У меня была книга с фотографией Пальца Дьявола. Это был черно-белый снимок, сделанный с воздуха выдающимся гляциологом Мэйнардом Миллером. На этой фотографии гора выглядит особенно зловеще: скованный льдами гигантский акулий плавник из темного слоистого камня. Этот образ завораживал меня не хуже порнографии. Каково это будет, фантазировал я, балансировать на узком как лезвие ножа вершинном хребте горы, волноваться по поводу сгущающихся вдалеке грозовых облаков, пытаться укрыться от ветра и холода, знать, что любое движение вправо и влево грозит падением в отвесную пропасть? Способен ли человек держать в узде свой страх ровно столько времени, сколько нужно на восхождение и возвращение?
А если у меня получится… чтобы не сглазить, я боялся даже представить себе момент своего триумфа. Но никаких сомнений в том, что покорение Пальца Дьявола кардинально изменит мою жизнь, у меня не было. Ведь как могло быть иначе?
В те времена я работал в плотницкой конторе, выезжал по телефонным вызовам и за $3.50 в час обшивал кондоминиумы в Боулдере. И вот, как-то днем, вконец задолбавшись корячиться с вагонкой и гвоздями, я заявил начальнику, что ухожу: «И нет, Стив, я имею в виду не когда-нибудь через пару недель, а прямо сейчас». Я забрал свои инструменты и прочие пожитки из убогого трейлера, в котором жил прямо на месте работы, переезжая от заказчика к заказчику, и уже через несколько часов сел в машину и отправился на Аляску. Как обычно, меня поразило, насколько легко уходить и как хорошо становится после этого. Мир внезапно переполняется новыми возможностями.
Палец Дьявола стоит точно на границе между Аляской и Британской Колумбией к востоку от Питерсберга, рыбацкой деревни, добраться до которой можно только по морю или воздухом. Регулярное воздушное сообщение с Питерсбергом существовало, но всей моей ликвидности, состоящей из «Понтиака Star Chief» 1960 года выпуска и двух сотен долларов наличными, не хватило бы даже на билет в одну сторону. По этой причине я доехал до Гиг-Харбора в штате Вашингтон, там бросил машину и уговорил команду одного из рыболовных сейнеров подбросить меня на север.
«Королева океана» была добротным, на совесть слаженным из желтого аляскинского кедра судном, оборудованным для ярусного и кошелькового лова. В оплату проезда я должен был всего лишь выстаивать по две четырехчасовые вахты у штурвала в сутки, а также помогать команде в бесконечном ремонте рыболовных снастей. Неторопливое путешествие вверх по Внутреннему каналу прошло у меня в сладкой дымке надежд и предвкушений. Вот он я, плыву к своей цели, движимый силами непостижимыми и неподвластными.
Когда мы вышли в пролив Джорджии, на волнах заблестело солнце. Над водой вздымались крутые берега, покрытые зарослями канадской ели, кедра и заманихи. Над головой кружили чайки. Невдалеке от острова Малколм шхуна оказалась в окружении семи косаток. Их спинные плавники в рост человека резали водную гладь совсем рядом с кораблем, и мне казалось, что до них можно дотянуться рукой.
На вторую ночь плавания, где-то за пару часов до рассвета, во время очередной вахты на мостике я вдруг увидел в свете прожектора голову переплывающего лагуну оленя. До берега было никак не меньше полутора километров. Глаза животного сверкнули красным в луче ослепительного света, и мне показалось, что олень совсем выбился из сил и был вне себя от ужаса. Я крутанул штурвал вправо, шхуна проскользнула мимо, а олень, покачиваясь на нашей кильватерной волне, скрылся в темноте.
По большей мере Внутренний канал представляет собою систему из узких, фьордоподобных проливов. Но сразу за островом Дандас мы вышли на морские просторы. На западе до самого горизонта раскинулся Тихий океан, и наш корабль заплясал на трехметровых волнах. Время от времени водные валы перекатывались через палубу. Далеко впереди, справа по курсу, в поле зрения появилась гряда невысоких скалистых пиков, и я почувствовал, как быстро вдруг забилось мое сердце. Эти горы возвещали о том, что я вплотную приблизился к своей мечте. Мы прибыли на Аляску.
Через пять дней после выхода из Гиг-Харбора «Королева океана» пришвартовалась в Питерсберге заправиться горючим и взять на борт питьевой воды. Я спрыгнул на пирс, взвалил на спину свой тяжеленный рюкзак и побрел под дождем к берегу. Не совсем понимая, что делать дальше, я укрылся под карнизом городской библиотеки и уселся на свою поклажу.
