Фицрой вставил в стереомагнитофон кассету. Машину заполнил голос Паваротти — «Nessun Dorma»[50].
— Не возражаете, надеюсь? — спросил Фицрой.
— Нет, что вы, я его обожаю больше всех; я видела его живьем в Гайд-парке. А Чарльз предпочитает Вагнера.
— Вагнера? Тогда хорошего не жди, — сочувственно произнес Фицрой.
Наклонившись, он нажал еще одну кнопку, и в крыше открылся люк. Вырвавшийся из машины голос Паваротти привлек внимание королевы, которая, стоя у входа в «Еду-да-да», принимала соболезнования Виктора Берримена. Подняв глаза, королева увидела Диану за рулем машины; рядом, на пассажирском месте, сидел Фицрой Туссен и размахивал руками в такт музыке.
Что же дальше-то будет? — подумала королева и, собрав пакеты с покупками, двинулась в обратный путь, в переулок Ад.
А Диана с Фицроем неслись в город , дружно подпевая финальным тактам «Nessun Dorma»; их слабенькие голоса сплетались с мощным бельканто Паваротти. Навстречу им в направлении района Цветов двигалась запряженная лошадью повозка. Позади скопилось изрядное количество машин; разъяренные водители пытались заглянуть вперед в надежде улучить момент и обогнать гужевой транспорт.
— Это моя золовка со своим приятелем, — сказала Диана.
— Они похожи на цыган, — пренебрежительно бросил Фицрой. — И что это такое у лошади на голове?
Диана глянула в зеркало заднего вида.
— Это шляпа, которую Анна надевала в прошлом году на скачки в Аскоте. — И сухо добавила: — Пожалуй, лошади она идет больше.
Ей понравилось, что Фицрой засмеялся. Ей уже давно не удавалось рассмешить Чарльза.
Проезжая мимо тюрьмы, Диана вздохнула:
— Бедняжка Чарльз.
— Да. Вам, наверное, одиноко без него? — посочувствовал Фицрой.
Их взгляды встретились на какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы оба поняли: полное одиночество Диане теперь не грозит. Отсутствие мужа будет восполнено. Диана расцветала на глазах.
А солнце тем временем палило огород Чарльза. Из ящиков с перегноем, подвесных корзин и лотков с семенами испарялась вода; питательный компост высыхал, словно в пустыне Невады.
Назавтра днем Вайолет Тоби, постучавшись в заднюю дверь королевского дома, прошла прямиком в кухню. В руках она держала свежий выпуск газеты «Мидлтон Меркьюри». Из-под стола высунулся было и зарычал на нее Гаррис, но Вайолет пнула его остроносой туфлей на высоком каблуке, и он убрался восвояси. Королеву Вайолет нашла в гостиной, та гладила шелковую блузку. Воротничок ей никак не давался.
— Противный, все морщит и морщит, — пожаловалась она.
Взяв утюг из рук королевы, Вайолет посмотрела на регулятор температуры.
— Он же у тебя на лен поставлен, — сказала она. — В этом вся загвоздка.
Королева выключила утюг и предложила Вайолет сесть.
— Вот это ты видела или нет? Тут про матушку твою.
Она протянула королеве газету. На седьмой странице, под сообщением о том, что в ночь на воскресенье в деревушке Пигстон Магна с веревки стянули белую майку, шла крохотная заметка:
УМЕРЛА БЫВШАЯ КОРОЛЕВА-МАТЬ
В переулке Ад (район Цветов) умерла в возрасте 92 лет бывшая королева-мать, в 1967 году открывшая травматологическое отделение Мидлтонской королевской больницы.
Королева вернула газету Вайолет, и та спросила:
— А вырезать неужто не хочешь?
— Нет, — ответила королева. — Хранить это вряд ли стоит.
И тут ей бросился в глаза кричащий заголовок на первой полосе: «КРИЗИС ИЗ-ЗА ЗАЙМА — ЯПОНИЯ ПРЕДЪЯВЛЯЕТ УЛЬТИМАТУМ». Она снова взяла у Вайолет газету и прочла, что накануне Джек Баркер восемь часов подряд вел переговоры при закрытых дверях с руководителями казначейства и министром финансов Японии. Никакого заявления для прессы сделано не было.
Маркус Мур, корреспондент «Мидлтон Меркьюри» по финансовым вопросам, писал, что, как ему представляется, Британия стоит на пороге кризиса, самого тяжкого после мрачных времен второй мировой войны. Он с возмущением отмечал:
«Общественности до сих пор неизвестно, чем именно обеспечивался заем во много миллиардов йен. Теперь стало совершенно ясно, что приверженность мистера Баркера открытости в управлении страной — обман. Иначе почему нас по-прежнему держат в полном неведении? Какие обязательства дала Британия Японии? „Мидлтон Меркьюри“ настаивает: МЫ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ».
