— Никуда я отсюда не уйду! — нагло заявил настырный Венька. — Только если ты мне найдешь смазливую мордашку из числа своих многочисленных поклонниц. Ну, позвони кому-нибудь, Витенька, я так страдаю без женского тепла и ласки! Даже Татка не хочет меня целовать!
Крашенинников обозлился уже по-настоящему.
— Веня, — тихо сказал он с нарастающей угрозой в голосе, — не испытывай так долго мое терпение! Оно не беспредельно. Ты что, сам девку себе найти не можешь? С каких это пор?
— Ну, Витя! — противно заныл Туманов. — Ты же знаешь, какой я беспомощный и нерасторопный! Я никогда не могу себя в жизни устроить! Ты не смотри, что я такой большой и здоровый на вид. Меня неправильно растила и воспитывала любимая мамочка и избаловала еще в раннем детстве. Я привык ко всему готовенькому и поэтому никак не могу жениться. А как хочется, Витя! Вот ты это делаешь запросто, без всякого труда… Недаром тебя нарекли столь громким именем. Хочу, чтобы обо мне заботились, чтобы мне готовили, стирали и чтобы меня трепетно ждали по вечерам на пороге квартиры!
Тата фыркнула.
— А на горшок тебя сажать не надо? — заорал взбешенный Виктор.
— Для него просто нужного размера не найдется, — тихо объяснила Тата.
Молодец! Крашенинников посмотрел на нее одобрительно.
— Ты слишком хорошо знаешь анатомию, Татусик, — грустно закончил Туманов. — Это вредно. Вообще ты давно заучилась, а лучше всего было рожать детей. Таких же, как ты, зубастеньких и страшных.
Татке почему-то никто не стеснялся говорить в глаза правду об ее внешности.
— Ну, зачем ей дети? — удивленно заметил жестокий, как все мужчины, Виктор. — Что она будет с ними делать? Разве что приспособит кисти мыть!
— И то правда! — согласился Туманов, встал с дивана и сунул ноги в сандалии.
— Мне скучно с вами, — сообщил он. — Дай телефончик, Витюша, и я тут же исчезну!
Виктор понял, что иначе от него не избавиться. Он достал записную книжку и начал медленно, задумчиво ее листать. Венька и Тата наблюдали за ним.
— Только хорошенькую! — вновь умоляюще заканючил Венька. — Не рыжую! Не слишком длинную! И не худую!
— Смотри-ка ты, он еще предъявляет претензии! — восхитился Виктор. — Заткнись, неудачник! А впрочем, выкладывай, какие размеры груди и бедер тебя удовлетворят. Если знаешь!
Венька умолк и всерьез призадумался, соображая.
— Не ссорьтесь, мальчики! — попросила Тата. — Вы так мило смотритесь рядом…
— Бери ручку, бабник! — приказал Виктор. — И пиши! Грамоте еще разумеешь? Зовут — Наташа, телефончик следующий… Бедра — девяносто шесть, ножка — тридцать восьмая, рост — метр шестьдесят девять, грудь — третий номер. Вообще, не помню, черт ее знает, может, и четвертый… Давно не видел. Раньше была не рыжая.
— А что сказать? — трепетно заглядывая в глаза Виктору, спросил, прикидываясь полным идиотом, Венька.
В жизни его больше всего устраивала эта роль. Но Туманов частенько переигрывал.
— Правду, Венечка, — нежно посоветовал Виктор. — Одну чистую правду, и ничего больше. Скажешь, что окончательно завязал со сном, узрев ее в кино или на именинах у тети. Что истомился, исстрадался и скоро сойдешь с ума без ее белых ручонок. И что если она немедленно с тобой не увидится, отравишься яблочным компотом семилетней давности из ближайшего коммерческого ларька. Тогда она поймет, что дело серьезное и шутить не стоит. А теперь дуй отсюда, юбочник!
— Нет! — твердо, с металлическими интонациями заявил совершенно обнаглевший и избалованный Венька. — Я позвоню ей от тебя и, когда окончательно улажу свою несчастную судьбу, удалюсь к возлюбленной!
Туманов нахально прихватил с пола телефон и поволок его в соседнюю комнату. Дверь за собой он закрыл плотно, с сожалением отметив, что замка нет и запереться невозможно.
Виктор сердито сел на диван и взглянул на спокойную Тату. "Осточертело! — с горечью подумал он. — Осточертело все, Татка! По фигу наши бесконечные хахоньки и смешки! Ни разу не поговорили серьезно! Не умеем, что ли? Или не хотим? Почему мы все готовы осмеять и превратить в шикарный фарс? На хрен сдалась эта дурацкая манера вечно острить и иронизировать! Впечатляет во всех отношениях. А на деле юмор и ирония — полнейший примитив, которым все давно овладели. Начитались, нахватались, наслушались… КаВеэНы, джентльмены… Не Бог весть какая наука! Переняли чужой опыт — с ним жить легче. Ох, не мне бы рассуждать! У самого рыло в пуху!"
Крашенинников вздохнул.
— Ты будешь пить со мной, Татка?
— Девушка непьющая, негулящая, зато курящая, — отозвалась она. — Нельзя же быть совсем без достоинств.
И эта туда же!
— Ах да, совсем забыл! — сказал Виктор. — Ну и память у меня стала! Но все-таки странно, что ты не научилась пить, проведя в нашей компании свои лучшие годы! Венька уйдет, а ты останься!
Тата кивнула. Спешить ей особо было некуда: дома никто не ждал, в холодильнике, как всегда, пусто, работать в такую жару не хватало сил. Они долго молча курили, пытаясь понять, о чем договаривается Туманов с не рыжей Наташей.
— Кто она? — спросила Тата.
— Без понятия! — отмахнулся Виктор. — Не все ли равно? Шлялась какая-то сюда непрерывно, потом вдруг исчезла… И слава Богу! Вроде бы студентка… Ну да, кажется, иностранный язык изучала. То ли испанский, то ли немецкий. А может, оба сразу…
Тата усмехнулась.
— А грудь ты ей сам вымерял?
— Подарок ко дню рождения доставал: бюстгальтер от Кардена! — завопил Виктор. — Ну что ты пристала, в самом деле, зараза, тебе делать нечего? Пойди лучше глянь, чем этот урод там втихую занимается? Телефон, что ли, трахает?
Тата подошла на цыпочках к двери, ловко бесшумно ее приоткрыла и долго стояла, наблюдая. Потом осторожно закрыла дверь и вернулась на свою табуреточку.
— Лежит с Наташей, — лаконично доложила Татка.
— Что? — возмутился Виктор. — Как это лежит?! Он уже там разлегся? Пусть немедленно встает и убирается! Я хочу остаться с тобой вдвоем!
Тата меланхолично курила. Она не принимала слов Крашенинникова всерьез, потому что ее саму никогда всерьез не принимали. Тата давно рассталась с надеждами и иллюзиями, давно точно оценила и правильно себя поняла, примирившись с собой и своим положением с такими же легкостью и спокойствием, с какими делала все остальное. Чтобы жизнь не стала ей в тягость, Тата много лет назад научилась ничего не ждать, ничего не хотеть и ни о чем романтическом не думать. Это была ясная, бесхитростная и прямая натура. Работящая, как лошадь, и на удивление милая в своем безобразии.
— Интересны лишь два полюса женской внешности, — объяснил как-то Алексею Виктор. — Совершенная гармония, то есть настоящая безупречная красавица, и полнейшая дисгармоничность или, попросту говоря, страхолюдина. Татка, например. Но что характерно, Алексис, заметь, оба полюса — оба! — редко вызывают половое влечение. Венера идеальна, но желания не возникает. Почти ни у кого. Проверено!
Виктор налил по новой.
— Понимаешь, как любопытно? Безукоризненно уродство или безобразна красота? У женщины должны быть недостатки, свойственные ей одной, ей одной присущие неправильные, но очаровательные черты — только тогда ты осатанеешь от восторга и одуреешь от страсти! Пресловутая изюминка — это всего-навсего какой-то небольшой изъян. Впрочем, некрасивых тоже в чистом виде не существует. Красота и некрасота вообще не имеют никакого смысла. Фуфло! Мы сами выдумываем себе комплексы по поводу внешности. Особенно бабы. Одна страдает от длинного носа, другая — от маленьких глаз, третья рыдает, глядя на свои толстые ноги. Природа никогда не ошибается — никогда, Алексис, заметь! И если нос длинноват, значит, именно в этом варианте такой и должен быть, любой другой смотрелся бы хуже: курносый, утиный, картошкой. Только так и не иначе!
Согласно изложенной теории Крашенинникова, Бог создал Татку как и следовало создать. В единственно возможном, правильном и подходящем варианте. Почему же все-таки она всем всегда казалась на редкость некрасивой?
Виктор внимательно рассматривал Тату. Сколько лет знакомы — а вот на тебе, до сих пор не нашел времени хорошо разглядеть! Да, не Мона Лиза… Впрочем, прелестница Леонардо — тоже жуткая уродина! И улыбка сомнительная, чересчур откровенная. Смотришь и ждешь, что сейчас предложит: "Давай, Витек, с тобой трахнемся!" Только на своем языке. И Витька Крашенинников перевести не сможет, но все прекрасно поймет. Уж что-что, но язык жестов, улыбок и прикосновений ему хорошо известен с давних пор.
Но Татка Крохина… Атас… "Ужастики" Хичкока.
Виктор неуверенно еще раз оглядел ее. Глазу даже не за что зацепиться. Нет, похоже, он напрасно спорил с Алексеем: придется ставить бутылку. Ничего с Таткой у него не получится, и выяснить ее физиологический статус экспериментальным путем не удастся. Совсем как с Венерой: не хочется — и все! Два полюса, а реакция одинаковая — нулевая.
