Ознакомительная версия.
Адерин сказала мне:
— Я не знаю ее. Я ничего про нее не знаю.
Потом Катерине:
— Я не знаю тебя, понимаешь. Ничего про тебя не знаю. Все это так неожиданно. Все так быстро случилось.
— Ну, мы вообще-то давно знакомы, — импровизировал я, — только ты, мам, не знала. Она путешествует, может себе позволить. Получила наследство. Сюда приехала, потому что здесь мы, потому что здесь я. Сняла этот дом.
— Родителей ее не знаю, вообще ничего не знаю.
Пора было заговорить Катерине. Она сказала:
— У меня нет родителей. Я с… ну, вроде как с гувернанткой. Мисс Эммет.
— С гувернанткой, да. Так они и сказали, это самое слово. И еще они говорили — сестра. Какая сестра?!.
— Все верно, сестра, — подтвердил я. — Я им так и сказал. Здесь, на острове, уважают только матерей, сестер и жен. Не мог же я сказать жена, правильно? Мужчина лучше всего защитит свою… свою… свою девушку, называя ее сестрой. Как, на хрен, в Библии, в «Песни песней» царя Соломона, мам.
Это последнее ругательство я вставил специально, чтобы было не слишком похоже на Майлса. Адерин не обратила на это внимания, как (это я уже понял) не обращала внимания на другие мои ругательства или другие случаи употребления этого самого слова, которое я вставлял в речь к месту и не к месту, что называется, ad nauseam[26], причем для меня — почти в буквальном смысле. Для нее английский был явно не родным языком, так что его загрязнение оставалось чисто гипотетическим. Но для меня это было чудовищно: использовать сквернословие как средство защиты.
* * *
Адерин спросила Катерину:
— Как тебя зовут, geneth? Значит, хочешь стать его женой?
— Катерина Фабер, — сказал я. — Да, она хочет. Она хочет, мам. Мы с ней уезжаем. Вот как можно будет уехать, так сразу и едем.
— Пусть сама за себя скажет, bachgen.
— Мне надо сходить посмотреть, как там мисс Эммет, — сказала Катерина, вставая и направляясь к дверям. Но Адерин велела ей:
— Стой, девушка.
Катерина остановилась.
— А что с этой мисс Хэммет? Она, что ли, болеет?
— Легкий сердечный приступ, — сказал я. — Лежит отдыхает.
— А ты, я смотрю, обо всем знаешь, да, bach? То есть, можно сказать, как от гувернантки от нее сейчас пользы мало. Сядь, девушка.
Катерина заколебалась.
— Eistedd, geneth!
Катерина повиновалась, словно под действием могучего колдовства. Адерин картинно встала, будто готовясь выступить перед публикой, и сказала:
— Мир меняется, я это вижу, каждый день вижу. А когда ты стареешь, ты не меняешься вместе с ним, разве что телом меняешься, и всегда — к худшему. Молодые должны получать что хотят, так пишут в газетах и говорят по teledu. Жизнь коротка, это верно. И особенно — для молодых. Я прожила свою жизнь, и хорошего в ней было не много. Замужество не принесло счастья, кроме вот сына, тебя, bachgen, и, может быть, я и вправду была слишком эгоистичной в своей работе и в своем таланте. У меня есть особенный дар, великая anrheg, власть над живыми тварями, то есть над птицами. Птицами, девушка. Птицами небесными, как в Библии. Я была самой обычной девчонкой, когда этот дар проявился впервые. Я обучила теткиного попугайчика, да так, что его на пластинку потом записали. «Джорджи-Порджи», «Малютка Бетти Блю» и другие детские стишки, как будто птица не лучше сопливого plentyn, который читает стишки наизусть, чтобы ему дали конфетку. Ну, теперь мои птицы говорят по-другому, получше, один ученый, лектор в университете, написал мне на бумажке список того, что, как он говорил, подходило для взрослого репертуара, и профессор Беронг с его связями тоже мне очень помог. А теперь ты, geneth, богатая наследница, если он правду сказал, будешь меня презирать за то, что я в цирке работаю, а станешь еще образованная, а ты станешь, если ты такая, как он говорит, то будешь меня презирать еще больше. За то, что я вместо служения Великой Науке разменяла свой дар на какую-то мелочь: пенни и мишуру, грохот оркестров и восхищенные взгляды простофиль, чавкающих ирисками. Скажешь слово «проституция», я даже не возражу. Потому что профессор Беронг говорил, когда я работала в вольерах, кормила птиц, что мой дар лучше всякого образования и должен служить Науке о живых существах, как он это называл. Но у меня был сын, который сидит сейчас перед тобой и говорит, что любит тебя, и мне надоело считать каждый punt и swllt и что я не могу сделать хороший подарок моему милому mab на его день рождения в Nadolig. И когда я встретила того циркача, меня прямо околдовало сияние огней и толпы. И я сбежала к нему, в этот сверкающий мир, и тебя взяла с собой, bachgen, и вот сегодня, в день перемен, ты должен узнать правду: человек, которого ты называл отцом, тебе не отец. Не настоящий отец.
