Куда я шла, что подгоняло меня, как овод Ио, на моем иератическом пути от счастья к одиночеству, какими дикими иллюзиями питался мой мозг в своем эмпирическом знании того, что по всему миру между людьми происходит, в сущности, одно и то же? Почему я металась в застенках своего сознания и на протяжении всей жизни ощущала такую же чудовищную растерянность, как в восемнадцать лет, когда я обнаружила, что развела в доме мышей?
Сейчас я раздумываю над всем тем, что случилось со мной в то лето, и понимаю, что с заплаканного дивана, со страниц рецензии на роман Зыкова о битве русского духа с евреями-магами взывало само пустое и страждущее человеческое сознание, вечнодлящийся бриколлаж речи, которая оплакивала собственную потребность в любви. Даже потаенная, сомнительная идея внезапной страсти ко Льву сводилась к трагедии сердца, моего собственного сердца, чьи нежные изломы содрогались от одиночества.
Я безвольно валялась на диване в обнимку с бутылкой виски, когда раздался нервный, отчаянный звонок в дверь и Лев ворвался в мою квартиру. Я полагаю, мой вид его очень растрогал — он, наверное, и предположить не мог, что я так серьезно настроена. Он обнял меня, усадил на диван и ласково гладил по волосам, пока я ныла, уткнувшись ему в плечо.
— Господи, прости меня! — восклицал Лев. — Я просто опоздал на полчаса. Я, как идиот, бежал по «Охотному Ряду», искал тебя по всему «Кузнецкому Мосту» и даже обозвал сукой, когда понял, что ты уехала.
— Бывает, — ответила я, всхлипывая.
С этого дня нас, что называется, понесло.
Мы встречались каждый день, а когда все же приходилось расстаться, Лев звонил мне, пьяный, и пел в телефонную трубку песни Вертинского. Мне казалось, что я бы смогла прожить с ним до старости, но, слава богу, мать Судьба со Случаем-отцом готовили мне лучшую долю. Наша любовь потерпела закономерный крах, хотя и оставила в моей жизни след, который каждый гребаный день напоминает о том, что где-то в глубине моей души все еще лежит ее незахороненный труп.
Глава 6. Господь даровал живот
Это был очередной паскудный вечер в «Вестнике русской литературы», приуроченный к выходу первого номера какого-то бездарного, невычитанного альманаха. Я сидела на жестком стуле перед импровизированной эстрадой, на которой, как вепрь, ревел третьеразрядный оперный певец. Лев сидел рядом в горчичном пиджаке с потертыми локтями и тупо тыкал пальцами в сотовый телефон, который мы накануне нашли на помойке. Он попросил у меня ручку — я в ужасе заметила, что на то место, где за сводчатой решеткой ребер трепещет человеческое сердце, у него приколот тусклый значок «День грядущий», — и начал малевать на бумажке портрет надрывающегося певца (в довершение к основным своим несомненным талантам Лев почитал себя гениальным графиком и время от времени выводил невнятные, дрожащие линии на клетчатых листках).
Зал был буквально наводнен уродами.
Писательские детки разгуливали между стульями с вызывающим видом и, не в силах дождаться банкета, жрали вино в туалете — среди них особенно выделялся рыжий полудурок, который обращался на «ты» к слепым старикам и говорил, что он — убежденный фашист. (Лев рассказал мне, что этот безумный кретин хвалился перед ним своей книгой о Муссолини, которая должна была вот-вот выйти в свет, но так почему-то и не вышла. «Мне кажется, он просто все врет», — поделился со мной своими соображениями Лев.) В передних рядах, как приклеенные, сидели провинциальные телки из Литературного института — одну из них с эстрады хвалил какой-то восьмидесятилетний маразматик, сказав, что она написала гениальный рассказ о том, как простая русская девчонка приезжает в Москву, чтобы выбиться в люди, и в итоге становится проституткой.
— Сюжет — просто находка, — шепнула я Льву.
— Казалось бы, так просто, — тоже шепотом отозвался он, — а никому до нее и в голову не приходило.
— Виден талант, — хихикая, ответила я.
В этот момент со скрипом открылась дверь и в зал проникла жирная корова с фигурой в форме яйца и с русой косой толщиной в канат, которая при ходьбе била ее по жопе.
— Лола! — негромко позвал Лев, но она его не увидела и прошла куда-то в задние ряды.
Я изумленно посмотрела на него.
— Это Лола, — победительно сказал он, — поэтесса.
Я кивнула и отвернулась — похоже, он действительно не понимал, что я вовсе не ревную, а просто оскорблена тем, что в перечне его любовниц соседствую с женщинами, которые выглядят, как Лола.