— Любопытно насчет этого японского займа, — проговорила королева, вторично возвращая Вайолет газету.
— Правда? — удивилась Вайолет. — А мне на политику наплевать. Она ж до моей жизни не касается.
— Я думала, вы поддерживаете Джека Баркера, — заметила королева.
— Ага, поддерживаю. Только его ведь скоро вышибут под зад коленкой.
Размышляя над углубляющимся финансовым кризисом, королева согласилась, что Вайолет вполне может оказаться права. Она сложила гладильную доску и убрала ее в шкаф под лестницей, и все это время ей не давал покоя вопрос: как она отнеслась бы к тому, чтобы вернуться в Букингемский дворец? Конечно, замечательно, если бы другие, невидимые руки гладили за нее белье, однако перспектива вновь приступить к исполнению своих официальных обязанностей приводила ее в дрожь. Она надеялась, что Джек сумеет выпутаться из трудностей.
На следующий день королева смотрела, как Джордж Бересфорд вбивает в гроб последний гвоздь.
— Вот, — сказал он с гордостью, — такая домовина и для королевы сгодится!
— Прекрасно сработано, — отозвалась королева. — Сколько я вам должна?
— Еще чего, — обиделся Джордж. — Подумаешь, какие-то обрезки досок, а гвозди у меня и так были.
Он провел по гробу рукой. Потом взял прислоненную к забору крышку и проверил, подходит ли она по размеру.
— Тютелька в тютельку, хоть и грех хвалить самого себя.
— Но вы же потратили время, — продолжала настаивать королева, надеясь, что время Джорджа обойдется не очень дорого. Службы социального обеспечения, выдавая похоронное пособие, не слишком расщедрились.
— Своему времени я теперь сам хозяин, — сказал Джордж. — А если не выручу соседку, грош мне цена.
Королева провела рукой по крышке гроба.
— Вы настоящий мастер, Джордж.
— Я все ж таки был в учениках у краснодеревщика. И пятнадцать лет вкалывал на «Барлоуз».
Это название ничего не говорило королеве, но по тому, с какой гордостью Джордж его произнес, она поняла, что «Барлоуз» — весьма уважаемая фирма.
— Почему же вы оттуда ушли? — спросила она.
— Надо было ухаживать за женой, — ответил он, и лицо его помрачнело.
— Она заболела? — спросила королева.
— Удар у ней случился, — ответил Джордж. — Ей было тридцать три всего-навсего, говорливая была — страсть. Одним словом, утром я на работу ухожу, и она мне машет на прощанье, прихожу — она уже в больнице. Не говорит, не шевелится, не улыбается. Только и могла что плакать, — грустно добавил Джордж и продолжал, по-прежнему стоя к королеве спиной: — Словом, смотреть за ней больше некому было. А ее надо ж и помыть, и покормить, и все прочее, да тут еще малыши, Тони с Джоном, вот я и бросил работу. А потом, когда она померла, компания «Барлоуз» разорилась, а мне подвернулась только работа по оборудованию магазинов. С этим-то я с закрытыми глазами справляюсь. Но какая-никакая, а работа. Мне тоскливо, если мне руки не к чему приложить . И не в одних деньгах дело. — Стараясь объяснить подоходчивей, он обернулся к королеве: — Просто тогда кажется… Вроде бы ты кому-то нужен… Ну, в общем, на кой ты, ежели не работаешь? А в магазинах у меня были товарищи что надо. Я уж три года как один живу; иной раз смотрю по телеку хорошую передачу и думаю, один-то сидючи: утречком расскажу ребятам. — Джордж рассмеялся. — Горюшко, одним словом, верно?
— А вы со своими товарищами встречаетесь? — спросила королева.
— Да нет, не получается, — объяснил Джордж. — Не свиданье же мне им назначать, в самом-то деле; решат, небось, что я сбрендил.
Он принялся рассовывать инструменты по специальным карманам холщовой рабочей сумки. Для каждого предмета было свое гнездо. Королева заметила внутри на сумке черную надпись: «Барлоуз». Она взяла половую щетку и начала сметать в кучу кудрявые стружки. Джордж отнял у нее щетку.
— Это не для вас.
Но королева забрала ее обратно:
— Я вполне в силах замести стружки…
— Нет, — возразил Джордж, снова овладевая щеткой, — вас к черной работе не приучали.
— Пожалуй, напрасно, — и королева ловко выхватила щетку из его рук.
Оба примолкли, сосредоточившись каждый на своем деле. Джордж полировал гроб, а королева ссыпала стружки в черный полиэтиленовый пакет.
— Жалко, что ваша матушка померла, — вдруг сказал Джордж.
— Спасибо, — произнесла королева и впервые после смерти матери разрыдалась. Джордж положил тряпку и обнял королеву, приговаривая:
