Эльза Моранте - Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

От страха у нее подгибались колени и дрожали губы.

— Верните мне душу, — прошептала она с мольбой, — верните мне ее!

В этот самый момент из-за тучи выплыла луна, и три огромные тени потянулись к ногам девушки, она хотела попятиться, но позади нее из земли выросли две темные руки, не дав ей сдвинуться с места. По жилам ее пронесся шквал ветра.

— Она хочет получить назад свою душу! — рявкнул старик.

Старуха затрясла головой. В ночной тишине заржали лошади. Тощий кучерявый колдун спрыгнул со стены и пристально посмотрел на девушку.

— Я ее задушу, твою душу, — сказал он. — Срублю ее топором, как меченое дерево.

Девушка упала на колени перед ним и заплакала, скривив губы. Она плакала, дрожа и обливаясь потом. Внезапно луна скрылась за тучами и наступившая темнота стерла колдовские тени. А когда луна снова вышла, из трех теней осталась только одна — третьего колдуна, самого младшего. Он приблизился к девушке, схватил ее за плечи и потащил к подножью стены. Где-то вдалеке громко хохотал старик.

Днем, когда девушка вернулась домой, с растрепанными волосами, в которых застряли травинки, мать не узнала дочь.

— Пошла прочь, бесстыжая, проклятая! — крикнула она и захлопнула перед ее носом деревянную калитку.

Девушка шла по склону утеса, на котором блестели зеркала дождевой воды. Посмотревшись в одно из них, она не узнала своего отражения — настолько красиво было ее лицо, лицо ведьмы. Белая грудь налилась тяжестью и туго натягивала ткань платья. Рыжие волосы, обрамлявшие лицо, казались алыми лепестками вокруг сердцевины цветка. Девушка продолжала спускаться с утеса, не оборачиваясь, только иногда наклонялась, чтобы сорвать маки и украсить ими волосы и пояс. Больше ее никто никогда не видел.

Один красивый мужчина женился на некрасивой женщине. Явно не по любви, а из-за ее происхождения, наследства или чего там еще, не знаю точно. Перед алтарем маленькая некрасивая женщина сказала «да» и выслушала наставления священника, который поучал ее:

— Всюду следуй за своим мужем, куда бы он ни пожелал отправиться и где бы ни решил поставить свой дом, и будь ему послушна.

С самого детства бедняжка знала, что растет некрасивой; перед свадьбой мать и сестры предостерегали ее:

— Смотри в оба, с твоим-то лицом найти мужа — неслыханное везение. А он вдобавок молод, красив, у него кровь играет, так что не претендуй на многое. Хватит и того, что он тебя уважает и добр с тобой. Требовать от него любви было бы ошибкой, и еще большей ошибкой — пытаться ограничить его свободу.

Девушка запомнила эти слова, навсегда усвоив урок, преподнесенный матерью и сестрой. На следующий день после свадьбы она спрятала в сундук пышное белое платье, единственное, в котором выглядела привлекательной, и больше ни разу его не надела. С этого дня она стала для мужа не столько женой, сколько матерью, а то и служанкой. Никто бы не подумал, что она моложе него, — когда они поженились, невеста была почти девочкой. Однако с ее огромными глазами на слишком худом лице, слишком длинным носом и слишком тонкими губами она выглядела почти старухой.

Муж проводил свободное время в кафе, куда захаживали красивые женщины, на светских приемах, в танцзалах и часто возвращался за полночь, но жена никогда не роптала. Она находила естественным, что муж стыдится ее и никуда с собой не берет, такую нескладную и безобразную. Она одевалась в серые кофты, не носила украшений и не делала причесок — вовсе не потому, что ей так нравилось, просто женщина понимала, что все это бессмысленно и смешно. Ей было достаточно того, что муж не подтрунивает над ней и не презирает ее; она даже не осмеливалась проявлять свою любовь. Всякий раз, когда муж выходил из дома, поигрывая тростью, она стояла у окна и провожала его обожающим взглядом. А если соседи говорили: «Синьора, какой у вас красивый муж!», она краснела точно маковый цвет — от радости за него.

Муж привык к присутствию в доме этого скромного, ненавязчивого, заботливого существа и по-своему даже любил его. Порой, следует признаться, он просто забывал о жене и удивлялся, когда вдруг обнаруживал ее рядом, покорную и преданную, с забранными в пучок волосами и в стоптанных туфлях. Иногда это умиляло его, и он улыбался жене.