Проклятый певец никак не мог заткнуться. На него уже никто давно не обращал внимания, и все приглашенные на банкет бегали по залу и чуть ли не в полный голос пиздели друг с другом. Ко мне подскочил Эйб Кьюсек. Сверкая очками с диоптриями, он спросил, как мои дела, а когда жал руку Льву, шепнул ему что-то непристойное (очевидно, на мой счет), и тот долго хохотал оперным басом. В конечном счете мне это просто надоело, и я решительно двинулась к двери. Лев бросился за мной.
Мы курили на лестнице и, видимо, подали окружающим плохой пример, потому что люди начали стремительно покидать зал, где неистовствовал певец, спотыкаясь о чужие ноги и толпясь в дверях. Я подняла глаза и увидела, что на нас надвигается Лола. Лев заколотился и побежал ей навстречу.
— Познакомь меня со своей подругой, — жеманно пропела эта сука, поигрывая пальцами-сардельками, на которые, бог весть какими усилиями, были нанизаны дешевые серебряные кольца.
— О, — Лев суетился между нами, как свинцовый шарик в пластмассовом лабиринте, — это Лиза, моя очень хорошая знакомая. Лизочка, это Лола Розенблюм, поэтесса и мой старый друг.
Лола закатила глаза и, повернувшись ко мне столь резко, что жирный зоб еще несколько секунд дрожал под ее шеей (наверное, хотела застать меня врасплох), спросила:
— А вы чем занимаетесь? Пишете?
— Не хватает наглости, — злобно ответила я.
— Наглости? — Она изобразила удивление. — По-моему, дело в таланте.
— Увы, не всегда, — поспешила ответить я.
— Оригинальный взгляд. — Лола уставилась на Льва с жалостливой улыбкой, которая как бы говорила: «Миленький, и ты проводишь время с этой примитивной тощей шлюшкой, когда мой интеллект так же впечатляет, как и мой зад». — Никогда бы не стала писать из одной только наглости…
— А у вас много книг? — перебила ее я.
— Книг? — Лола была в некотором замешательстве.
— Да, книг, за которые вы получили гонорар. — Я с наслаждением выпустила дым ей в лицо. — Я, разумеется, не имею в виду изданные за свой счет брошюры в белой мягкой обложке с изображением синих птиц на каждой десятой странице.
— А что вас не устраивает в таких брошюрах? — раздраженно поинтересовалась Лола.
— Уровень, — ответила я. — Знаете ли, чем бы мы с вами ни занимались в этой долбаной жизни, нам нужно стремиться к the best[49] в любом своем начинании, а не болтаться весь свой век с потрепанными брошюрами тиражом триста экземпляров и представляться громким именем «поэт» в узком кругу литературных алкоголиков.
Лев яростно сжал мою ладонь и потащил меня в направлении мужского туалета.
— Почему ты так себя ведешь? — зашептал он, прижав меня к кафельной стене с такой силой, как будто я намеревалась вырваться и бежать обратно к Лоле, чтобы продолжить разговор о брошюрах.
— Как? — спросила я.
— Тебе нужно что-то делать с собой, — гневно сказал он, — ты очень ревнива, ты ненавидишь каждую женщину, с которой я перебросился парой фраз. Так не пойдет! Пойми, это богемная среда, здесь принято легкое кокетство.
— Тогда иди, мать твою, и кокетничай с этой жирной Розенблюмкой, а меня оставь в покое! — рявкнула я.
Я вырвалась и направилась в банкетный зал, где уже собралось приличное число людей и все ожидали только самых стойких — тех, кто вознамерился дослушать выступление кошмарного певца до последнего вопля.
Я намеревалась напиться и уехать домой.
Лев нагнал меня у стола, где я наливала себе третью рюмку водки.
— Ты хочешь напиться? — спросил он и тоже плеснул себе водки.
Все остальные изумленно смотрели на нас (банкет еще не начался).
— Да, — ответила я. — Ты угадал.
— Лиза, — я почувствовала, как он положил руку мне на задницу, — не злись. Ты необыкновенная женщина, я никого так не любил, как тебя. Но пойми, — он наклонился и поцеловал меня в шею, — мне очень сложно, я разрываюсь между тобой и семьей, которой я дал определенные обязательства и не могу их нарушить. Лиза, — зачем-то повторил он, — если бы я был свободен, я бы никогда не позволил тебе уйти, я бы сторожил каждый твой шаг, я бы убил Дауда, но я скован своими собственными обещаниями, семьей, ребенком…
— У тебя и ребенок есть? — Эта новость меня удивила, но не слишком поразила.
