Наталья то уходила безропотно и молчаливо, взяв свой сундучок, то возвращалась, и сундучок за ней нес Мишка. Каждый раз она задерживалась дольше и дольше, а там и приросла к дому. Без нее и жизнь была какая-то неприкаянная, и дом стоял сиротой.
Тетя Феша поучала Наталью:
— Мужика в наше безмужичье время удержать хитро. Ты его всем привечай — и собой, и постелью, и запахом. Помни, носы у них собачьи, пахнуть нужно аппетитно, как жареный оладышек. Ну, духи разные, притиранья. Догадайся! Но главное — еда! Мужики жрать горазды. Корми, корми его лучше — не уйдет.
Наталья кормила: Михаил замаслился лицом и наел порядочное брюшко. Тут-то она и устроила штуку. Заявила:
— Кто я такая, полюбовница или мужняя жена! Гну на вас спину, обмываю, обшиваю, а семьи нету. Уйду! — И заплакала.
— Уходи, — сказал ей Мишка и даже сам помог унести сундучок к тете Феше. Наталья плакала, а тетя Феша щурилась. Но с уходом Натальи в доме потемнело. И продукты есть, знай себе готовь, а вкус не тот. В комнатах всюду окурки, грязь, кошка хозяйничает в шкафу, белье нужно стирать.
Через пару недель Михаил пошел мириться, но вернулся ни с чем. И еще две недели братья жили черт знает как.
Михаил сдался. Теперь Наталья вошла в дом полновластной хозяйкой. Женой. И сразу взялась за порядочно обветшалый дом. Был сделан ремонт (деньги на него одолжила тетя Феша). Юрия Наталья переселила в кухню, а комнаты сдали неспешно, вдумчиво подобранным квартирантам — спокойным, покладистым и бездетным.
Огород был плотно засажен овощами. Двор — в цветах. Затем Наталья на базаре купила копилку, в виде собаки, огромную, с овчарку величиной. Поставила ее на комод. И велела всю мелочь достоинством ниже пяти копеек ссыпать в гипсовую утробу копилки.
Все — дом, огород и даже гипсовая собака — стало приносить доход.
Воскресный день удался.
С утра он был горячий и румяный. Занавески светились. Усевшаяся в солнечное пятно кошка вылизывала пальцы — растопырив все по очереди.
Мишка проснулся и курил, затягиваясь и осторожно кладя папиросу в пепельницу. Другой рукой он задумчиво пощипывал и покручивал волоски на груди. Наталья сидела рядом. Дела были переделаны вчера, можно и вот так сидеть, опустив ноги на холодный пол.
Накануне они провели приятный вечер у своих же квартирантов, Макеевых. Грамотные люди. Инженеры. Все на «вы»: «Почему вы не кушаете? Пожалуйста, берите бутерброд».
Культура — это все…
В шкафы хоть глядись — заграничная работа. Или, скажем, лампа. Что тут придумаешь? Но умные люди приделали к ней журавлиную ногу, хошь ставь ее к кровати, хошь — к креслу. Приятно смотреть.
Так приятно, будто и не на этом свете живешь. Даже Мишку проняло.
— Вот бы нам так! — говорит, да не шепотом, дурак.
Называется это «ансамбль», или правильное сочетание различных домашних вещей. Это им объяснили хозяева. Только пустовато у них. Так, они говорят, красивее. Но это врут, просто молоды, денег не нажили. Накопят, и будет у них другой ансамбль — погуще.
Да, нужны деньги.
— Сколько там у пас? — спросил Мишка, осторожно стряхивая пепел.
— Чего тебе?
— Чего, чего… Денег, вот чего!
Наталья промолчала и занялась своими косичками. Мишка заговорил искательно:
— Слышь, Наташа, бостон выкинули, вчера видел. Синего цвета, моего.
— Твой цвет коричневый. Мало тебе костюмов, что ли? Серый еще хорош.
— На сером пятно. Жирное.
— Выведешь. Пятно! Я вот другое думаю — комбайн нам надо.
— Чо тебе, хлеб убирать, что ли… Гы-гы… — заржал, махая рукой, Мишка.
— Телевизор, радиола, все вместе, — говорила, не слушая его, Наталья. — Нам бы подошел. Я бы его вот сюда поставила, прикрыла салфеточкой с кружавчиками.
Она сощурилась и словно бы въяве увидела долгоногий ящик с серым квадратом экрана. Да, очень бы подошел… И не просто подошел, а прямо-таки нужен здесь.
Мишка чо! Не понимает он домашнего хозяйства. Не понимает — вещь тянет вещь. А говорить ему бесполезно.
Она давно чувствовала это, сказать только не знала как. Теперь знает: ансамбль нужен.
Одно слово, а как все проясняет: стол требует мягкие стулья, не какие попало. Ковер на стене просит ковровые дорожки. Чайник — подстаканник с чеканными фигурками. И все вещи дружно требуют пылесос на колесиках. А если вслушаться, то вещи зовут другие вещи тоненькими, жалобными голосками.
