— Зайдем куда-нибудь, выпьем белого. Надоело мне бродить по улицам и мерзнуть.
— Ладно, пойдем куда хочешь.
Парочка поджидала друга дона Рикардо, молодого поэта, который иногда угощал их кофе с молоком и даже с булочкой. Друг дона Рикардо, юноша по имени Рамон Маэльо, не то чтобы купался в роскоши, но и голодать по-настоящему не голодал. Жил он в семье и всегда как-то устраивался, чтобы в кармане было несколько песет. Родители его снимали квартиру на улице Аподаки, над галантерейной лавчонкой Трини, и хотя поэт не ладил со своим отцом, уйти из дому все же не решался. Здоровье у Рамона Маэльо было слабое, уйти из дому означало бы для него верную смерть.
— Слушай, ты думаешь, он придет?
— Конечно, придет, Рамон — парень серьезный. Немного похож на лунатика, это да, но серьезный и услужливый, он обязательно придет.
Дон Рикардо Сорбедо отхлебнул глоток и задумался.
— Скажи, Марибель, чем оно отдает? Марибель тоже отпила глоток.
— Ей-Богу, не знаю. По-моему, вино как вино.
Уже несколько секунд дон Рикардо чувствует невыносимое отвращение к своей подруге.
«Курица безмозглая», — думает он.
Марибель этого не замечает. Бедняжка никогда ничего не замечает.
— Посмотри, какой чудный кот. Наверно, он очень счастливый кот. Правда?
Черный, лоснящийся, откормленный и отоспавшийся кот со степенным и мудрым, словно у аббата, видом прогуливался по фундаменту, старинному почтенному фундаменту, выступающему не меньше чем на ладонь.
— А мне кажется, что это вино отдает чаем, вкус у него — точно как у чая.
За стойкой несколько водителей такси потягивают вино из стаканов.
— Смотри, смотри, просто удивительно, как это он не падает!
В углу другая парочка молча держится за руки, нежно глядя в глаза друг другу.
— Когда в желудке пусто, тогда, наверно, все отдает чаем.
Между столиками ходит слепой, распевая дурацкие куплеты.
— Какая у него очаровательная шерстка! Так и отливает синевой! Ах, что за кот!
С улицы, когда открывается дверь, задувает холодный ветерок и доносится грохот трамваев, от которого становится еще холодней.
— Да, чаем без сахара, чаем для желудочных больных.
Оглушительно звонит телефон.
— Это не кот, а канатоходец, такой кот мог бы выступать в цирке.
Официант за стойкой, обтерев руки фартуком в зеленую и черную полоску, берет телефонную трубку.
— Чаем без сахара, из такого впору сидячие ванны делать, а не вливать его себе внутрь.
Парень за стойкой повесил трубку и выкрикнул:
— Дон Рикардо Сорбедо!
Дон Рикардо махнул ему рукой.
— Меня?
— Вы дон Рикардо Сорбедо?
— Да, я. Мне что-то передали?
— Да. Рамон просил вам передать, что он не может прийти, у него заболела мама.
В булочной на улице Сан-Бернардо, в маленьком конторском помещении сеньор Рамон беседует со своей женой Паулиной и доном Роберто Гонсалесом, который из благодарности за пожалованные ему хозяином пять дуро пришел на следующий же день кое-что доделать, привести в порядок документы.
Супруги и дон Роберто ведут разговор, сидя у маленькой печурки, от которой пышет теплом. На плите кипятятся в консервной банке несколько лавровых листиков.
У дона Роберто нынче веселое настроение, он смешит хозяев анекдотами.
— И тогда худой возьми да и скажи толстому: «Вы свинья!» А толстый обернулся и отвечает: «Эй, вы что думаете, от меня всегда так пахнет?»
Супруга сеньора Рамона помирает со смеху, она зашлась икотой и, закрывая себе глаза обеими руками, кричит:
— Молчите, ради Бога молчите!
Дону Роберто хочется закрепить свой успех.
— И все это говорится в лифте!
Женщина закатывается от хохота, слезы струятся из ее глаз, она откидывается на спинку стула.
— Ох, молчите, молчите! Дон Роберто и сам смеется.
— Представляете, какую рожу скорчил худой! Сеньор Рамон, сложив руки на животе и посасывая сигарету, глядит то на дона Роберто, то на Паулину.
— Уж этот дон Роберто, когда разойдется, чего только не выдумает!
Дон Роберто неутомим.
— А я еще один знаю, сеньора Паулина.
— Молчите, ради Бога молчите!
— Ладно, подожду, пока вы немного успокоитесь, мне не к спеху.
Сеньора Паулина, хлопая себя по мощным бедрам, все вспоминает, как это воняло от толстого.
Он был болен, сидел без денег, но покончил с собой, потому что пахло луком.
— Пахнет луком! Как мерзко, как ужасно пахнет луком!
— Молчи, что ты выдумываешь! Я ничего не слышу. Хочешь, откроем окно?