— Я что-то такое подозревал, мам.
— Да, да. Но это не важно. Твоя жизнь, вот что важно. Я иногда думаю о своих гордых птицах, о хищных и о говорящих, а ведь и люди делятся точно так же, как птицы, кто-то охотится, кто-то болтает, так вот, я о них думаю как об униженных существах, угнетенных. Если я открою клетки и скажу: «Давайте летите», — они только ко мне полетят, потому что не знают ничего другого. Но мой mab — не птица, он может вылететь на свободу, и теперь клетка открыта. А это значит, что будет свадьба, и я даю свое благословение.
Я тут же поднялся, главным образом для того, чтобы заслонить Катерину, которую била заметная дрожь и, по-моему, еще и тошнило, и попытался обнять мать Лльва со словами:
— Diolch, мам, прекрасно, я знал, что ты все поймешь, что так будет лучше для всех, и теперь мы уедем с этого тухлого острова, сразу, как можно будет уехать, в Штаты махнем и поженимся, дом для тебя приготовим…
Но она еще не закончила. Не даваясь моим благодарным рукам, она твердо сказала:
— Только все нужно сделать сейчас же. Никаких больше отсрочек. Жизнь коротка, времени мало, и особенно — у молодых. Сегодня суббота, завтра нет представлений, так что свадьбу устроим сегодня же вечером, чтобы все могли выпить за вас, а завтра как следует выспаться.
— Сего… се…
— Сегодня, да. Сразу после вечернего представления. Я сама протестантка, воспитана в кальвинизме, тебя, bach, вообще не воспитывали ни в какой вере. Твоей религии, geneth, я не знаю. Но теперь, говорят, все едино, и сам папа ходит в capel, так что Понго, то есть отец Костелло, с радостью вас обвенчает. Надо нам приготовиться. У тебя, девушка, наверняка есть белое платье — должно быть. А у Лльва есть хороший костюм. Надо будет заказать угощение.
Теперь и Катерина вскочила на ноги, маниакально оглядываясь (но это можно было принять за безумную радость) в поисках выхода не только из комнаты или из дома, но из всей этой пространственно-временной капсулы, лихорадочно бьющейся в континууме здравого смысла.
Адерин сказала:
— Любовью, радостью и благодарностью должны сейчас переполниться ваши сердца. В объятиях друг друга обретете вы благословенное блаженство. Но потрясение от радости часто бывает похоже на потрясение от горя.
Я схватил Катерину и спрятал ее совершенно убитое лицо у себя на плече. Она тряслась и тряслась. Я кивнул зловредному Устроителю всех вещей, замаскировавшемуся под паука на потолке в дальнем углу.
— Ну что же, — проговорила Адерин трагическим голосом, — я счастлива.
16
— Да просто считай это театром, ну или цирковым номером. Братья и сестры и раньше изображали влюбленных. Бет и Боб Гринхол играли Ромео и Джульетту в Манчестерском драматическом театре, в Англии… э… примерно в 1933 году. Гилберт Зиммерман и его сестра Флоренс играли егеря Меллорса и Конни Чаттерлей в сценической версии когда-то скандального романа Дэвида Лоуренса. Они там все сцены отыгрывали, по-настоящему, оба голые, с гениталиями, увитыми цветами, и все дела. Разумеется, гораздо позже 1933 года.
— Господи Боже, во что ты нас втянул?!
— Скоро — может быть, завтра, может быть, даже сегодня вечером — мы отсюда уедем, каждый по отдельности, ну то есть, если ты дашь мне денег взаймы. Полиция не может позволить себе потерять лицо. Они непременно должны изловить — причем достаточно быстро, чтобы показать всем свое мастерство и усердие, — хоть какого-нибудь предводителя заговорщиков. Возможно, они прямо сейчас и решают, с самим президентом, кто это будет. Может, министр образования расколется и сознается. Громкий процесс, всеобщая чистка, президент вновь воссияет во славе. И окажется, что бывший министр образования, будучи вольнодумцем или масоном, сам подстроил поддельное чудо, чтобы дискредитировать чудо подлинное.
— Ты, черт, такое устроил, такое, черт…
— Сама знаешь, это несправедливо.
Чуть раньше я взял денег из-под совы, сбегал через дорогу в «А ну-ка, парни!», взял бутылку «Feileadhbeag» (произносится «Филибег»), шотландского виски, произведенного в Порт-оф-Спейн, и вот теперь его пил. Виски приподняло мне настроение, и я сделался разговорчив.
Ознакомительная версия.
