– Мы идем на битву, Санчо. Мне нужны мои доспехи. Даже если они столь же нелепы, как Мамбринов шлем. – Он снова сел за руль «Росинанта» и произнес: – Теперь я чувствую себя более готовым к битве.
Перед церковью собралось человек, должно быть, сто. Большинство из них составляли бедняки, и они смущенно расступились, пропуская отца Кихота и Санчо на лучшие места, ближе ко входу, где стояли мужчины и женщины, хорошо одетые, – наверное, торговцы или банковские служащие. Проходя мимо расступившихся бедняков, отец Кихот спросил одного из них:
– Что у вас тут происходит?
– Да торги уже кончились, монсеньор. Сейчас Пресвятую Деву вынесут из церкви.
А другой сказал:
– Нынче они прошли лучше, чем в прошлом году. Видали бы вы, сколько денег собрали.
– Начали-то торги с тысячи песет.
– А последний выложил сорок тысяч.
– Нет, нет, тридцать.
– То был предпоследний. В жизни б не подумал, что во всей Галисии найдется такая куча денег.
– Ну а тот, который всех обскакал? – спросил отец Кихот. – Что же он получает?
Один из присутствующих расхохотался и сплюнул.
– Отпущение грехов. В общем-то, недорого ему это обошлось.
– Не слушайте его, монсеньор. Он все святое высмеивает. Тот, который всех обскакал – и это справедливо, – он получит самое лучшее место, когда понесут Пресвятую Деву. Знаете, какое у нас тут состязание за эту привилегию.
– И какое же место самое лучшее?
– Впереди, справа.
– В прошлом году, – доложил шутник, – у нас было только четверо носильщиков. А в этом году священник сделал паланкин побольше, так что его понесут уже шестеро.
– И последние двое заплатили всего по пятнадцать тысяч.
– Так у них грехов поменьше. На будущий год, вот увидишь, будет уже восемь носильщиков.
Отец Кихот протиснулся ближе ко входу в церковь.
Какой-то человек дернул его за рукав. В руке он держал две монеты по пятьдесят песет.
– Монсеньор, не дадите мне сто песет бумажкой?
– Зачем она тебе?
– Да хочу пожертвовать Пресвятой Деве.
В церкви запели гимн, и отец Кихот почувствовал, как напряглась в ожидании толпа. Он спросил:
– А разве монеты Пресвятая Дева не принимает?
Над толпой появилась, раскачиваясь, голова в короне, и отец Кихот в едином порыве со всеми, кто стоял вокруг, перекрестился. Монеты выскользнули из пальцев его соседа, и он кинулся подбирать их с земли. Между головами отец Кихот на секунду увидел одного из носильщиков. Это был человек в полосатом галстуке. Тут толпа расступилась, давая дорогу, и перед отцом Кихотом на мгновение предстала вся статуя.
Он не мог поверить тому, что увидел. Покоробил его не привычный вид фигуры с гипсовым лицом и застывшими голубыми глазами, а то, что статуя была вся одета бумажками. Какой-то человек, оттолкнув отца Кихота, потянулся к ней, помахивая бумажкой в сотню песет. Носильщики остановились, чтобы он мог приколоть банкнот к одежде статуи. А ее одежды даже и не видно было из-за бумажных купюр – банкноты в сто песет, в тысячу песет, пятисотфранковые и на сердце – стодолларовая бумажка. Между отцом Кихотом и статуей находился лишь священник да струя ладана из его кадила. Отец Кихот смотрел на увенчанную короной голову, видел остекленевшие, словно у женщины, умершей и забытой, глаза – никто даже не потрудился закрыть ей веки. Он подумал: «Неужели ради этого она смотрела на то, как в муках умирал ее сын? Чтобы потом собирать деньги? Чтобы на этом разбогател какой-то священник?»
Мэр – а отец Кихот совсем забыл, что позади него стоит мэр, – сказал:
– Пошли отсюда, отче.
– Нет, Санчо.
– Только не делайте глупостей.
– О, вы говорите со мной совсем как тот, другой, Санчо, и я отвечу вам так, как сказал мой предок, когда увидел великанов, а вы утверждали, что это были ветряные мельницы: «Если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись» [Сервантес, «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», ч.1, гл.8, пер. Н.Любимова].
Выступив на два шага вперед, он встал перед священником, раскачивавшим кадило, и сказал:
– Это же богохульство!
Священник повторил:
– Богохульство? – Потом, заметив, что на отце Кихоте воротничок и пурпурный pechera, добавил: -…монсеньор.
– Да. Богохульство. Если вам известно значение этого слова.
– О чем вы, монсеньор? У нас сегодня праздник. Наш престольный праздник. На то есть благословение епископа.
– Какого епископа? Да ни один епископ не разрешил бы…
Тут вмешался носильщик в ярком галстуке.
