Лошади приведены, они дуются.
— Мой славный Демо! — говорит герцог.
Сфен по-прежнему дуется.
— Ну-ну, славный мой Демо! — повторяет герцог. — Я ни на минуту не забывал о тебе. Мне просто нужно было побеседовать с месье Сидроленом. Я и не думал оставлять вас здесь и лишать удовольствия любоваться вместе с нами красотами столичного города. Не правда ли, месье Сидролен?
Внимательно вглядевшись в лицо Сидролена, легко понять, в какую корнелевскую[67] ситуацию он угодил: соврать ли коню, как сивому мерину? уличить ли во вранье гостя?
Сидролен находит весьма элегантный выход из положения. Он говорит герцогу:
— Вы обращаетесь к нему так, словно он понимает человеческий язык. Но разве бывают говорящие лошади? Наверное, только во сне. Или в сказках.
Герцог же не находит элегантного выхода из положения. И говорит:
— Какого черта вас волнует мое обращение с конем? Я от вас жду только одного — правды. То есть подтверждения, что я ни на минуту не забывал о тебе, славный мой Демо.
— Господин д’Ож, — сказал Сидролен, — выслушайте эту антимему, чтобы не сказать силлогизм: если этот конь разумеет человеческую речь, значит, он очень умен. А если он очень умен, то он уже раскусил, в чем тут загвоздка. С другой стороны, если он умен, значит, он добр, а если он добр, значит, он найдет в себе силы простить обыкновенную рассеянность хозяина, и этот пустяк не омрачит вашей дружбы.
И, повернувшись к Сфену, Сидролен спросил:
— Не правда ли, Сфен?
Сфен улыбнулся — чуточку грустно — и пукнул.
— Милый мой Демо! — сказал герцог.
И он сел в седло. Пешедраль последовал его примеру, и они ускакали; за ними отправились дамы на машине, предварительно отцепив от нее фургон; отцепиться помогала Фелица. Сидролен продолжал красить загородку. Консьерж исчез.
Потом показалась Лали, она собралась на рынок.
— Ну так что — решено? Покупать сосиски?
— Будем щедры, как истинные вельможи, — ответил Сидролен.
Итак, Лали уходит на рынок. Сидролен докрашивает загородку. Затем, положив на место банку и кисть, он отправляется в кубрик — прилечь до обеда. На обед подаются свиные сосиски. Ровно в пятнадцать часов тридцать две минуты Сидролен сообщает Лали:
— Я спал почти без снов. Всего лишь один и увидел: коротенький и малоинтересный. Рассказать?
— Нет, — отвечает Лали.
— Да он совсем коротенький.
— Тем более. И потом, мне пора в парикмахерскую.
Возвращается она лишь к ужину. Сидролен тем временем наведался на туристическую турбазу для туристов и констатировал, что на сей раз она закрыта окончательно и бесповоротно. Он вернулся домой. В сумерках он взял шест и отогнал к центральному течению реки вонючие отбросы, скопившиеся между баржой и берегом. Потом стал ждать ужина.
На ужин подаются свиные сосиски.
Затем Лали закуривает сигарету и достает колоду карт, завернутую в зеленую скатерку, явно спертую в каком-нибудь бистро. Она раскладывает пасьянс, сощурив правый глаз из-за дыма бычка, который зажала в зубах. Потом она гасит бычок. В первый сеанс не вышел пасьянс. Лали закуривает вторую сигарету и начинает вторично раскладывать пасьянс. Сидролен молча глядит, как она с ним управляется. Во второй сеанс вновь не вышел пасьянс. Лали начинает опять, и так повторяется много раз. Перед ней вырастает груда окурков. Скоро уже будет двадцать три часа семь минут. В двадцать три часа семь минут возвращаются гости; они рассаживаются в кубрике. Лали заканчивает свой пасьянс и только после этого приносит укропную настойку.
— Надо поднабраться сил для поимки вашего писуна, — весело говорит герцог.
— Вы уверены, что вправду должны… — начинает Сидролен.
— Ну-ну-ну! Что за церемонии! Сейчас малость отдохнем — и в засаду.
— Я пойду с вами.
— Ах, оставьте! Мы с Пешедралем прекрасно справимся сами.
— Привет! — говорит графиня.
Этим она желает сказать, что ей пора ложиться спать.
— Бе-е-е! — говорит Фелица.
Этим она желает сказать, что ей тоже пора ложиться спать.
И обе они действительно идут ложиться спать.
— Все прошло благополучно? — спрашивает Сидролен у герцога, который, судя по его виду, не слишком расположен отправляться в засаду.
— Что именно?
— Ваше турне по столице.
— Сфен и Стеф в полном восторге.
