Ознакомительная версия.
— У нее уже есть желание с ним встретиться. — Мама тут же показалась из гостиной, везя за собой небольшую дорожную сумку на колесиках. Поставила ее перед папой, сказала: — Две футболки, шорты, джинсы, рубашка и галстук на всякий случай, туалетные принадлежности, в общем, все как всегда.
— Спасибо, родная, — он легко чмокнул жену в щеку, — что бы я без тебя делал? У тебя, Сашка, не мать, а сущий ангел. Ни за что по своей воле с ней не расстанусь.
Саша засмеялась счастливо, а мама отчего-то сделалась серьезной и спросила очень грустно:
— А не по своей?
Тогда Саша не придала этому значения, но теперь… теперь… Она вскочила на ноги, окончательно покончив с бумажным торшером, подлетела к двери, распахнула ее, налетела на взволнованных мать и сестру и тут же обрушила на первую свой вопрос:
— Ты знала, да? Ты знала?
— …
Молчание было красноречивее всяких слов.
Саша отступила, как будто шаг назад мог изменить ответ. Но ничего не произошло. Остался лишь недоуменный, дрожащий голос дочери, бьющий наотмашь, хлещущий обвинениями:
— Ты знала, что так может быть, и жила с этим? Как ты могла?
— Это большое счастье, Сашура.
— Не произноси этого имени!
— Хорошо. Это большое счастье, Сашенька, жить с человеком, которого любишь, служить его целям, быть ему опорой.
— Даже зная, что может наступить день, когда он перестанет служить этой опорой тебе?
Мама горько усмехнулась, прошла в комнату, присела на кровать, постучала по ней ладошкой, приглашая Сашу сесть рядом:
— Ну, рано или поздно такие дни наступают у каждого. Только в сказках пишут о том, как они жили долго и счастливо и умерли в один день…
Саша села, отвернулась, уставилась в угол, произнесла с нажимом:
— Он пока еще не умер!
— Конечно, нет! Поэтому мы можем верить в то, что когда-нибудь…
— Я не хочу ни во что верить! — Саша снова вскочила с кровати. — Я верила в то, что семья — самое главное. Это он так говорил. Он мне врал, врал, понимаешь? Главным, оказывается, всегда было другое.
— Он — мужчина, Сашенька! Когда-нибудь ты поймешь, что редкий мужчина может ограничить жизнь интересами семьи. У них другие устремления, они пытаются достичь горизонта, стремятся заглянуть за него, хотя делают все это ради нас.
— Разве ради нас нельзя было ограничиться небом?
— Значит, нельзя, — мама ответила достаточно твердо, но Саше все же удалось уловить затаенную боль, дрожь сомнения, частичку невольного осуждения, которое не удалось достаточно хорошо спрятать. Этого с лихвой хватило для принятия решения. Саша больше не кричала, она говорила спокойно:
— Он обрек тебя на страдания. Разве это любовь?
— Я ведь знала, на что шла. Это и мой выбор, Саша.
Девушка не слушала. Она будто говорила сама с собой:
— Нет, любовь не должна быть такой! Любовь — это когда семья святое! А так, как у вас, это все ложь, ложь! Я не верю в такую любовь. Я ему не верю. Не верю, понимаешь? Не верю! Не верю! Не верю!
— Не верю! Не верю! Не верю! — Саша неожиданно услышала свой глухой голос, исступленно повторяющий, как заклинание, одну и ту же фразу. Она будто очнулась, взглянула на часы и обнаружила, что уже час провела, стоя в своем номере, облокотившись на дверь, в которую, насколько она помнила, какое-то время назад беспрерывно колотил тот, кому она отказывалась верить.
Теперь из коридора не доносилось ни звука. Тишина была настолько угнетающей, настолько проникновенной и отвратительной, что приступ невероятного, всепоглощающего одиночества навалился на Сашу с такой страшной силой, что она снова почувствовала то самое, уже изведанное, неотвратимое желание бежать. Бежать как можно дальше от этого места, из этого времени и от этого человека. Куда бежать? Зачем? Чего искать? Ей было совершенно все равно. В кармане зазвонил мобильный — она ответила.
— Ты давно не звонила, я волнуюсь, — зазвенел обиженный голос сестры.
