— Ты просто шербет.
— Не трогай меня. Он орех или луковица?
В их психотерапевтическом жаргоне фигурировали овощи и фрукты. С некоторых пациентов защитная оболочка снималась легко, как кожура с апельсина, раскрывая вязкое и рыхлое содержимое. Другие требовали значительных усилий, их приходилось раскалывать, как орех. Луковицы были очень непросты, и когда удавалось освободить их от внешнего слоя шелухи, под ним оказывался еще один слой. Порой работа над такой луковицей доводила терапевта до слез.
— Луковица, — ответила Шерон.
После того как она уговорила Тоби поработать над луковицей-Томом, надо было уговорить и луковицу лечь под терапевтический нож.
— Ни за что, — сказал Том.
Но Шерон не собиралась отступать. Она напомнила ему, в каком состоянии он вернулся из Гефсиманского сада этой ночью.
После грубых, оскорбительных приставаний Тома она вылетела из сада и направилась к машине с твердым намерением уехать, оставив его. Но к тому времени, когда она добралась до автомобиля, гнев ее поостыл. Она решила подождать Тома и, сидя в машине, размышляла над случившимся и придумывала, что скажет Тому по этому поводу, когда он появится. Спустя какое-то время она начала беспокоиться. А потом она услышала его вой.
Когда она добежала до места, маленький монах пытался помочь голому и облепленному пылью Тому подняться на ноги. Том плача повторял имя Кейти.
— Спасибо вам, — сказала Шерон монаху. — Я увезу его.
— Он в большом расстройстве, — сказал монах, подняв свои огромные невидящие белые глаза к небу и словно отыскивая там Шерон.
— Да, это уж точно.
Ей удалось уговорить Тома одеться, и монах отпер им ворота.
— Что ты помнишь из событий этой ночи, Том?
Оказалось, он помнит все.
— Согласись, с тобой что-то неладно, — сказала Шерон. — Если не хочешь говорить со мной, поговори с Тоби.
Шерон вцепилась в него мертвой хваткой и не отпускала до тех пор, пока он не согласился пойти с ней на предварительную консультацию. Когда Тоби назвала его «дорогушей» в третий раз, у Тома выработалось стойкое отвращение к этой женщине. Затем она заявила, что сможет поговорить с ним только после того, как у Шерон закончится рабочий день и она уйдет домой.
— Слишком занята, дорогуша. А Шерон слишком занята, чтобы присматривать сейчас за вами.
Таким образом, его выставили за дверь и велели прийти позже. Прежде чем покинуть центр, он заглянул к Шерон на кухню, где она беседовала с какими-то женщинами. При его появлении все замолкли.
— Ну и?… — спросила Шерон.
— Не пойдет, — покачал он головой. Когда ее зрачки сузились, превратившись в две стрелы с острыми наконечниками, он сдался. — Ну хорошо, но только один раз.
Он вышел, догадываясь, что женщины на кухне допытываются у Шерон, кто он такой.
Он вернулся, как и договорились, за несколько минут до того, как Шерон собралась идти домой. Отведя Тома в сторонку, она поцеловала его и вырвала у него обещание, что он постарается честно ответить на все вопросы Тоби. Затем она отвела его в стерильно чистую комнату с отделкой панелями цвета магнолии, нейлоновым ковром и установленными в круг обтянутыми нейлоном стульями, где велела ждать Тоби.
Минут через пятнадцать Тоби сунула голову в комнату и помахала ему рукой, шевеля пальцами наподобие паука.
— Минутку, дорогуша, сейчас буду. — Она снова исчезла.
Прошло еще минут двадцать. Том стал раздраженно ерзать. Он, естественно, не догадывался, что Шерон, уходя, сказала Тоби:
— Заставь его подождать, пусть понервничает.
Наконец Тоби появилась и, сев на один из стульев, спросила:
— Хотите кофе?
— Нет, — холодно отозвался он.
— А я хочу. Очень хочу кофе.
Она опять вышла и вернулась минут через пять с подносом, на котором стояли две чашки. Она уселась, потирая руки.
— Вы здесь чувствуете себя вполне уютно? — спросила она. — Меня нервируют все эти пустые стулья. Такое ощущение, что сидишь в компании призраков.
— У меня нет такого ощущения.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Ну вот и замечательно. Давайте, прежде чем начать, выпьем кофе. Вам черный или с молоком?
Том позволил напоить себя кофе. Тоби чрезвычайно церемонно предложила ему сахар, от которого он отказался, и имбирное печенье, на которое он согласился. Наконец кофейная церемония была завершена, чашки и блюдца пристроены на соседних стульях. Тоби была готова приступить к делу.
— Ну вот, дорогуша, начнем. Так что вы хотели сказать мне?
