— Ты согласен, что сами по себе раковины весьма эротичны.
— Особенно этой внутренней розовостью и загибами по краям. Спасибо, детка.
— Не унижайте, пожалуйста, моего ничтожества! — весело рассмеялась Колировка, пряча между грудей стодолларовую банкноту.
Пиза поднял трубку, сделал заказ своему агенту по рыбообеспечению в Анчоусе.
Через неделю на столах заведения появились раковины. Они были похожи друг на друга, но среди них не было двух одинаковых.
И ни один из посетителей не покусился погасить в зеве океанской прелестницы окурок, хотя никто никому ничего так и не объяснил. Непорочно чисты были эти ракушки. Но и клиентам следует отдать должное: чистая то была публика, нечего сказать.
Музыка в «Афродизиаке» напоминает идущую среди звона сверчков под вечер отару овец, ведомых к ночлегу позвякивающим колокольчиком козла.
Есть подозрение, что земля — место самых жутких плотоядных тварей во Вселенной. Автор.
Пур — Шпагатов — известный борец за свободу голоса — обладал порхающей походкой, длинными, непропорциональными туловищу ногами и лицом обиженной старушки. Был он владельцем косметического салона на улице Гения и прозвища Прыщедав.
— Спрашиваешь у него: Пур, как жизнь? И он всегда отвечает одно и то же. Была, мол, тяжёлая полоса, а теперь она позади, теперь всё хорошо.
— Оптимист этот, как его, Пур — Шпагат.
Лицо Якова — Льва стало брезгливо–сосредоточенным:
— Это о нём слухи, что он…
— Да, — осклабясь, избавил шефа от неприличного слова Бабуш. — Он мальчиков любит. Но больше, когда мальчики любят его. Может, поставим его на попа? — подвыл койотом Бабуш.
— Мысль рациональна, хотя подобные Шпагату весьма безобидны.
— Но ведь такие, как Пур, уроды! Генетические притом!
Слово «уроды» Бабуш произнёс с ударением на первом слоге.
— Для таких есть дома и другие специалисты, — оборвал Яков — Лев.
— Конечно, шеф!
— Опять! — дёрнулся Яков — Лев. — Не шеф, не босс и не патрон.
— Всё время забываю это слово, — виновато пролепетал Бабуш.
— Затверди, в конце концов, — варьируя интонациями, сказал Яков — Лев. — Ну–ка, повторяй: Ма!
— Ма.
— Эс!
— Эс.
— Тро!
— Тро.
Пур — Шпагатов — местечковый мистик. Автор.
Не говори всей правды, если хочешь, чтобы тебе поверили. Пиза.
Психома
Горькая вода, омывающая самое сердце земли, — подземная черная, холодная — зашевелилась и, до этого момента неподвижная, стала подниматься к тёплой почве. Видать, стало ей невмоготу стояние в глуби земной, наскучило довольствоваться каплями света, изредка просачивающимися сквозь капилляры колодцев.
Мёртвая вода безмолвно поднималась, медленно восходила к вершинам своим, долго шла, пока не лизнула светящиеся и нежные корешки древовеков, испокон живущих на прибрежных кручах. Длинные корни этих древовеков прошили почву от верха до основания и дальше проникли. Тончайшие нервы великанов — они для того и светились во мраке подземном, они для того и пробивались туда, к Аидам, чтобы дать деревьям знать, что глубже либо жар сердца земного, либо камень–гранит, либо, как теперь — вода: черная, хладная, мёртвая. Лизнула она серебристые живые нити, связанные с сердцевиной древовеков, и с каждого из них упало по два листочка. Летели они от самых макушек великанов. И, пока достигли земли, пожелтели.
Оказаться на мели ещё хуже, чем остаться на необитаемом острове: никто тебя не ищет. Хотя ты у всех на виду. Автор.
Рин–но–тама — так называются шарики для мастурбации. Помещённые куда надо, они, ударяясь друг о друга, вызывают вибрации. Во время использования их принято раскачиваться на качелях или в кресле–качалке.
Солнце ещё не взошло, но всё более густеющий на юго–востоке свет как–то сразу выявил плоские, кочковатые облака над смутно просматривающимися отдалёнными горами. Они напоминали то ли мощные проталины в бескрайнем поле, то ли выходы известняка на яйле. Кружащая на этом фоне какая–то большая птица походила на путника, вышедшего спозаранок в дорогу: стремительно удаляющегося человека в раскрылатившемся на предутреннем ветерке плаще. Он спешил вослед уходящему рассвету. Крылатая эта точка медленно двигалась, постепенно уменьшаясь и, проникнув в иное измерение, где пространство сжалось до такой степени, что превратилось в узкую полоску, исчезла.
Но Семиверстов не станет голосовать. Выйдя из на минутку остановившегося вагона, он пойдёт пешком, подобно только что исчезнувшему крылатому путнику.
