К нам подсаживается Ахмед Ибрагим со своей женой, они заказывают греческим официантам пиво Stella и хумус. Те снуют по всему просторному залу, украшенному лепниной и вентиляторами на потолке; кельнеры с черными бабочками и в белых кителях, они отряхивают белыми полотенцами черные брюки, они — левантийский, эгейский, мальтийский, ливанский вариант средиземноморской экспансивности.
Достал из сумки журнал Der Freund[30], с портретом Моше Даяна на обложке. Халед рассказывает, что раньше, когда он был маленьким, родители использовали Моше Даяна в качестве страшного пугала. «Если ты все не съешь, то приедет Моше Даян на танке и тебя заберет». Маленький Халед всегда все съедал.
Халед и его друг Ахмед недавно основали литературное агентство «Сфинкс», первую панарабскую институцию такого рода. Рассказываю им о журнале Bidoun[31], для которого пишут несколько моих друзей, это панисламский — теоретический, глянцевый иллюстрированный журнал левой ориентации, который даже недоумевающим датчанам, ведущим себя так, словно защита требуется Вольтеру или Энценсбергеру[32], а не всего лишь нескольким безобразным рисункам, мог бы сообщить, что арабский мир населен отнюдь не только обутыми в сандалии «шейхами террора».
Красный коридор, зеленый коридор, свисающие провода, это прогрессивное разрушение архитектуры, Париж после атомной бомбардировки, нейтронизированный Осман[33]. Я всегда хотел прийти сюда, еще тогда, в период первой войны в Заливе. Когда кувейтцы прятались тут, в Каире, они устраивали шумные застолья в гостинице «Замалек» и ждали освобождения Кувейта, в то время как Халед, по его словам, в качестве египетского офицера был на фронте, в Саудовской Аравии, вместе с французами и американцами.
Затем позднее с Юлией Франк[34], молодым немецким писателем Яном Дреесом, Халедом Аббасом и Ахмедом Ибрагимом курили кальян в каком-то кафе. Разговор заходит о messies[35] — людях, которые наряду с манией собирания обладают еще и патологическим свойством сохранять все собранное: пустые стаканчики из-под йогурта, старые выпуски «Шпигеля» или другие подобные вещи, которые они потом упорядочивают по какой-то понятной только им системе. Юлия Франк безуспешно пытается убедить нас в том, что замечательный Генри Дарджер[36], один из самых крупных художников столетия, тоже был messie. В 1973 году Дарджер был найден мертвым в своей чикагской квартире посреди собранной им коллекции вещей, включавшей дело всей его жизни — великолепно иллюстрированный от руки роман в тридцать тысяч страниц, который он никому не показывал. Юлия Франк иногда бывает приятной.
Еще позже вечером, на одном приеме, познакомился, наконец, с Томасом Бруссигом. У него редкие волосы, и он, как кажется, намеренно говорит с восточно-берлинским акцентом. Сказал ему, что испытываю перед ним страх. На вопрос, почему же я испытываю страх, отвечал очень путано, рассказал о Дюне, о планете пустынь, о Spice Melange[37], о Third Stage Navigator[38] и о «коробке болей» сестер ордена Бене Гессерит[39]. Бруссиг говорит: «От вас ведь тоже никто б такого не ожидал — Кристиан Крахт, который не пьян». Это уже, так сказать, из области токсикологии. О боже! Потом взял прозак[40], предложенный Яном Дреесом. Спустя некоторое время страх отступил.
Мой издатель Мохаммед Хашем подвыпил, на нем были короткие брюки, белая рубашка, верхняя пуговица на которой застегнута, в нагрудный карман вложены три шариковые ручки. Очки у него, как у Майкла Дугласа в фильме ‘Falling Down’[41]; одна дужка подклеена сбоку липким пластырем. Он рассказывает жене Томаса Бруссига о том, что вынужден печатать свои книги исключительно в Могадишо, в разрушенном гражданской войной Сомали, там же, разумеется, — и антологию «Истории из Германии» Халеда Аббаса. Жена сбита с толку, Томас Бруссиг сбит с толку. Я предлагаю им прозак.
Разговаривал с Фаузи Солиманом, высоким старым каирским кинокритиком, и, обнаружив у него слабость к мюзиклам на хинди, пригласил его в Непал, чтобы посетить вместе массив Гималаев, тибетские храмы и ненадолго заглянуть к маоистам. Халед Аббас раздавал из пакетика «медвежонков» Haribo[42].