— Ты чего в угол уставилась? — подозрительно спрашивает Мишка. Наталья улыбается тонко, хитро:
— Давай лучше пылесос купим.
— Это еще зачем? — так и подпрыгивает Мишка. — Рук у тебя нет, что ли?
— Ты повывертывай руки по целым дням. Думаешь, приятно.
Мишка собирает на лбу тугую гармошку, хитро морщится. Потом говорит:
— Ну, ладно, мне костюм, тебе пылесос.
— Истаскаешь, выброшенные будут деньги. Купим лучше холодильник.
— За ним очередь… А мне чего?
— Так тебе же. Пиво будешь пить холодное.
— Ладно, стукнусь сегодня к Кузьме Ильичу. Ему сколько нужно за хлопоты, и мне дай на пол-литра. Идет?
— Идет.
— Заметано. Ну, я встаю.
Позавтракав, пошли в город. Михаил важно нес обтянутый шелковой рубашкой живот, Наталья семенила в шерстяной лиловой жакетке, присланной деверем. Было жарко, но встречные женщины глядели завидуще — французская!
Зашли в сберкассу, сняли малую толику. Пошагали дальше. Мимо них проносились велосипедисты, отчаянно вертя толстыми, шерстистыми ляжками. У каждого на горбушке крупно написанный номер — соревновались. Поискали глазами Юрия, но, должно быть, он уже проехал.
В центральной, высокой части города были интересные магазины. Ходить бы по ним целыми днями — от прилавка к прилавку, от вещи к вещи.
Посудные отделы манили золочеными сервизами и разными прочими фарфоровыми штуковинами.
В ювелирных тянуло к часам, то большим, то к дамским золотым клопикам, блеском схожим с бронзовками, жующими листья хрена в огороде. И в других было полным-полно соблазнов. Они купили самоварчик с кипятильником и, хихикая и пересмеиваясь, долго разглядывали себя в его пузатых боках. Подходящего пылесоса не нашлось, его покупку отложили.
В магазине готового платья Михаил долго примерял костюмы, переползая из одного в другой. Но в одном обтягивало спереди и отвисало сзади, в другом наоборот, у третьего рукава были нехороши. Поэтому костюм решили сшить и купили бостону Мишке на костюм и Наталье на зимнее новое пальто.
Потом искали Кузьму Ильича. Но специалист по сбыту холодильников помимо очередей и списков отсутствовал.
Вернулись домой к вечеру. Открыли калитку, и Наталья вдруг преисполнилась самых мрачных подозрений, оставила все свои свертки Михаилу, а сама заспешила вперед. Ей мерещились ужасы — воры (пес сладко спал у будки, задрав лапы вверх), уснувший с горящей папиросой Юрий. Она тихонько поднялась на крыльцо, тронула потайной запор и открыла дверь. Та — на смазанных шарнирах. Наталья прислушалась и шумно вбежала в дом. С койки вскочили двое, незнакомые, свекольно-красные. Это был Юрка, кобелина беспутный, и высокая брюнетка. Вот ведь что творят!
— С…! — завопила она. — Вон из дома, потаскуха!
Она подступала к девушке, тряся вздетыми жилистыми руками, и глаза ее безумно выкатились.
— Вон!.. — вопила она. — Во-он!.. — И — Юрию: — Ты, дурак, знаешь с кем связался? Да она только под машиной не побывала! Она сифилисом больна!
— Тише ты, тише, — просил ее Михаил.
— Нечего рот затыкать! Я все скажу, все!
Черноволосая выскочила на крыльцо. Наталья рванулась следом. Мужчины перехватили ее, но не удержали. Она стала как пружина. Ее трясло, на губах пузырилась слюна. И над улицей долго катался ее голос, пронзительный, режущий уши.
— Так-то, браток, — сказал, ухмыляясь, Михаил. — Такие, значит, дела… Вот они, бабы. Давай-ка выпьем.
— Не-не, я пойду. К ней!
— Поздно, братуха. Обгадили. Лучше уж и не суйся. Где тут водка?
Братья выпили по рюмке и подышали открытыми ртами, глядя друг на друга, оба разные, но так схожие курносостью, толстыми губами. И чем-то другим, зарытым глубоко. Почувствовав свою родственность, они покивали друг другу.
Вернулась Наталья и сказала Юрию:
— Б… не води, осрамлю, — и занялась готовкой.
Наталья ковырнула в тарелке раз-другой и отодвинула. Один Михаил ел всласть — чавкал, сопел, отдувался. Наевшись, завалился спать. Храпел. Дергал ногой.
Наталья, сжав губы, думала свое. Подобно змее, вылупившейся из яйца, маячил в ее думах Юрий.
Был он ничего — положительный Вырос как-то сам собой, словно мак-самосевка. Кончил десятилетку, отслужил в армии. Работал, как и отец, слесарем. И вот, пожалуйста! Пока что он живет на кухне, но ведь ему здесь и житья немногие часы — спать да есть. Остальное время на работе, на тренировках да с девками. А вдруг женится!.. Как ни верти, у него в доме равная доля с Михаилом, раз уж Яков отказался от всего. Тот широк, бескорыстен, в отца.
