И начались для Фио и ее бабушки бесконечные путешествия между двумя тюрьмами в стремлении сохранить связность сторон новой геометрической конфигурации их семьи. После встречи с папой в комнате для свиданий Фио неслась к маме, преодолевая сотни километров, стараясь не дышать, не говорить, не открывать глаз, не мыться, чтобы мама смогла почувствовать присутствие своего мужчины в глазах дочери, а его дыхание на ее руках.
Двадцать третий день июня месяца одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года от Рождества Христова войдет в историю как день свадьбы ее родителей; более ничего существенного в этот день на Земле не произошло, что бы там ни писали газеты. Типиаманн был тюремным священником, он говорил со страждущими, рассказывая сказки о кудеснике, способном преумножить хлеб или излечить слепца. Он развлекал их, описывая загробный мир, где все так красиво и украшено разноцветными гирляндами. Да, заключенные охотно его слушали, и многие из них, чтобы не обижать священника, даже верили в его истории. В свою очередь Типи тоже верил в эти сказки, хотя бы из уважения к своим слушателям. Он знал, что не обладает особым красноречием да и с воображением у него плоховато, но чувствовал, что нужен этим несчастным; а главное, он любил их, поскольку, стоило ему только заговорить с человеком, как он без памяти в него влюблялся.
Типи рассказал историю родителей Фио своей жене, Маринетте, энергичной матушке, которая носила капор, чтобы походить на Фантометту, и отличалась непоколебимым здравомыслием, благоприобретенным в результате автомобильной аварии. Она сразу же приняла решение поженить влюбленных, так как администрация предусматривала свидания для заключенных, связанных священными узами брака. Любовь должна была вызвать тектонический сдвиг, который перенес бы Аннеси во Флери-Мерожи. Но у начальницы тюрьмы во Флери случилась несчастная любовь с шведским физиком, который разбил ей сердце, а потому она всем своим видом являла суровую печаль и в свадьбе отказала. Типи решил обойтись без формальностей, к тому же — сказал он малышке Фио — когда Бог был молод, никаких формальностей не существовало.
23 июня 1986 года, в 13 часов 32 минуты, в тюрьме города Аннеси отец Типи спросил отца Фио, желает ли он взять в жены мать Фио. Отец Фио ответил «да». Он стоял за решеткой, одетый в элегантный костюм, какие еще встречаются в фильмах про английские свадьбы. На нем была серая фетровая шляпа с довольно высокой тульей, обвязанной черной лентой, а в руках — роза, которую он собственноручно вот уже полгода выращивал в своей камере.
После этого Типи с малышкой Фио поспешили к машине, припаркованной на стоянке тюрьмы. Бабушка Фио и Маринетта остались с отцом Фио. За четыре с небольшим часа Типи и Фио добрались до дверей тюрьмы во Флери-Мерожи, прибыв за десять минут до ее закрытия для посещений.
23 июня 1986 года, в 17 часов 50 минут, в тюрьме города Флери-Мерожи отец Типи спросил мать Фио, желает ли она взять в мужья отца Фио. Мать Фио ответила «да». Она была одета в длинное белое платье, украшенное цветами и полосками теней от решетки.
Перед лицом Фио отец Типи объявил в телефонную трубку отца и мать Фио соединенными священными узами брака. Он просунул руку сквозь решетку и надел обручальное кольцо на безымянный палец матери Фио, в то время как в Аннеси Маринетта надевала обручальное кольцо на безымянный палец отца Фио. После этого отец Фио взял трубку и впервые услышал голос законной супруги. Молодые говорили друг другу слова любви до тех пор, пока у них не кончились монетки.
Мать Фио умерла несколько недель спустя от болезни Аддисона. На следующий день отец Фио получил три выстрела в спину от одного из своих бывших коллег за попытку отказаться от аренды камеры. В своем завещании родители Фио просили, чтобы их останки сожгли, а прах развеяли над любым океаном за исключением Индийского — где слишком много акул. Типи и Маринетта отвезли Фио и ее бабушку на скалистый берег и оттуда посыпали волны крошечными угольками, которые ранее лежали в основе архитектуры супружеских тел. Сцена была прекрасной и очень трогательной, пока из ближайшей рощицы не появились полицейские и не оштрафовали их, потому что в соответствии с законом, принятым парламентом пятьдесят лет назад, запрещалось выкидывать прах в океан. Это загрязняло «черные приливы».
Когда впоследствии Фио вспоминала все эти события, то ей казалось, что все произошло слишком быстро: арест, суд, тюрьма. А ей бы так хотелось, чтобы ее воспоминания длились столь же долго, как и породившие их события. Боль утраты родителей навсегда осталось с ней.
