— Вы будете дома?
…
— Хорошо, я приду часам к девяти.
…
— Нет, никого не зовите.
Девушка будто в трансе, вид у нее мечтательный, взор устремлен в пространство, на губах блаженная улыбка.
— Он очень хороший, мама, очень-очень хороший. Он взял меня за руку, пристально посмотрел мне в глаза…
— И больше ничего?
— Нет. Потом сел совсем близко и сказал мне: «Хулита, мое сердце пылает страстью, я не могу больше жить без тебя, если ты меня отвергнешь, жизнь потеряет для меня всякий смысл, она станет, как щепка, которую волны несут куда придется, по воле судьбы».
Донья Виси растроганно улыбается.
— В точности как твой отец, доченька, ну в точности как твой отец.
Донья Виси прикрывает глаза и блаженно погружается в сладостное и чуть грустное забытье.
— Да… Время идет… Глядя на тебя, Хулита, я чувствую себя старой!
Несколько секунд донья Виси молчит. Потом подносит к глазам платок и утирает две робкие слезинки.
— Не надо, мама!
— Ничего, доченька, это от волнения. Только подумать, что в один прекрасный день тебя уведет чужой мужчина! Попросим Бога, дочь моя, чтобы он послал тебе хорошего мужа, чтобы ты стала супругой человека, достойного тебя.
— Да, мама.
— И будь очень осторожна, Хулита, ради всего святого! Не доверяй ему ни в чем, умоляю тебя. Мужчины коварны, у них свои цели, не верь их нежным словам. Не забывай, что мужчины любят развлекаться с беспутными женщинами, но в конце концов женятся на порядочных.
— Да, мама.
— Это уж поверь мне, дочка. И береги то, что берегла я двадцать три года, дожидаясь твоего отца. Это единственное, что мы, честные и небогатые женщины, можем принести в приданое нашим мужьям!
Слезы у доньи Виси льются в три ручья. Хулита пытается ее успокоить:
— Не волнуйся, мама.
В кафе донья Роса толкует с сеньоритой Эльвирой о том, что у нее расстроен желудок и она всю ночь пробегала из спальни в уборную и обратно.
— Что-то мне, я думаю, повредило; продукты иногда бывают не вполне свежие, иначе никак не могу объяснить.
— Да, очень вероятно, что так.
Сеньорита Эльвира, которая в кафе доньи Росы уже стала чем-то вроде мебели, со всем соглашается. Дружбой с доньей Росой сеньорита Эльвира весьма дорожит.
— А колики у вас были?
— Ой, милая! Да еще какие колики! Живот вздулся, как барабан! Это уж точно — — слишком плотно поужинала. Не зря говорится: за ужином лишка — тут тебе и крышка.
Сеньорита Эльвира опять поддакивает.
— Да, говорят, что плотно ужинать вредно, пищеварение не может проходить нормально.
— Какое уж там нормально! Донья Роса понижает голос:
— А вы хорошо спите?
Донья Роса обращается к сеньорите Эльвире когда на «ты», да на «вы», как ей вздумается.
— Да, я обычно сплю хорошо. Донья Роса тут же делает заключение:
— Наверно, потому что мало едите на ужин! Сеньорита Эльвира слегка смущается.
— Да, вы правы, на ужин я ем немного. В общем, скорее мало.
Донья Роса опирается руками на спинку стула.
— Ну, например, что вы ели вчера на ужин?
— Вчера? Да знаете ли, совсем немного — чуточку шпината и два кусочка рыбы.
На самом деле ужин сеньориты Эльвиры состоял из жареных каштанов на одну песету — всего двадцать штук — да апельсина.
— Да-да, в этом весь секрет. Я уверена, что набивать себе желудок вовсе не полезно.
Сеньорита Эльвира думает как раз обратное, но помалкивает.
К дону Педро Таусте, соседу дона Ибрагима де Остоласы и хозяину мастерской по ремонту обуви «Клиника для туфель», зашел в его заведеньице дон Рикардо Сорбедо, вид у бедняги был самый плачевный.
— Добрый вечер, дон Педро! Разрешите войти?
— Заходите, дон Рикардо. Рад вас видеть. Что скажете хорошего?
У дона Рикардо Сорбедо длинные растрепанные волосы, выцветший шарф повязан небрежно, костюм обтрепанный, обвисший, весь в заплатах, галстучек мятый, испещренный пятнами, широкополая зеленая шляпа лоснится от жира — словом, это странноватый тип, сразу не скажешь, нищий или артист, живет он мелким мошенничеством, а также добротой и милостями ближних своих. Дон Педро им восхищается и время от времени дает песету. Дон Рикардо Сорбедо невысок ростом, очень подвижен, держится весьма изысканно и учтиво, говорит четко и веско, тщательно построенными округлыми фразами.
— Хорошего мало, друг мой Педро, ибо все меньше становится хорошего на этом свете, зато дурного сколько угодно, и оно-то привело меня к вам.