Кто знает, что на него нашло и по какой причуде он совершил подобное безумство, но однажды, возвратившись из путешествия, муж привез ей прелестный подарок. Первый и единственный, полученный ею от него. Когда крошечный сверток очутился у женщины в руках, ее пальцы предательски задрожали. В коробочке лежали серьги в форме цветка, лепестки из бирюзы, а пестик — рубиновый. Покраснев и смущенно улыбаясь, она убежала в комнату, но не осмелилась примерить эти драгоценные цветки, считая свое лицо недостойным их. Долго рассматривала, как серьги сверкают у нее на ладони, потом заплакала и, Господи Боже мой, расцеловала их. После чего заперла в шкатулке, обитой изнутри мягкой тканью.

Первое время муж спрашивал ее:

— Почему ты не носишь свои серьги из бирюзы?

В ответ жена с загадочным видом молча покачивала головой. Боясь, что, надев столь великолепное украшение, она покажется мужу еще более некрасивой, она предпочитала не надевать серег. Хотя по нескольку раз в день доставала их из шкатулки и всматривалась в эти маленькие, призрачные знаки любви, и сердце ее билось сильнее, и слезы радости застилали глаза.

Вскоре муж забыл о серьгах и перестал о них заговаривать, однако она по-прежнему каждый день любовалась своим сокровищем.

Родилась дочь, которая походила не на нее, а на мужа и оттого была чудо как хороша. Жена была на седьмом небе от счастья и не могла поверить, что это не сон, да и жизнь мужа изменилась. Дитя росло, превратившись сначала в девочку, а затем в девушку, и муж стал проводить все меньше времени в светских кругах, чтобы иметь возможность чаще гулять с дорогой дочкой, в лице которой, словно в зеркале, отражалась красота отца, только более нежная, более юная и невинная. Те, кому доводилось встречать их вместе, говорили: «Ну просто вылитые брат и сестра!» А те улыбались друг другу и шли дальше, счастливые. Мать наряжала дочь, укладывала ее волосы очаровательными локонами, чтобы каждый, кто видел девочку во время прогулок с отцом, замирал от восхищения; сама же она ждала их возвращения дома.

Теперь она бегала по лавкам в поисках лучших тканей, лент и кружев и, чего никогда не делала для себя, изучала нюансы переменчивой моды, чтобы сделать дочь еще неотразимее. О существовании бирюзовых серег она никогда ей не говорила.

А потом руки красавицы дочери попросил достойный молодой человек, и вскоре наступил день свадьбы. Гордый, взволнованный отец демонстрировал друзьям подарки, которые он приготовил для юных супругов, но те дары казались ему ничтожными, ведь его дочурка заслуживала большего, он готов был сорвать звезды с неба, чтобы украсить ими ее прелестную белую шейку. И тут, спохватившись, он сказал жене:

— А почему бы тебе не подарить Патриции те замечательные бирюзовые серьги, которые я привез тебе много лет назад и которые ты ни разу не надела?

Прошептав «да-да», жена побежала в свою комнату и, вернувшись, протянула дочери два бирюзовых цветка — так ребенок по просьбе матери послушно отдает любимую игрушку. Заливаясь краской, она отошла в сторону, но тут же краска сошла с ее щек, женщина побледнела, и из глаз у нее полились слезы. Гости подумали, что это слезы радости; но она оплакивала свои драгоценности, серьги из бирюзы.

К тому времени я давно закончил учиться и успел повзрослеть. О судьбе большинства своих товарищей по школе я ничего не знаю. Разве что о самых удачливых случается иногда прочесть в газетах. Кое о ком порой доходят известия: этот женился, тот поступил на службу. Так же случайно я узнал, что Филиппо Морони умер совсем молодым, едва ли не через пару лет после окончания школы. И сейчас, воскрешая в памяти моего товарища, я почти уверен, что смерть в расцвете лет была для него благом.

Филиппо был хрупкий, серьезный мальчуган, единственный сын мелкого чиновника и сирота по матери. Его отец, суетливый, тщедушный, здороваясь, снимал шляпу даже перед нами, школярами. Было заметно, что отца и сына связывали взаимное доверие и забота друг о друге. Филиппо не блистал умом, но считался самым прилежным в классе; все понимали, что он так усердно занимается из чувства благодарности отцу, который оплачивает учебу, и чтобы, получив аттестат, скорее начать зарабатывать и помогать ему. Робкий и нелюдимый, Филиппо служил объектом постоянных насмешек — мальчишки издевались над его физической слабостью и дразнили зубрилой. По правде говоря, он был на редкость робким и умудрялся казаться совсем незаметным, так что его быстро оставляли в покое. А он и не рвался в нашу компанию, прежде всего, думаю, потому, что мы все были из довольно обеспеченных семей, и Филиппо считал себя хуже нас. В его облике, во взгляде близоруких глаз, в застенчивой и одновременно искренней улыбке было что-то столь чистое, наивное и простодушное, что язвительные насмешки замирали у нас на губах.