Как много солнца! Какая тишина! Муравьи и пчёлы, стрекозы, мотыльки и птицы, и цветы! Блеск листьев и стеблей. А зной целебен. А соль и горечь с моря и с полыни. А ветер шепчет — дыхания ребёнка не сильней. О, несказанный мира аромат! Всего в излишке. Здесь всё и вся в согласье. Гармония тут всё. В Цикадии ничто ничему не мешает. Нелишни люди здесь. И смерти нет. И золото песка. И серебро росы. И медь плодов, и платина нектара… Всего в избытке. Потому что век вершится. Тысячелетье на исходе тоже. И все богатства времени открылись.
Их экономили в начале и в средине. На чёрный день припрятывали и переусердствовали. Теперь раздать торопимся: всё всем. Кто не добрал и даже тем, кто сыт. Как будто радостью пресытиться, возможно?! Обидно, что не все дошли до грани. Они ведь отрывали от себя, откладывая на потом, потомкам все радости, на душах экономя. Надеждами живя, себя томили. Вдруг обессиленные, все ушли отсюда, оставив эти блага, чуть пригубив. Всё это: солнце, эту тишину, пчёл, мурашей, стрекоз, цветы и птичье пенье, целебный аромат земли и моря, младенческие вздохи ветерка. Конечно, налегке идти сподручней в бессмертье из Цикадии прекрасной. Бессмертье — долго, радости полно. А если нет его? А если в никуда ушли они, не надышавшись вволю? Хотя ведь в никуда дороги вроде нет…
Гладко зачёсанные, аспидно–блескучие волосы, повязанные красной лентой. Серьги белого со свинцовым отливом серебра. Большие кофейного цвета глаза. В крупных губах, астматически приоткрытых, в самых уголках смуглой тенью таился характер. Совершенно непредсказуемый он сидел там. Словно чеченец в засаде. Под спортивной длинной с коротким рукавом блузкой — фиолетовой или черной — круглая тяжёлая грудь с мощными сосцами. Очень загорелые шея и руки. Большие бёдра, замечательная талия и чуть заметно выпуклый живот. Коротковатые, стройные ноги. Слегка вогнутые в коленях. Всегда затянутые в красные лосины.
Такова Луя.
Максимильянц первый познакомился с нею поближе. И так рассказывал робкому Ли:
— Очень волосатая женщина.
— Ну и как–таки очень? — потребовал уточнения Ал.
— От груди до колен. На груди мелко и редко. Потом очень густо и сильно. А на ляжках — снова легко.
— Я люблю голую женщину, — изрёк Ли.
— Не надо! Ты не знаешь, что это за баба. Настоящий экзот.
— А сколько стоит? — Ли интересовался подробностями просто из вежливости, чтобы разговор не угас.
— Не говорит. Но с ней перестаёшь думать о деньгах.
— Неужели!? — попытался сбить кураж с Максимильянца Ал. — Тоже мне красотка из «Афродизиака»!
— А ты, я вижу, ничего в этом тонком деле не рубишь, Длинный! — осадил коллегу Максимильянц.
— Я!? — дал петуха Ал.
— Иначе бы не говорил так. Суть не в деле. А в теле. Она уникальная баба.
— Мне такая не по карману, — вставил безнадёжно Ли.
— Отвечаю пессимистам. Луя сказала: того, кто ей угодит, будет угощать бесплатно.
— Угоди такой! — буркнул малыш Ли. — С моим ростом там нечего делать.
— Рост значения не имеет. Не намного длиннее тебя.
— Не намного, зато нос у тебя бугром, — не сдавался Ли.
Ал рассмеялся. В отношении роста он не беспокоился.
— Эх ты, серость! Настрогал пятерых, а опыта никакого.
— Детей делать одно. А секс — другое, — возразил коротышка китаец.
— Ты такой, Ли, тёмный, что всю жизнь с одной своей пробавлялся. Ну, ничего, мы тут с тобой это дело наверстаем.
Ал заржал, показывая лошадиные зубы.
— Послушайте дальше, — Максимильянц понизил голос и даже заоглядывался. — Она сказала, если мы согласимся её ублажать втроём, то никаких денег не потребует.
— А?! — разом воскликнули Ли и Ал.
— Не верите? — возмутился Максимильянц.
— Я ей не верю. Ты что забыл про её мужика. Ым решает: брать и сколько.
— Ну, во–первых, он ей не мужик, а брат. Во–вторых, главная тут она, а не он.
— Как?! — снова разом.
— Вот я и говорю «как»!
Семиверстов и Пиза:
— Нет слаще ничего, чем пыль дорог отчизны!
— Это плагиат, мой драгоценный.
— Нисколько. У него «дым отечества», а у меня «пыль дорог отчизны».