— Прошу прощения?
— Если я правильно поняла Шерон, вы хотели рассказать мне что-то. Так что валяйте. Я вся внимание. — Она приставила ладонь к уху. — Видите, я слушаю.
— Вы смеетесь надо мной.
— Смеюсь? С какой стати я буду смеяться над вами?
— Тут какое-то недоразумение. Как я понял Шерон, это вы хотите что-то сказать мне.
— Сладкий мой, я же вижу вас впервые в жизни. Что я могу вам сказать?
Том в недоумении помотал головой. Тоби посмотрела на свои часы:
— Не хочу торопить вас, дорогуша, но не можем же мы сидеть тут весь вечер. У меня есть всего полчаса. У одной из наших дам сегодня день рождения. Надо еще многое подготовить. Торт и все такое прочее. Мы всегда готовим праздничный обед по такому случаю.
Том в недоумении смотрел на нее. Чего ради Шерон заставила его сидеть тут с этой суетливой пожилой женщиной с отливающими синевой волосами и кулинарными заботами?
— Это была идея Шерон, — сказал он. Тоби ласково улыбнулась ему, затем, заметив какое-то пятнышко на своем платье, стала усердно отчищать его. — Она решила, что я должен поговорить с вами.
— Поговорить? О чем, дорогуша?
— Ну, она полагает… она полагает, что у меня какой-то кризис.
— А почему она так думает?
— Оснований у нее достаточно. Главным образом из-за прошлой ночи. Но…
— А что случилось прошлой ночью?
Том вздохнул:
— Ну, если вкратце, то она нашла меня голым в Гефсиманском саду, и…
— Вы часто проводите там время в таком виде?
— Часто? Разумеется, нет! Я же не…
— Я просто спрашиваю. Значит, вы все-таки признаете, что это кризис?
— Не совсем кризис, скорее…
— А если не кризис, то что же? Гулять в голом виде в Гефсиманском саду…
— Послушайте, — взорвался Том, — вы просите, чтобы я рассказал вам, а стоит мне начать говорить, как вы меня перебиваете.
Тоби поерзала на стуле и поправила прическу на затылке. Затем одарила его лучезарной улыбкой:
— Прошу прощения, дорогуша.
— Ну хорошо, — произнес Том раздраженно. — Я признаю, что сегодня ночью в Гефсиманском саду на меня что-то нашло.
— Что-то нашло? Может быть, вы просто выпили слишком много пива? А что? Иногда мне тоже хочется содрать с себя одежду и выкинуть что-нибудь этакое… Что вы так смотрите на меня? Да-да, даже в моем возрасте.
— Да нет, это было не по пьянке.
— А почему же тогда?
— Не знаю. Сначала… уфф, сначала я хотел изнасиловать Шерон.
— Изнасиловать? Я думала, вы любовники. Разве вы не спите вместе?
Том как-то не привык к подобным вопросам от пожилых дам, для которых самым подходящим занятием, на его взгляд, было консервирование овощей или приготовление варенья. Тоби почувствовала это.
— А что такое? Я не могу говорить с вами, как со взрослым человеком? Давайте расставим все точки над i, дорогуша. Ваш папочка спал с вашей мамочкой, а мамочка спала с папочкой. Тем же самым занимались мои родители и все прочие. Именно таким путем все мы сюда и попали. Это первое, в чем можно быть уверенным. Второе — то, что все мы рано или поздно умрем. Все остальное непредсказуемо. А если мы с вами не можем говорить о сексе или смерти, как взрослые люди, полагая, что это запрещенные темы, то нам надо прекращать этот разговор. Тогда вам лучше обратиться к раввину или какому-нибудь вашему священнику. Понимаете меня?
Это настроило Тома на нужный ей лад.
— Ну да, мы любовники. И это не было изнасилованием в буквальном смысле слова, просто я хотел… Она отказывалась, а я не обращал на это внимания. Хочу подчеркнуть, что я никогда не поступал так раньше — ни с ней, ни с другими женщинами. Не понимаю, что на меня нашло.
— А что вы там делали?
— Где?
— В саду.
— Даже не знаю. Мне просто показалось, что было бы неплохо прогуляться там.
Том надолго замолк, и Тоби поняла, что он не собирается объяснять, что привело его ночью в Гефсиманский сад.
— Хорошо. Давайте подойдем с другой стороны. Что вы чувствовали в тот момент, когда вели себя так с Шерон?
— Что это ужасно. Просто ужасно.
— Нет. Это сейчас вы так воспринимаете все. А что вы чувствовали тогда?
Он подумал.
— Я был рассержен.
— Вы сердились на Шерон. За что вы на нее рассердились?
