Карин свернулась калачиком на диване и рыдала без остановки. Когда Фиш сделал попытку ее утешить, она оттолкнула его и крикнула, чтобы он оставил ее в покое. Истерика продолжалась больше пяти часов, но к одиннадцати Карин немного успокоилась, собрала кое-какие вещи и попросила Фиша отвезти ее к Уолту с Билли в Чесапик-Бич, что в четырех часах к северу.
На выезде из Виргиния-Бич Карин попросила Фиша остановить машину у местной церкви. «Я вошла в церковь и где-то около часа просидела у алтаря, а Фиш дожидался меня в машине снаружи, – вспоминает она. – Я ждала от Бога ответов. Но он так ничего мне и не сказал».
Ранее в тот же вечер Сэм подтвердил, что на фотографии неизвестного бродяги, присланной факсом с Аляски, изображен именно Крис, но коронер Фэрбенкса сказала, что для завершения процедуры опознания ей нужны стоматологические карты и снимки. На изучение полученных от дантиста рентгенограмм и документов ушли почти сутки. Билли отказывалась смотреть на полученную факсом фотографию до тех пор, пока проведенная экспертиза не подтвердила на сто процентов, что умерший от голода молодой человек, найденный в автобусе около реки Сушаны, является ее сыном.
На следующий день Карин с Сэмом вылетели на Аляску за останками Криса. В офисе коронера им передали немногочисленные вещи, обнаруженные рядом с телом: ружье Криса, бинокль, подарки Роналда Франца и Джен Баррес – удочку и швейцарский армейский нож, справочник по растениям, на страницах которого он вел свой дневник, фотоаппарат «Минолта», пять кассет фотопленки и еще несколько мелочей. Коронер протянула Сэму несколько официальных документов, тот подписал их и вернул обратно.
Меньше чем через сутки после прибытия в Фэрбенкс Карин с Сэмом сели на рейс до Анкориджа, где после вскрытия, выполненного в криминалистической лаборатории, было кремировано тело Криса. Работник морга доставил пластмассовую коробку с пеплом Криса прямо в отель, где они остановились. «Я удивилась, когда увидела, какую большую коробку он принес, – говорит Карин. – А имя брата на ней было указано неправильно. На наклейке было написано «КРИСТОФЕР Р. МАККЭНДЛЕСС», но в действительности там должно было быть не «Р», а «Дж». Меня эта ошибка просто взбесила. Я очень разозлилась, а потом подумала: "Крису было бы на это ровным счетом наплевать. Может, он даже посмеялся бы над этим ляпом"».
На следующее утро они вылетели в Мэриленд. Коробку с прахом своего брата Карин везла в рюкзаке.
В самолете Карин не оставила ни крошки от принесенного стюардессой обеда. «Пусть это и была обычная жуткая самолетная еда, – говорит она, – но я просто и в мыслях себе не могла позволить выбрасывать пищу, помня о том, что Крис умер от голода». Тем не менее, в ближайшие недели она внезапно потеряла аппетит и похудела на четыре с лишним килограмма, заставив своих подруг изрядно поволноваться, не становится ли она анорексичкой.
Спустя месяц Билли сидит за обеденным столом и листает фотографический дневник последних дней Криса. Она с огромным трудом заставляет себя рассматривать мутные фотокарточки. Время от времени, по мере изучения снимков, она теряет самообладание и начинает тихо лить слезы, как может лить слезы только мать, пережившая своего ребенка, и выдает этим плачем чувство невосполнимой потери таких масштабов, что само сознание отказывается понимать его границы. Наблюдая вблизи такую скорбь, понимаешь, насколько глупо и бессмысленно звучат даже самые красноречивые аргументы апологетов экстремальных приключений.
«Я совершенно не понимаю, зачем ему нужно было так рисковать, – причитает она сквозь слезы. – Совершенно не понимаю».
Глава четырнадцатая. Палец дьявола
Я вырос крепким телесно, но нервическим и ненасытным ментально. Мое сознание все время требовало чего-то большего, чего-то осязаемого. Оно страстно искало реальности, будто всегда находилось вне ее…
Но вы сразу поняли, чем я занимаюсь. Я – альпинист.
Джон Менлав Эдвардс«Письма от человека»
Это было так давно, что теперь я уже не смогу сказать точно, при каких обстоятельствах я совершил первое восхождение. Я помню только, как в пути меня била дрожь (я смутно вспоминаю, что провел в одиночестве всю ночь), как потом медленно поднимался по местами поросшему чахлыми деревцами каменистому гребню, где рыскали дикие звери, пока не потерялся среди разреженного воздуха и облаков, будто бы перешагнув незримую границу, отделяющую холм, то есть простую кучу земли, от горы и оказавшись в полном величавой красоты поднебесье. Великая, страшная, непокоренная, возвышается эта вершина над земной поверхностью. К ней невозможно привыкнуть; только ступив на нее, ты теряешь себя самого.
Генри Дэвид Торо«Дневник»
В своей последней открытке Уэйну Уэстербергу Маккэндлесс написал: «На случай, если это приключение обернется для меня смертью и ты никогда больше не получишь от меня никаких вестей, я хочу сказать тебе, что ты отличный мужик. А теперь я отправляюсь в дикую глушь». Когда приключение и впрямь обернулось для Криса смертью, это исполненное деланого драматизма заявление породило множество споров о том, что он с самого начала задумал покончить с собой и, уходя в тундру, он даже и не рассчитывал возвращаться обратно. Но я в этом не очень уверен.
Мои подозрения, что Маккэндлесс не планировал умереть, что его смерть была жутким несчастным случаем, основаны на немногочисленных оставленных им документах и беседах с мужчинами и женщинами, общавшимися с ним в последний год его жизни. Но, кроме всего этого, у меня есть и личные причины полагать, что я понимаю, чем руководствовался и чего хотел достичь Крис Маккэндлесс.
Говорят, в юности я отличался упрямством, эгоцентризмом, взрывами безрассудства и периодическими капризами настроения. Отца я огорчал вполне стандартными способами. Авторитетные фигуры мужского пола порождали во мне, как и в Маккэндлессе, конфликт между еле сдерживаемой внутренней яростью и страстным желанием угодить. Всем, что захватывало мое необузданное воображение, я занимался с маниакальным рвением, и с семнадцати до почти тридцати лет таким увлечением для меня было скалолазание.
Я с утра до ночи фантазировал, придумывая маршруты восхождений, а потом проходил по ним в реальности, покоряя вершины в удаленных районах Аляски и Канады, взбираясь на самые крутые и страшные шпили, известные только горсткам настоящих фанатиков от альпинизма. И в этом были свои плюсы. Беря на мушку одну вершину за другой, я умудрился не заблудиться в густом тумане постпубертата. Скалолазание реально меняло мою жизнь. Опасность окрашивала весь мир своим галогенным светом, делая необычайно рельефным все вокруг, будь то каменные склоны, оранжевые и желтые лишайники или текстуры облаков на небе. Жизнь звучала совсем по-новому. Мир становился реальнее.
В 1977 году, сидя в каком-то баре в Колорадо, мрачно размышляя о жизни и ковыряя свои экзистенциальные болячки, я вбил себе в голову, что должен взойти на гору, известную под названием Палец Дьявола. Особенно внушительно эта диоритовая интрузия, превращенная движением древних ледников в колоссальный пик величественнейших пропорций, выглядит с севера. Его гигантская, абсолютно гладкая и отвесная северная стена вздымается над расположенным у подножия горы ледником на 1830 метров. Она вдвое выше Эль-Капитан, что в Йосемитском парке, и ее еще никому не удавалось покорить. Я поеду на Аляску, встану на лыжи, пройду полсотни километров от береговой линии по поверхности ледника, а потом взберусь на этот могучий «nordwand». Мало того, я сделаю все это в одиночестве.
Мне тогда было двадцать три, то есть на год меньше, чем Крису Маккэндлессу в тот момент, когда он уходил в аляскинскую глушь. Мой разум, если его можно было так назвать, был воспален бестолковыми юношескими страстями и книжной диетой, явно перенасыщенной работами Ницше, Керуака и Джона Менлава Эдвардса. Последний, писатель и психиатр, у которого были большие нелады с головой, перед самоубийством, совершенным в 1958 году при помощи капсулы с цианидом, считался одним из самых выдающихся британских скалолазов тех дней. Эдвардс видел в скалолазании «психоневротическую тенденцию» и сам ходил в горы не ради спортивного интереса, а чтобы спастись от внутренних мучений, отравлявших его повседневное существование.
Еще формулируя для себя план подъема на Палец Дьявола, я смутно осознавал, что эта задача может оказаться мне не по зубам. Но от этого замысел становился только соблазнительнее, ведь смысл как раз и был в том, чтобы не искать легких путей.
У меня была книга с фотографией Пальца Дьявола. Это был черно-белый снимок, сделанный с воздуха выдающимся гляциологом Мэйнардом Миллером. На этой фотографии гора выглядит особенно зловеще: скованный льдами гигантский акулий плавник из темного слоистого камня. Этот образ завораживал меня не хуже порнографии. Каково это будет, фантазировал я, балансировать на узком как лезвие ножа вершинном хребте горы, волноваться по поводу сгущающихся вдалеке грозовых облаков, пытаться укрыться от ветра и холода, знать, что любое движение вправо и влево грозит падением в отвесную пропасть? Способен ли человек держать в узде свой страх ровно столько времени, сколько нужно на восхождение и возвращение?