Если бы Саша увидела себя в зеркале, она бы сама удивилась, каким образом, испытывая глубокое, неподдельное горе, возможно улыбаться. Но все было именно так. Она улыбалась и даже смогла спокойно ответить:
— У меня все хорошо, Ириш. Не беспокойся. Скоро увидимся. — Она нажала отбой и с облегчением осознала, что туман в голове начал рассеиваться, уже не ощущалось ни равнодушия, ни пустоты, ни безразличия к маршруту и направлению бегства. Нет, теперь Саша знала наверняка и была совершенно точно уверена в том, когда и куда она хотела попасть. Она не сомневалась в своем выборе и не собиралась тянуть. Поэтому и ноги ее не были ватными, когда она шла к телефону, и голос не дрожал, когда, узнав номер аэропорта, она дозвонилась и попросила забронировать билет на ближайший рейс. Саша хотела домой. Пускай она возвращалась еще более опустошенная, еще более уязвимая и ранимая, чем была до поездки. Не важно, что она физически ощущала выжженные или вытоптанные участки где-то внутри себя. Главным оставалось то, что она все-таки верила: где-то далеко есть место, где ей все-таки было хорошо, где она всегда была самой собой, где-то далеко остался человек, который о ней беспокоится. И если и есть на свете какой-то уголок, где еще существует возможность зализать раны, то только там.
На сборы ушло минут пятнадцать, еще полчаса заняла дорога до аэропорта, а еще через полтора часа она уже сидела в салоне самолета. Она улетала. Улетала в Москву, улетала к сестре, улетала домой. Улетала, не оставив ни адреса, ни телефона, ни единого призрачного шанса встретиться когда-нибудь еще на этой планете с человеком, которого так неожиданно нашла и сразу потеряла.
Терять время Самат не любил. Не нравилось ему и когда время теряли другие. Он чувствовал себя неловко. Те часы, что проводил на очередном спектакле с чудесной во всех отношениях протеже своей матери, не казались ему абсолютно бесполезными. Все же театральное действо в любом случае доставляло удовольствие, навевало мысли о высоком, способствовало духовному росту. Других целей он не преследовал, получал то, за чем пришел, и даже в некотором смысле способен был ощущать нечто, похожее на удовлетворение. Но все же мысль о том, что он обманывал чьи-то ожидания, давал повод надеяться, не могла не вызывать ощущения брезгливости и отвращения к себе самому. По опыту он знал, что любые отношения, не получающие развития, рано или поздно должны сойти на нет. Он покорно проходил этот путь с каждой очередной кандидаткой на роль послушной татарской жены. Природная интеллигентность и боязнь возможных бурных последствий не позволяли ему никого из девушек обидеть даже намеком на отсутствие какого-либо интереса с его стороны. А потому он выжидал, когда же общество немолодого мужчины наскучит претендентке и она по собственной воле откажется от любых притязаний на его персону. Как правило, ждать не приходилось слишком долго. Обычно дело ограничивалось самое большее парой месяцев, по прошествии которых родители девушки вежливо извещали мать Самата о том, что дальнейшее времяпрепровождение их дочери с ее сыном перестало быть для них хоть сколько-нибудь желательным. Мать обычно негодовала и отказывалась понимать происходящее. Она прекрасно знала цену своему «мальчику», и в ее представлении за таким мужчиной, как ее «дражайший Саматик», должна была бы выстроиться длинная очередь поклонниц. Возможно, поэтому негодование ее не было слишком продолжительным, ибо каждый раз она уверяла себя, окружающих и, конечно, Самата в том, что следующее знакомство обязательно будет удачным. В конце концов, если какая-то дурочка не способна оценить и разглядеть то, что ей фактически преподносят на блюдечке с золотой каемочкой, нет никакого резона огорчаться, что эта недальновидная девица не стала членом их благородного семейства. И она бросалась на поиски новой жертвы, которая сможет оправдать ожидания.
Сына расстраивали эти бессмысленные игры, хотя могли бы и забавлять. Ведь он отлично знал, что ему не составило бы никакого труда увлечь любую, даже самую притязательную особу. Если бы он только захотел очаровать, начал бы блистать эрудицией и поражать красноречием, то покорил бы любую женщину. Но он не собирался никого покорять. Он занимался разрешением прямо противоположной задачи: оттолкнуть как можно дальше и по возможности побыстрее. Поэтому во время редких встреч все больше молчал, ограничивался односложными фразами и нисколько не старался произвести на спутницу впечатление. Одним свиданием, конечно, дело не ограничивалось практически никогда. В конце концов, девушек, которых подбирала мать, объединяли покорность и следование родительской воле, так что они не решались сразу признаться в том, что кавалер был им неугоден. Но в современном мире любая, даже самая строгая покорность имеет свои границы. Всякому терпению наступал конец, и Самат в очередной раз убеждался, что безынициативные, застенчивые и вялые мужчины интереса у женщин не вызывают. Важно только убедить своим поведением каждую новую спутницу в том, что он принадлежал именно к этому типу мужчин.
Ознакомительная версия.