Питерсберг – городок маленький и, по аляскинским меркам, вполне спокойный и даже чопорный. Через некоторое время со мной заговорила проходившая мимо высокая, гибкая женщина. Ее зовут Кай, сказала она, Кай Сэндберн. Болтать с этой веселой и общительной женщиной было одно удовольствие. Я поделился с ней своими альпинистскими планами, и они, к моему большому облегчению, не вызвали у нее ни смеха, ни подозрений в моей нормальности. «Когда небо ясное, – просто сказала она, – Палец видно прямо из города. Он красивый. Вон там находится, напротив Фредерик-Саунд». Она показала рукой на восток, но я, посмотрев в ту сторону, увидел только плотную стену низко висящих облаков.
Кай пригласила меня к себе поужинать. Позднее я расстелил у нее на полу свой спальный мешок. Она уже давно уснула, а я все лежал в соседней комнате и слушал ее спокойное дыхание. Много месяцев назад я убедил себя, что мне наплевать на отсутствие в моей жизни интимных и близких отношений, что я прекрасно обойдусь без контактов с другими людьми, но удовольствие от общения с этой женщиной, радость от ее звонкого смеха и невинного соприкосновения наших рук разоблачили этот самообман и породили во мне чувство болезненной внутренней пустоты.
Питерсберг стоит на острове, а Палец Дьявола – на Большой земле. Он возвышается над ледяным плоскогорьем, носящим название Стикинской ледниковой шапки. Этот гигантский, похожий на лабиринт ледяной купол панцирем укрывает спину Барьерных хребтов и во множестве мест под накопленной за века собственной тяжестью сползает к морю длинными синими языками ледников. Чтобы добраться до подножия горы, мне нужно будет как-то перебраться через сорок километров соленой морской воды, а после этого встать на лыжи и пройти около пятидесяти километров вверх по леднику Байрда, по ледяной долине, где, как я был уверен, уже много-много лет не ступала нога человека.
Вместе с группой специалистов по восстановлению лесов я добрался до залива Томаса и там сошел на галечный берег. В полутора километрах впереди виднелась широкая, испещренная камнями и обломками деревьев оконечность ледника. Спустя полчаса я взобрался на этот ледяной язык и начал долгий подъем к подножию Пальца. Первое время мне приходилось идти по голому, не покрытому снегом льду, насыщенному мелкой черной каменной крошкой, хрустевшей под стальными шипами моих кошек.
Через пять или шесть километров я вышел на снег и сменил кошки на лыжи. Без лыж мой чудовищно тяжелый рюкзак стал легче килограммов на семь, да и скорость движения, сама по себе, тоже увеличилась. Тем не менее, идти было опасно, потому что под снегом скрывались многочисленные трещины и расселины.
Еще в Сиэтле, предусмотрев такую ситуацию, я зашел в хозяйственный магазин и купил там две прочные трехметровые алюминиевые штанги для штор. Теперь я связал их в форме креста, а потом прикрепил к поясному ремню рюкзака так, чтобы крест лежал параллельно поверхности снега. Медленно взбираясь вверх по леднику с перегруженным рюкзаком на спине и этим идиотским металлическим крестом на поясе, я чувствовал себя каким-то странноватым pendente. Тем не менее, я изо всех сил надеялся, что если я вдруг провалюсь сквозь спрессованный снег в скрытую под ним трещину, растопыренные концы штанг зацепятся за ее края и не дадут мне рухнуть в ледяные глубины Байрда.
Двое суток я медленно, но верно поднимался по ледяной долине. Погода стояла неплохая, заблудиться было невозможно, да и серьезных препятствий на моем пути не встречалось. Однако я был один, и в одиночестве даже самые обыденные вещи казались мне исполненными глубочайшего смысла. Лед становился еще холоднее и таинственнее, голубое небо – прозрачнее и чище. Будь я в чьей-нибудь компании, безымянные пики, вздымающиеся над ледником, никогда не показались бы мне такими огромными, заманчивыми и вместе с тем до невозможности опасными. Точно так же были обострены и все мои эмоции: душевные подъемы превращались в эйфорию, периоды отчаяния казались бесконечными и беспросветными. Самовлюбленному юноше, опьяненному драматизмом своей собственной жизни, все это казалось до невозможности притягательным.
Через три дня после выхода из Питерсберга я, наконец, оказался прямо у подножия Стикинской ледниковой шапки, в месте, где длинный рукав Байрда сливается с основным массивом. Здесь ледник внезапно перехлестывал через край высокого плато между двумя горными пиками и обрушивался вниз к морю причудливыми нагромождениями ледяных осколков. Увидев эту фантасмагорию с расстояния полутора километров, я впервые с тех пор, как покинул Колорадо, почувствовал настоящий страх.