Ахмед Ибрагим и его жена поставили диск Dead Can Dance, представляющий собой разновидность гот-музыки восьмидесятых годов, с названиями песен вроде ‘Spleen and Ideal’ или ‘Within the Realm of a Dying Sun’; они танцевали под эту музыку в полутемной квартире длинный характерный танец, освещенные одной-единственной свечой. Вспомнил о Юсефе Хаине, классике египетского кино, который недавно на вопрос, как выглядит преисподняя, ответил: «Приблизительно как Египет». Что правда — то правда.
Как боодкх появился на свете и зачем
Посещение Монголии. 2003
Национальное блюдо монголов — сурок. Как швейцарцу, мне хорошо знаком этот маленький, пушистый зверек коричневого цвета — в детстве, забравшись в горы выше границы лесов в Бернском нагорье, я часто смотрел в перевернутый старенький полевой бинокль, как он стоял неподалеку от своей норки и наблюдал за всем, поджав короткие лапки, и, почуяв опасность, издавал сквозь длинные передние зубы долгий пронзительный свист, чтобы затем стремительно юркнуть в убежище, обратно к своим сурочьим детям.
Недавно, много лет спустя — наводя у себя порядок — я нашел листок, на котором кто-то записал мне, как готовится монгольское национальное блюдо. Я давно уже позабыл об этой записке, даже название блюда выпало у меня из памяти — но когда я снова прочитал монгольское слово, оно невольно ожило у меня под мозговой оболочкой, волосы на руках встали дыбом, и я стал все снова и снова тихо повторять про себя слово, как будто это было заклинание: «Боодкх, боодкх». Само приготовление было скорее похоже на языческий ритуал, возникало ощущение, будто таким образом рассеивались какие-то очень древние, злые чары, будто один одноглазый шаман через дыру в континууме времени и пространства говорил другому. На листке было написано:
[Рецепт боодкха
Поймайте и убейте сурка. Лучше всего взять топор и ударить сурка между глаз, затем перережьте ему горло. Теперь оторвите голову, а тело где-нибудь повесьте.
Острым ножом осторожно снимите с сурка шкурку. При этом постарайтесь нигде не проткнуть кожу. Разломайте животному кости и удалите их фрагменты и внутренности из кожной оболочки, извлекая все через отверстие в шее (там, где отсутствует голова). Если вы все сделаете правильно, перед вами будет лежать нечто вроде кожаного мешочка без меха.
Теперь внутренности, жир и мясо надо мелко нарезать на доске и — по вкусу — хорошо посолить и нашпиговать чесноком. Это ваша начинка. Теперь положите в кожаный мешочек горячие камешки, после этого ещеслой начинки, затем снова несколько горячих камешков, и так до тех пор, пока боодкх снова не станет полным. В заключение, вы можете влить в него еще полбутылки водки, однако согласно традиции в этом нет необходимости.
Теперь снова зашейте наверху у шеи наполненный, горячий кожаный мешочек, используя леску либо проволоку. Традиционно боодкх жарится до готовности приблизительно четверть часа на пламени газовой горелки, пока его кожа почти не почернеет — это лучший способ сохранить вкус. Боодкха лучше всего кушать горячим — в холодном на вкус слишком много масла. Горячие, жирные камни, которые вы вместе с мясом извлекаете из боодкха, во время еды нужно перекладывать из руки в руку — это очень полезно для вашего кровообращения.
Охотничий сезон на сурков продолжается только с 15 июля до 15 сентября. Внимание: сурок (как и почти все грызуны в Монголии, прежде всего суслик) являются в это время разносчиками бубонной чумы — против нее помогает тетрациклин, принимаемый орально, или стрептомицин, введенный внутримышечно. Оба антибиотика трудно достать в Монголии.]
Я решил сразу ехать в Монголию. Нет, не сразу, я хотел поехать поездом, медленно вкатывая в страну, как несколько лет назад это сделал и описал в своей книге «Полет без крыльев» известный журналист Тициано Терцани. Транссибирская железная дорога тянется от Пекина до Москвы, и при этом экспресс делает остановку в Улан-Баторе — однако в Пекине я не достал билета на поезд, поэтому мне пришлось лететь.
Увиденная сверху, из окна самолета, Монголия представлялась большим зеленым ничто. Бесконечные луга сменялись бесконечными лугами. Там, внизу, совершенно ничего не было, лишь ленивая, сочная зелень. Терцани так писал о Монголии: «Что эта монотонность дает духу? О чем может грезить народ, который живет, любит и умирает в этой однообразной вселенной — кроме как о демонах?» О боодкхе, подумал я, о сурке.