— Нет, это не поможет. Запах не уйдет, здесь стены пропахли луком, руки мои пахнут луком.
Женщина была воплощенное терпение.
— Может, хочешь вымыть руки?
— Нет, не хочу, у меня сердце пахнет луком.
— Успокойся.
— Не могу, пахнет луком.
— Ну перестань, постарайся немного вздремнуть.
— Я не смогу, мне все пахнет луком.
— Хочешь стакан молока?
— Не хочу молока. Я хочу умереть, я хочу только умереть, умереть поскорее, ах, все сильней пахнет луком.
— Не говори глупостей.
— Я говорю то, что мне вздумается. Пахнет луком!
Мужчина разрыдался.
— Пахнет луком!
— Ну хорошо, хорошо, будь по-твоему, да, пахнет луком.
— Конечно, пахнет луком! Просто ужас!
Женщина открыла окно. Мужчина с глазами, полными слез, начал кричать:
— Закрой окно! Я не хочу, чтобы перестало пахнуть луком.
— Как хочешь.
Женщина закрыла окно.
— Принеси мне воды в чашке. В стакане я не хочу.
Женщина вышла на кухню налить мужу чашку воды.
Когда она мыла чашку, послышался дикий рев, словно у человека внезапно лопнули оба легких.
Шума падения тела на каменные плиты двора женщина не слыхала. Она только ощутила внезапную боль в висках, леденящую, острую боль, будто ей воткнули в голову длинную иглу.
— Ай!
Крик женщины ушел в раскрытое окно, никто ей не ответил, постель была пуста.
В окна, выходящие во двор, высунулось несколько голов.
— Что случилось?
Женщина не могла говорить. Если б могла, то сказала бы:
— Ничего. Просто немного пахло луком.
Сеоане, прежде чем отправиться в кафе доньи Росы играть на скрипке, заходит в магазин оптики. Он хочет прицениться к темным очкам, у жены все хуже и хуже с глазами,
— Вот, пожалуйста, оправа «фантазия», стекла цейссовские. Двести пятьдесят песет.
Сеоане любезно улыбается.
— Нет-нет, я бы хотел подешевле.
— Слушаюсь, сеньор. Может быть, эта модель вам понравится? Сто семьдесят пять песет.
Сеоане не перестает улыбаться.
— Нет-нет, видно, я плохо объяснил, я бы хотел посмотреть очки на три-четыре дуро.
Приказчик окидывает его презрительным взглядом. На приказчике белый халат и сногсшибательное пенсне, причесан он на прямой пробор и при ходьбе вертит задом.
— Такие вы найдете в любой аптеке. К сожалению, ничем не могу вам услужить, сеньор.
— Ну что ж, прощайте. Извините за беспокойство. Сеоане идет по улице, приглядываясь к витринам аптек.
В некоторых аптеках, более солидных, где еще и фотопленки проявляют, он действительно видит в витринах темные очки.
— Есть у вас очки за три дуро? Продавщица — миленькая, вежливая девушка.
— Есть, сеньор, но я не советую их покупать, они очень непрочные. Чуть подороже — мы можем предложить вам довольно приличную модель.
Девушка роется в ящиках прилавка и вытаскивает несколько пакетов.
— Вот, взгляните — двадцать пять песет, двадцать две, тридцать, пятьдесят, восемнадцать — эти будут похуже, — двадцать семь…
Сеоане помнит, что в кармане у него всего три дуро.
— Вот эти за восемнадцать, вы говорите, они плохие?
— Да, только зря выбросите деньги. Вот за двадцать две — совсем другое дело.
Сеоане улыбается девушке.
— Хорошо, сеньорита, очень вам благодарен, я подумаю, потом приду. Простите за беспокойство.
— Ради Бога, сеньор, для того мы и поставлены.
Хулита где-то в глубине души чувствует угрызения совести. Вечера, проведенные в доме доньи Селии, вдруг представляются ей преддверием адских мук.
Это всего лишь мгновение, одно дурное мгновение, она тут же снова становится прежней Хулитой. Слезинка, готовая скатиться по щеке, останавливается на полпути.
Девушка уходит в свою комнату и достает из ящика комода черную клеенчатую тетрадь, в которой она ведет какие-то странные подсчеты. Отыскав карандаш, она записывает несколько цифр и улыбается, глядясь в зеркало: губы сложены сердечком, глаза томно прикрыты, руки закинуты за голову, блузка расстегнута.
Хороша Хулита, ох, как хороша, особенно когда вот так подмигивает зеркалу одним глазом…
— Сегодня Вентура сделал ничью.
Хулита улыбается, нижняя губка у нее дергается, даже подбородок чуть-чуть вздрагивает. Обдув пыль с обложки, она прячет тетрадь.
— Да, надо признаться, что дело я затеяла такое, такое…
Поворачивая в замке ключ, украшенный розовой ленточкой, она с легким сокрушением думает:
