* * *
Работать. Надо работать. Для этого она и приехала. Снова она отвлекается. Вчерашний день потрачен впустую. Она сидела. Усталость во всем теле. Тяжелая голова. Внизу живота — беспокойство. Потребность двигаться. Она выпила кофе и пошла с новой чашкой в ванную. Долго стояла перед зеркалом. Сколько еще трудов, прежде чем можно с чистой совестью уйти. Сколько дел. Необходимо выяснить, не вырос ли на подбородке волос. За ночь. Черный, блестящий, торчащий дыбом. Или на верхней губе. Убедиться, что брови не утратили четкости и их форму не портят отдельные темные волоски. На ее светлой коже все эти волоски сразу бросаются в глаза. Отросли волосы под мышками и на ногах. Колючие. Надо купить крем для депиляции. Хотя. Раз его нет… Он не любит волос на ногах и под мышками. Ему бы хотелось, чтобы она стала совсем безволосой. Гладенькой. Но она этого не делает. Не делала. Очень уж кололось после рождения Фридерики. Акушерка, брея ей лобок, говорила с сослуживицей о другой женщине. Другая, говорила медсестра, нагнувшись между ее расставленных ног. За высоким животом не было видно ни акушерки, ни бритвы. Другая вот-вот родит. С минуты на минуту. В ванной было две раковины. Она выбрала правую. Решила, что левая будет для чистки зубов. А правая — для умывания. Кроме депилятора не было и геля для душа. Надо купить самый душистый. Единственная награда за все труды в ванной — благоухание. После мыла, воды, крема для лица и для ног, дезодоранта, туши для ресниц, косметики, пудры и натягивания чистого белья она постояла минутку перед зеркалом в облаке ароматов чистого тела и хорошей парфюмерии. Но что надеть? Будет ли снова прохладно? Дождливо. И когда позвонить Манон. Когда можно? Было около половины девятого. Слишком рано. И где ей позавтракать. Здесь. Хрустящими хлебцами с маслом. Или снова пойти в кафе. Надо выйти на воздух. Она включила телевизор. Утренние шоу. Фильмы. Прогноз погоды кончился. На том канале как раз толковали об Африке. Она надела джинсы, рубашку и пуловер. Дождевик. Вышла. Подумала, не стоит ли выключить автоответчик. Не лучше ли быть вне досягаемости. Но может позвонить Манон. На улице прохладно. Как раз для прогулки. Она прошла мимо бассейна. Пожилой мужчина плавал туда-сюда. И ей надо бы. Надо поплавать. Прошла под пальмами. Глядела на их кроны. За ними — серое небо. Ветерок покачивал листья. Она прошла через холл. После камня — бесшумные шаги по ковролину, а на улице — снова четкий шаг по мостовой. Она торопилась. Руки свободны. Деньги во внутреннем кармане дождевика. Прибирают конторы в низких щитовых домах вдоль бульвара Вашингтона. Какая-то женщина пылесосит. У другой в руке полироль. Брызгает им на письменный стол и протирает крышку белой мохнатой тряпкой. Обе в резиновых перчатках. Оранжевые перчатки резко контрастируют с темно-коричневой кожей. У кофеварки стоят мужчина и женщина. Наливают себе кофе. Разговаривают. Женщина говорит что-то. Держит над чашкой ложечку с сахаром и смотрит на мужчину. Оба в синем. Он в синем костюме. Она в синей брючной двойке. Европейцы. Маклеры? На домах — латунные вывески маклерских контор. Она перешла Виа-Дольче. Мост. Канал. Канал почти высох. Только посередине тоненькая струйка воды. Черной. И дно у канала черное. Рыхлая грязь. В грязи бегают утки. Она снова купила в магазинчике у китаянки «Los Angeles Times», дала доллар. Собрала сдачу. Не пересчитывая. Пора научиться различать мелочь. С газетой в руке дошла до набережной. Свернула направо. Черно-серое море. Переходит в светло-серое небо. Опять нет четкой грани между небом и водой. Здесь ветер сильнее. Дует с моря. Кричат чайки. Она шла дальше. Навстречу — только собачники со своими питомцами. Уличное кафе уже открылось. Сперва она подошла к соседнему книжному магазину. Надо купить книг. Потом. После завтрака. Магазин откроется только в десять.