Ее взяла к себе бабушка. В те времена, когда мир еще не делился на страны, а языки едва различались по буквам, когда-то очень-очень давно, семья Фио была многочисленной и счастливой. Но в один печальный день на ее предков обрушилась какая-то историческая болезнь, от которой пострадали и все последующие поколения. По странной Генетической загадке ее семья состояла из одних покойников. Многие семьи передают отпрыскам свое дело, имя и дворянскую приставку к фамилии, замок и имение; Фио получила в наследство лишь агонию, ее замком и имением было убийство. Ее предки не были Герцогами, Министрами или Врачами, ее предки были Мертвыми и Убитыми. Только бабушка Мамэ выжила и дожила до возраста, когда Фио уже начала понимать, что означает выживать. Мамэ не умерла в лагере среди узников Самударипена, ее не убили солдаты айнзатсгруппен, ее тело выдержало удары камней, которыми забросали ее молодые солдаты, между прочим, имевшие винтовки, она не подохла с голода там, где еда предназначалась для сытых. Ей удалось не стать жертвой этой цивилизации, где даже варварство приняло цивилизованные формы.
Мамэ все еще оставалась живой, и в этом заключалась ее эксцентричность.
Фио была юной, Мамэ — старой, столь же старой, сколь Фио юной. Они жили на самом острие той звезды, которую город Нант, должно быть, образовывал с прилегающими территориями: они считали, что нет для жизни места лучше, чем на кончиках звезд. Домик Мамэ имел четыре колеса, чтобы путешествовать, но не имел ни мотора, ни руля, чтобы все-таки оставаться на месте. Алюминиевую дверь украшала ручка, которую Мамэ прозвала «наполеоновской», будучи уверена, что такая «красота», умещавшаяся на ладони, могла быть создана лишь в эпоху правления железного императора, окруженного золотым ореолом славы. Вагончик Мамэ находился на краю пустыря, брошенного на произвол судьбы и застройщиками, и муниципальными властями; земля под пустырем скрывала длинные и бесчисленные подземные ходы, а потому строительство зданий здесь не представлялось возможным. Время от времени в этой части нантского региона, обычно сейсмически устойчивого, подземные толчки сотрясали вагончик и землю, кролики выскакивали из норок, а трещины вскрывали поверхность, как огромные губы, с жадностью глотавшие воздух. Местами скапливалась грязь, смешанная с галькой и травой; земля была не более чем вздувшейся кожей, скрывавшей разрушительную работу катакомб, которые однажды поглотят мир, приютившийся у них на крыше.
Бабушка с внучкой мирились с превратностями, счастливые тем, что Всенижний неустанно подтверждает их существование на этой грешной Земле и что их присутствие на планете не проходит незамеченным. Вагончик казался им кораблем, затерянным в земных просторах. После каждой геологической бури, осознав, что они все еще живы, что изо рта у них выходит воздух, а капли крови питают сердце, они от всей души радовались передышке. Вагончик был огромным; однажды Фио посчитала, что он занимал аж двадцать квадратных метров: висевшие на стенах полки вмещали километры книжных страниц, а рамы — целые гектары пейзажей.
Фио и Мамэ во всем были заодно, их вкусы полностью совпадали. Они любили: прогулки в пейзажах, где представляли себя персонажами картин, снег, кошек, птиц, книги и чаепития целыми днями. В один прекрасный день, когда Фио было восемь лет, а ее бабушке чуть больше, у каждой из них выпало по зубу. Это их здорово рассмешило, теперь у них были одинаковые улыбки с дыркой посередине. Они увидели себя друг в друге. Фио знала, что маленькая мышка вернет ей зубик (таков закон), но она печалилась, что не получит подарка бабушка. Ночью, тайком, она встала и подложила бабушке под подушку маленький сюрприз.
До девяти лет Фио считала, что живет во дворце, но потом знакомство с миром и друзьями открыло ей, что замок ее называется Т, Р, У, Щ, О, Б, А, и, сама того не желая, она устыдилась своего королевства, весь свет которого был не в силах открыть глаза добрым людям. Она узнала, что все ее вещи — которые они с Мамэ так тщательно и так весело выбирали в сутолоке складов Красного Креста и гуманитарных организаций, — были отмечены печатью бесчестья, как вещи прокаженных. Однако она любила эти вещи, которые уже успели поносить незнакомые ей дети; ей казалась трогательной генеалогия брюк и пуловеров, уже повидавших мир на других телах. Она выучила обходные пути, чтобы возвращаться домой из школы: никто не должен был знать об убожестве ее хором; она научилась воровать в супермаркетах вещи, чтобы менять свою изношенную одежду. Она пережила то страшное унижение, которое заключается в том, чтобы быть не таким, как надо, носить не то, что надо, и жить не там, где надо. Ненормальным оказалось также читать, как сказки, рекламные проспекты супермаркетов, которые залетали порой в их почтовый ящик. Она долго и горько плакала, не потому, что узнала о своей бедности, а потому, что стыдилась своего стыда быть бедной.