Дон Педро уже привык к его вступлениям, всегда в одном духе. Подобно артиллеристам, дон Рикардо сперва пристреливается.
— Одна песета вас устроит?
— Хоть бы я и не нуждался в ней, благородный мой друг, я все равно бы ее принял, дабы ваш великолепный жест не оказался напрасным.
— Ну вот еще!
Дон Педро Таусте достает из ящика песету и вручает ее дону Рикардо Сорбедо.
— Это, конечно, немного…
— О да, дон Педро, это действительно немного, однако вы предлагаете мне этот пустяк с такой душевной щедростью, что он становится дороже самого драгоценного камня.
— Ну, разве что так!
Дон Рикардо Сорбедо дружит с Мартином Марко; если они случайно встречаются, то садятся где-нибудь на бульварной скамье и принимаются толковать об искусстве и литературе.
У дона Рикардо Сорбедо еще совсем недавно была сожительница, но он ее оставил, решив, что с ней скучно и утомительно. Бывшая подруга дона Рикардо Сорбедо — вечно голодная, сентиментальная и чуточку жеманная потаскушка по имени Марибель Перес. Когда дон Рикардо Сорбедо начинал сетовать на то, как скверно становится на свете, Марибель пыталась его философически утешить.
— Побереги нервы, — говорила она, — вся эта музыка может тянуться еще ох как долго.
Марибель любила цветы, детей и животных, была она девушка с воспитанием и тонкими манерами.
— Ах, взгляни на этого рыженького малыша! Какой душка! — сказала она однажды, когда они гуляли по площади Прогресса.
— Такой, как все, — ответил дон Рикардо Сорбедо. — Такой же ребенок, как все. Когда вырастет, он, если до того не умрет, станет коммерсантом или чиновником в министерстве сельского хозяйства, а может, даже и дантистом. В лучшем случае ударится в искусство, и выйдет из него художник или тореро, и будут у него сексуальные комплексы, все как положено.
Марибель не слишком-то понимала, о чем толкует ее дружок.
— Мой Рикардо ужасно образованный человек, — говорила она своим подругам. — Вы бы его послушали! Все на свете знает!
— И вы поженитесь?
— Да, когда будет возможность. Он говорит, что хочет испытать меня, вступать в брак — это, говорит он, как дыню покупать, сперва надо на вкус попробовать. Думаю, что он прав.
— Может быть. А что он делает, твой друг?
— Да знаешь ли, милая, сейчас он, по правде говоря, делать-то ничего не делает, но со временем что-нибудь подвернется. Верно ведь?
— Ну ясно, обязательно подвернется.
Отец Марибели когда-то, много лет назад, держал скромную корсетную мастерскую на улице Ко-лехиаты, но корсетную эту пришлось продать, потому что его жене Эулохии взбрело в голову, что выгодней открыть дешевый бар на улице Адуана. Бар Эулохии назывался «Земной рай», и дела в нем шли неплохо, пока хозяйка не спятила с ума и не сбежала с гитаристом, беспробудным пьяницей.
— Какой стыд! — говорил дон Браулио, папаша Марибели. — Моя супруга связалась с таким подонком! Да он уморит ее голодом!
Бедняга дон Браулио вскоре скончался от пневмонии, и на его похороны явился в строгом трауре и с сокрушенной миной тот самый Пако Сардина, который сожительствовал с Эулохией в Нижнем Карабанчеле.
— Ну, что такое человек? Прах! — говорил Сардина на похоронах брату дона Браулио, прибывшему на погребение из Асторги.
— Да, да!
— Единственное, чем мы владеем, — это жизнь. Не правда ли?
— О да, вполне согласен, единственное, — отвечал дон Бруно, брат дона Браулио, когда они ехали в автобусе по Восточному шоссе.
— Брат ваш был хорошим человеком, упокой Господь его душу!
— Еще бы! Не был бы он хорошим, он бы душу из вас выколотил.
— И то правда!
— Я думаю! Но я всегда говорю: в нашей жизни надо быть терпимым.
Сардина не ответил. А про себя подумал, что дон Бруно — вполне современный человек.
«Вот это мне нравится! Мировой дядька, по-настоящему современный! Хотим мы или не хотим, а таков дух времени, ничего не попишешь!»
Дона Рикардо Сорбедо не очень-то убеждали аргументы его подруги.
— Может, и так, малышка, но пока эта музыка тянется, мне ведь надо чем-то наполнять желудок, как ты думаешь?
— Все равно побереги нервы, не горячись, не стоит того. Вспомни поговорку: самая страшная беда, и та не на года.
Когда происходил этот разговор, дон Рикардо Сорбедо и Марибель сидели в кабачке на улице Майор, напротив Управления полиции, за двумя рюмками белого вина. У Марибели завелась песета, и она предложила дону Рикардо:
