вы мне не верите? Посмотрите на шов!
Я показала ей страшный гноящийся шов, и ей пришлось признать, что мой отказ не был капризом. Я говорила и действовала разумно, и моя свекровь не понимала этого. Что я вытворяю: в присутствии своей свекрови обнажаю свой живот.
Муса вышел, предоставив нам разобраться самим. К счастью, он имел возможность уйти и не слышать воплей своей матери. У меня не было путей к отступлению, но я долго терпела, чувствовала смертельную усталость, не высыпалась и все еще была ослаблена. Она доводила меня до ручки. Я укрылась в спальне, хлопнув дверью со словами: "Черт, как же мне все это осточертело!"
Когда вернулся Муса, она принялась вопить и причитать:
- Ни на минуту здесь больше не останусь! Твоя жена не обращает на меня внимания! Я не для того уехала за три тысячи километров, чтобы меня так унижали! Я тут не для того, чтобы со мной обращались как с собакой. Ты ничего не понимаешь, сынок! Она проявляет неуважение ко мне, командует, поворачивается ко мне спиной! Она считает меня занозой в заднице!
Я пыталась растолковать все Мусе. Я ей показывала живот, а не спину, сказала "черт", а не называла ее занозой в заднице. Но в любом случае я не стала бы мыть зад матери. И кстати, раз уж зашел такой разговор: она могла бы набирать ванну один раз, а не пять кряду, потому что горячая вода стоит недешево. Она забиралась в воду, отмокала там, словно гиппопотам, сливала воду и снова набирала. Так повторялось четыре-пять раз подряд - просто ради удовольствия. А платить приходилось мне. Я постоянно находилась в этом аду, вместо того, чтобы быть счастливой рядом с сыном. Она указывала мужу на мои недостатки, заставляя признать, что я нехорошая жена.
- Твоя жена никого не слушает, она делает все, что вбредет в голову; ты ее муж, она должна отчитываться перед тобой в том, куда направляется. Зачем ты позволяешь ей надевать штаны?
- Где ты была? - начинал после всего выпытывать у меня Муса. - Куда ты идешь? Чем ты занята?
Всю жизнь мне приходилось мириться с бесконечными препонами, и я не была настроена на повторение всего этого еще и с ним. В общем, я высказалась.
- Послушай, давай разберемся, если тебе что-то не нравится, убирайся и прихвати с собой свою мать - это меня полностью устроит! У меня есть работа, дом, сын - ты мне совершенно не нужен! Да ты хоть раз сделал что-нибудь ради меня?
- Ради тебя? Я сделал тебя уважаемой женщиной! Ты жена!
- Но я никогда не любила тебя и не полюблю!
- Неужели? Так почему у ребенок от меня?
- Это у тебя ребенок от меня! Риад здесь, и он мой сын. Я о нем забочусь! Не ты! Так что выбирай - или она, или я!
Я чувствовала, что беспокойство, которое чуть не свело меня с ума, вот-вот готово было снова нахлынуть, и мне было страшно. Теперь я должна была защищать сына; ради него стать сильной. Свекровь не дала замять этот разговор. Она начала кричать, что я груба с ее сыном, затем вошла в нашу спальню и, встав между нами, завопила, что не позволит мне разговаривать с мужем в таком тоне. Я указала ей на дверь.
- Это вас не касается. Это касается только меня и моего мужа.
- Не смей так говорить с моей матерью! Вот позвоню твоему отцу, и мы с тобой позже поговорим.
- Да хоть обзвонись - мне плевать!
Мне было двадцать три, и все начиналось сначала. Если бы эта сварливая баба не вмешалась в нашу семейную жизнь, я думаю, мы могли бы нормально сосуществовать. Чтобы быть справедливой, скажу, что вина за наш разрушенный брак лежит полностью на матери Мусы. Он был пленником правил, которые отводят свекрови основную роль при рождении первенца. Он передал ей исключительные полномочия, потому что привык делать так и никогда не знал ничего другого. Его слабость бесила меня, тогда как я должна была чувствовать к нему жалость.