– Этот человек мошенник, отче. Я сегодня уже видел его. На нем тогда не было ни pechera, ни воротничка, и он покупал вино у этого безбожника сеньора Диего.
– Вы высказали свое возмущение, отче, – сказал мэр. – Пошли отсюда.
– Позовите жандармов! – крикнул мексиканец толпе.
– Да вы же, вы… – начал было отец Кихот, но от гнева никак не мог найти нужного слова. – Опустите Пресвятую Деву! Да как вы смеете, – сказал он, обращаясь к священнику, – одевать ее деньгами? Уж лучше бы несли ее по улице голой.
– Сбегайте же за жандармами! – повторил мексиканец, но все разворачивалось настолько интересно, что никто в толпе не шелохнулся.
Вольнодумец выкрикнул:
– Спросите его, на что пойдут эти деньги!
– Ради бога, пошли отсюда, отче.
– Шествие продолжается! – скомандовал священник.
– Через мой труп, – заявил отец Кихот.
– Да кто вы такой? Какое право вы имеете прерывать наш праздник? Как вас зовут?
Отец Кихот помедлил. Ему не хотелось использовать свой сан, на который, по его мнению, он не имел настоящего права. Но любовь к женщине, чья статуя колыхалась над ним, восторжествовала над его сдержанностью.
– Я монсеньор Кихот из Эль-Тобосо, – твердо объявил он.
– Это вранье, – сказал мексиканец.
– Вранье или не вранье, но вы не имеете никаких прав в этой епархии.
– Я имею право, как любой католик, бороться с богохульством.
– Спросите все-таки его, на что пойдут эти деньги, – снова послышался голос из толпы, показавшийся отцу Кихоту слишком уж нахальным, но человек не всегда может выбирать себе союзников. И отец Кихот шагнул вперед.
– Правильно! Вдарь ему! Он же только священник. У нас теперь республика.
– Позовите жандармов! Этот человек – коммунист! – Это произнес мексиканец.
Священник взмахнул кадилом между статуей и отцом Кихотом, видимо, в надежде, что дым заставит его отступить, и кадило ударило отца Кихота по голове. Струйка крови загогулиной окружила его правый глаз.
– Пойдемте же, отче, – упрашивал его мэр.
Отец Кихот оттолкнул в сторону священника. И сдернул с одежды статуи стодолларовую бумажку, порвав при этом и платье, и бумажку. С другой стороны был приколот пятисотфранковый банкнот. Он легко оторвался, и отец Кихот отшвырнул его прочь. Несколько стопесетовых бумажек разорвались на кусочки у него в руках. Он скомкал их в шарик и бросил в толпу. Вольнодумец приветствовал это криком «Ура!» – его поддержали три или четыре голоса. Мексиканец опустил на землю свой конец паланкина, и все сооружение накренилось так, что корона у Пресвятой Девы съехала, как у пьяной, на левый глаз. Вся тяжесть переместилась на другого мексиканца – тот не выдержал и тоже опустил свой конец паланкина: Пресвятая Дева с треском рухнула на землю. Это уже походило на конец оргии. Вольнодумец во главе небольшой группы ринулся спасать банкноты – началась потасовка с носильщиками.
Схватив отца Кихота за плечо, мэр вытолкнул его из толпы. Один только мексиканец в ярком галстуке заметил это и заорал, перекрывая шум драки:
– Вор! Богохульник! Мошенник! – Перевел дух и добавил: – Коммунист!
– На сегодня хватит, – сказал мэр.
– Куда вы меня тащите? Извините. Я что-то ничего не соображаю… – Отец Кихот приложил руку к голове и увидел, что она в крови. – Меня что, кто-то ударил?
– Без кровопролития революции не бывает.
– Я, право же, не собирался… – Совершенно сбитый с толку, отец Кихот позволил мэру отвести себя к тому месту, где их ждал «Росинант». – У меня немного кружится голова, – сказал он. – Не знаю, отчего.
Мэр оглянулся. Он увидел, что мексиканец, выбравшись из драки, говорит что-то священнику, размахивая руками.
– Залезайте быстрее, – сказал мэр, – нам надо отчаливать.
– Только не сюда. Я же должен вести «Росинанта».
– Вы не можете вести машину. Вы пострадавший.
– Но он не любит чужой руки.
– Мои руки для него уже не чужие. Разве не я вел «Росинанта» всю дорогу до Эль-Тобосо к вам на выручку?
– Только, пожалуйста, не переутомите его. Он ведь старенький.
– Ничего, еще достаточно молоденький, чтобы делать по сто километров в час.
Отец Кихот уступил и не стал больше спорить. Он откинулся на сиденье, насколько позволял «Росинант». После вспышки гнева он всегда чувствовал себя опустошенным – особенно от мыслей, которые лезли в голову.
– О, господи, о, господи, – произнес он. – Что-то скажет епископ, если до него это дойдет?