* * *
Она села за тот же столик, что накануне. У парапета, идущего вдоль набережной. Оперлась локтями о парапет и глядела на море между пальмами. Официант принес кофе. Она заказала омлет, бекон. Тосты и масло. Развернула газету. Последствия позавчерашнего землетрясения устранены. Все вздохнули с облегчением. Легко отделались. В Египте, в первоклассном отеле, сгорело 16 человек. Канцлер Коль подтвердил свою позицию по Польше. А Мадонна заказала три новых концертных костюма. Новая перепись населения выявила сильный прирост латиноамериканцев. Причины — эмиграция и высокая рождаемость. У афроамериканцев рождаемость в два раза выше, чем у белого населения. Прибыл омлет. Она принялась за него. Глядела на море. Омлет — детская еда. Не надо жевать. Просто давить языком теплые мягкие яйца с кусочками ветчины. Омлетом кормили во время болезни. В детстве. Цветные ребятишки. Их рожают, чтобы выжить. Ведь 76 % американцев по-прежнему белые европеоиды. Налетел ветер. Поднял газетные страницы. Она поставила на газету корзиночку с тостами. Продолжала есть. Мимо шли люди. Ехали на велосипедах и скейтбордах по дорожке между пальмами. Бежали. Их было немного. Все спешили. В темной одежде она уже не чувствовала себя так неуместно, как вчера на солнце. Однако надо купить еще что-нибудь. Нет. Доесть завтрак — и домой. Договориться о встречах. Составить план работы. А потом — за покупками. Можно и волосы покрасить. Здесь. Почему бы не вернуться яркой блондинкой. Покончить с темноволосой жизнью. Или выкраситься в еще более темный цвет. В школе у нее были совсем светлые волосы. В двадцать лет — пепельные. В Вене скоро начнется вечерняя репетиция. Что за счастье сидеть здесь. Она чуть не захихикала. Намазала маслом еще один тост и положила на него клубничный джем из круглой пластиковой баночки. Сладко — и все. Ничего похожего на клубнику. Ветер подхватил салфетку. Она догнала ее. Села на прежнее место. Плотнее запахнула дождевик. В такую погоду тут долго не высидишь. Книги можно купить после обеда. Кроме нее был только один посетитель. Сидел у стены. Там, где не дуло. Она достала из внутреннего кармана кошелек. Подозвала официанта. Расплатилась. Взяла газету и ушла. Дошла до бульвара Венис. Перешла Пасифик-авеню и свернула на дорожку вдоль канала. Шла мимо небольших домиков. Многие выглядели нежилыми. Наверное, там живут только летом. Перед всеми домиками на клумбах или газонах торчат таблички. «Armed response».[10] Самострелы? Или же приезжает команда из охранной фирмы? На всех табличках фирмы были разные. Охранников столько же, сколько жильцов. Перед одним домиком в саду копались мужчины. В стороне — штабель каменных плит. Через три дома она увидела человека в прихожей. Он спал. Сидя в кресле. Перед широкой стеклянной дверью на тротуар. Голова закинута. Рот открыт. Руки и ноги раскинуты. Спит глубоко. Ее взгляд его не тревожит. Она быстро пошла дальше. Вокруг него — коричневые картонные коробки. Въезжает или съезжает. Умаялся. Так устал, что не дошел до комнаты. Чтобы на него не глазели. Не задернул занавески. Не опустил жалюзи. А может, ему все равно. Но ей показалось, что она подглядывает. Ускорила шаги. Музыка. «Хорошо темперированный клавир». Музыка доносилась из открытой двери другого дома. Ей не хотелось смотреть на стеклянные двери. Больше не хотелось. Но она посмотрела-таки. Горит свет. Посреди комнаты — красный диван. Пестрые подушки. Кресла. Ярко-синие. Растения. До потолка. Блестят золотые нитки в обивке. В глубине — ширма. Пестрая. Индийская. Индийское божество. Многорукая Кали. Она пошла дальше. С удовольствием бы еще послушала музыку. Из боковой улицы вырвался морской ветер. Она шла дальше. Из какого-то садика вышел мужчина. Прикрыл невысокую белую калитку. Что-то сказал на прощание. Пошел ей навстречу. Поздоровался. Приветливо. Внимательно посмотрел ей в лицо. Она ответила. Удивленным «Hi».[11] Потом улыбнулась. Мужчина поднял в приветствии руку. Улыбаясь. Жить здесь. Так вот здороваться со встречными. Ходить в гости в пеструю комнату. Рай для хиппи. И расклеивать по столбам воззвания о хорошем отношении к уткам в каналах. Ходить к морю. Утром. Днем. И вечером. И ночью. Она увидела себя. Высокую и стройную. В широкой юбке и безрукавке, или в майке. В кроссовках. Загорелая обветренная кожа. Она одна. Жить, чтобы жить и радоваться. Опять клубком в животе скрутилась тоска. Стеснила грудь. Давила. Музыка. Пустая красная комната. Спящий. И совершенно непонятно, о чем она тоскует. Ни о чем и ни о ком. О чем-то большом. До сих пор единственной возможностью справиться с этим чувством было влюбиться. Наполниться. Заполниться. Прогнать. Она вышла к Вашингтон-авеню. Перешла канал. Пошла по той стороне. Закрытый мексиканский ресторан. Пустая парковка. Мужчина накалывает на палку обрывки бумаги и сигаретные пачки. Она шла мимо отелей. Еще один дом с квартирами внаем. Высокий, белый. Маленький супермаркет. Жилые дома. Педикюр и компьютерные курсы в домике на углу Марина-стрит. Она пошла через перекресток вверх по Марина-стрит. Небо по-прежнему темное. В холле отеля «Оквуд» подняты нее жалюзи. За стойкой портье — два ряда письменных голов и деловитые служащие. Проживающие стоят у стойки. Другие сидят в мягких креслах. Читают газеты. Болтают. Пожилые люди. Спортивно одетые. В светлом. В бежевом. За стеклянной дверью, на которой золотом написаны имена менеджеров, за столом сидит женщина. Говорит по телефону. Черноволосая. А ногти — алые и длинные. На ней — синий жакет. Женщина-ее возраста. Примерно. Как это людям удается гик хорошо выглядеть. Если захотеть. Наверняка на ней нарядные туфли. Лодочки. На высоких каблуках. Когда она перестала их носить? И почему. Собственно говоря.