— А вы сами? А месье Прикармань?
— Ну… порой нам приходилось тяжко — столица очень изменилась.
— А вы давно здесь не бывали?
— Да уж больше века, — спокойно ответил герцог.
Пешедраль кашлянул.
— Я хочу сказать: сто лет здесь не был, — поправился герцог. — Вот, к примеру, уличное движение: у нас получились неприятности с этим уличным движением. Сфен и Стеф не привыкли к таким скоростям. А городские сержанты вручили нам целую кучу каких-то бумажонок, с которыми я не знаю, что и делать.
И, вынув бумажки из кармана, герцог разорвал их на мелкие клочки.
— Но самая большая кутерьма случилась при осмотре этой вашей железной башни, — продолжал герцог. — Сфен непременно пожелал взойти на четвертый этаж, но ему удалось добраться лишь до второго. К счастью, там оказались какие-то люди с киноаппаратом, и благодаря им все уладилось. Стоит появиться киношникам, как и невозможное возможно, и дорога дальняя легка, но тем не менее Сфену не удалось подняться выше второго этажа.
— А другой? — спросил Сидролен.
— Что «другой»?
— Другой конь?
— Стеф? Он вообще не захотел подниматься. У него голова кружится на высоте.
— По-моему, вам уже пора в засаду, — сказала Лали.
— Еще глоточек укропной настойки, и мы бежим, — ответил сговорчиво герцог.
— Ну а ресторан? — спросил Сидролен.
— Да так себе, — ответил герцог. — Порции мизерные — больной птичке разок клюнуть! — а в меню ни одного из тех блюд, что я так любил «встарь и до нынешних времен»: соловьиный паштет с шафраном, торт из каштанов на мышином сале, заливной кабан с подсолнуховыми семечками, и ко всему этому — жбан доброго вина.
И герцог допил свой стакан, сопроводив это следующим замечанием:
— Что мне нравится в укропной настойке, так это то, что она ни с чем не рифмуется. Я имею в виду слово «укропная».
— Разве только взять ассонанс[68], — заметила Лали.
— Это недопустимо! — отрезал герцог.
— А вы еще и поэт? — спросил Сидролен.
— Гм… гм… — замялся герцог, — ну, мне случается иногда сляпать шансонетку…
— Вот это для меня новость! — воскликнул Пешедраль. Нарушив таким образом свое почтительное молчание, он тут же отлетел по параболе в другой конец кубрика, сшибая по пути стаканы. Пока он поднимался, охая и потирая ту часть тела, что расположена между ухом и затылком, герцог как ни в чем не бывало заканчивал фразу, обращенную к Сидролену: —…но, главное, я живописец. Как вы.
Потом он воскликнул:
— Послушайте, что мне пришло в голову: если мы так или иначе помешаем вашему писуну писать, то что же вы будете тогда замазывать? Ведь без такого дела вы почувствуете себя совсем неприкаянным.
— Я учту, — говорит Сидролен. — Я это учту.
— Ну ладно, жребий брошен, andiamo[69]! — как говорил Тимолео Тимолей. Пешедраль, ты осмелился перебить меня, но я тебя прощаю. Следуй за мной, и давай покажем месье Сидролену, на что мы способны. Чао! — как говорил все тот же Тимолео Тимолей.
И они выходят.
— Собираетесь их дожидаться? — спрашивает Лали.
— Так будет приличнее, — отвечает Сидролен.
Лали гасит сигарету, собирает карты в футляр и заворачивает его в зеленую скатерку. Потом встает и говорит:
— Что это за люди, хотела бы я знать.
Сидролен пожимает плечами. Потом отвечает:
— Это нас не касается.
Лали возражает:
— Ну, это не ответ. И потом, наоборот, это вас касается.
Сидролен говорит:
— Мне иногда чудится, будто я видел их во сне.
— Это ничего не проясняет.
— О, просто у меня такое ощущение.
— Вам лучше знать. Я — и сны… ничего общего!
На пороге Лали еще раз спрашивает:
— Значит, будете их ждать?
— Да, придется, — говорит Сидролен.
Лали выходит.
Сидролен разворачивает зеленую скатерку и достает карты. Он принимается раскладывать пасьянс.
Вновь появляется Лали.
— Ну а лошади? — спрашивает она.
— Что «лошади»?
— Странные истории творятся с этими лошадьми.
— Еще более странные, чем вы думаете, Лали. Одна из этих лошадей — говорящая. Я сам слышал, как она говорит.
— И что же она рассказывает?
— Она было выругалась, но я не стал задерживаться и дослушивать ее.
— А вы не во сне ли это увидели?
— О, в моих снах лошади говорят очень часто, и ничего странного в этом нет.
