Другая странность заключалась в бескрайней, раскинувшейся повсюду пустоши, словно я переместился из одной пустыни в другую. Неужели это и есть столица Машрика? Где дворцы, где дома, улицы, дороги? Ничего, кроме земли, по окраинам которой растет трава и пасется скот. То там, то здесь виднелись беспорядочно разбросанные скопления палаток, около них собирались женщины и девушки, которые либо пряли, либо доили коров и коз. Они также были нагими. Красота бесспорная, но покрытая грязью, неухоженная и убогая. В этой языческой стране, где поклонялись идолам, увиденное недолго ужасало меня. Но какие оправдания подобным явлениям я мог найти в своем исламском государстве? Себе я приказал:
— Смотри и записывай, признай горькую правду.
Пока я в изумлении рассматривал все вокруг, к сердцу подступило чувство безумной влюбленности, извлеченное из глубин воздыхателем, затаившимся во мне. Не в силах сопротивляться, я вспомнил Халиму, образ которой затмил мне белый свет с его обжигающими лучами солнца. Какое-то время я стоял, потеряв чувство реальности, пока не заметил девушку, стрелой промчавшуюся от гостиницы. Она растворилась в толпе, скрывшись из вида. Я увидел ее и снова потерял. Вероятно, она попала в поле моего зрения, пока я пребывал в своих видениях, в состоянии полусонной растерянности. Девушка оставила неизгладимое впечатление, именно она стала причиной волнения, охватившего все мое существо. Да, она была нагой туземкой с бронзовой кожей, но черты ее лица так совпадали с образом потерянной мной любимой Халимы, что я убедил себя в том, что она — Халима Машрика, и в том, что я еще встречусь с ней. Я бродил по разным местам и, не встречая ничего нового, стал терять интерес. Сердце было разбито горем и отчаянием, а воображение искало Халиму Машрика.
На чужбине я стал перерождаться в другого человека, ощущая внутри дерзкий порыв следовать своим желаниям и ввязываться в авантюры. Я отрекся от одной цивилизации, приняв другую. Захотелось жизни без свидетелей: без тех, что рядом, из плоти и крови, и без тех, что пульсируют внутри каждого из нас.
После полудня я очутился на краю очередного пустыря, не зная, куда привели меня уставшие ноги. На открытой местности не было видно ни скота, ни пастухов, с двух сторон она была окружена высокими могучими деревьями, подобных которым я никогда раньше не видел. В глубине за стеной стоял дворец. Вход в него охранял отряд вооруженных до зубов всадников. На площади не было никого, кроме группы подобных мне иностранцев, восхищенно осматривавшихся вокруг. Как возник этот дворец среди лачуг? Нет сомнений, это дворец короля Машрика, и войти в него, естественно, нельзя. А я-то полагал, что правитель Машрика — шейх племени, живущий в шатре соответствующего размера и красоты:
— Это дворец правителя? — спросил я у одного из приезжих.
— Кажется, так, — неуверенно ответил он.
По роскоши резиденция не уступала дворцу нашего Султана, хотя смотрелась она странно, разительно отличаясь от всего, что ее окружало.
Воздух становился прохладнее, открывая нам прелесть весны. Однако голод и изнеможение возникли как джинн из бутылки, поэтому я повернул в поисках обратной дороги в гостиницу. У входа я увидел Фама, сидящего на диване из пальмовых листьев. Он встретил меня улыбкой:
— Пообедали на рынке?
— Еще не выяснил, где находится рынок, — выпалил я. — И умираю от голода, благородный человек.
Я сел за столик перед своей комнатой, и Фам принес мне пшеничный хлеб, говяжью вырезку, поджаренную на жире и заправленную уксусом, и полное блюдо фиников, айвы и винограда.
— Подать вам финиковое вино? — спросил Фам.
— Боже упаси! — ответил я, жадно принявшись за еду.
— Вино — это музыка путешествия, — пробормотал он.
Я ел, пока не насытился, потом спросил разрешения сесть рядом с ним на диван. Он этому очень обрадовался. Мы сидели и коротали вечер под еще не полной луной. Я подставил лицо приятному ветерку, столь неожиданному после жаркого дня. Вскоре меня охватили покой и расслабленность. Фам обратился ко мне:
— У нас есть шатры с музыкой и танцами, именно то, что нравится приезжим.
— Не сейчас, давай отложим это, — ответил я.
— Тебя удивило то, что ты увидел?
— Ничего, что заслуживало бы внимания, кроме дворца, — безразлично ответил я. — Мне нужны знания, которые просто так на дороге не валяются.
— Ты прав.
— Дворец короля — настоящее чудо!
— На земле Машрик нет короля!
Прочитав удивление на моем лице, он продолжил:
— Машрик — это столица и еще четыре города. В каждом из городов есть свой господин, во владении которого пастбища, скот и пастухи. Население — рабы, подчиняющиеся воле господ и получающие взамен скудное пропитание и безопасность. Дворец, что ты видел, принадлежит господину столицы. Он самый важный и богатейший из господ. Но над остальными он не властен. У каждого из них есть своя вооруженная охрана наемников, которых обычно привозят из пустыни.
Что за странный порядок! За исключением некоторых отличий он напомнил мне уклад жизни племен в доисламские времена. Господа сродни землевладельцам нашей страны, но разница все-таки есть — их отличает разная степень невежества. В любом случае наш грех в стране Откровения ужаснее, чем у остальных народов.
Я был осторожен и только слушал, воздерживаясь от критических замечаний, как и подобает чужестранцу.
— Каким образом был возведен этот великолепный дворец, если все подданные — простые пастухи? — поинтересовался я у него.
Фам с гордостью ответил:
— Инженеров и рабочих привезли из государства Хира, а изумительная мебель и украшения дворца были произведены в земле Халяб, которыми она славится.
Помолчав немного, я попросил:
— Господин Фам, расскажите о вашей религии.
— Все население Машрика поклоняется луне. В полнолуние бог является во всем своем могуществе. Тогда все устремляются на пустырь, чтобы встать вкруг жреца для молитвы. Затем совершаются обряды — танец, пение, опьянение и совокупление.
Потрясенный, я спросил:
— И таким образом они обеспечивают себе бессмертие в раю?!
— Нам неведомы ни бессмертие, ни рай. У нас нет ничего, кроме ночи полнолуния!
Я колебался, но все же спросил:
— У вас нет ни медицины, ни образования?
Он пренебрежительно ответил:
— Наследники господина обучаются конной выездке и получают знания о боге луны. При каждом дворце есть врач, выписанный из Хиры или Халяба. А что касается народа, то он брошен на милость природы. Заболевшего изолируют до тех пор, пока он или поправится, или умрет и его склюют стервятники.
Я посмотрел на него вопросительно, а он продолжил:
— Жизнь полностью согласуется с законом луны и ее учением. Именно поэтому мы — народ, который в основном пребывает в веселье и довольствии. Мы самый счастливый народ, господин Кандиль!
Про себя я подумал, что это, без преувеличения, помутнение рассудка, но вслух произнес:
— Я рад за вас, господин Фам!
Часть ночи я провел, записывая в тетради хроники путешествия и описывая увиденное. Другую часть ночи, не в состоянии заснуть, я размышлял над искушениями человека в его земной жизни и спрашивал себя, действительно ли в стране Габаль отыщу панацею?!
Последующие несколько дней прошли без событий, не считая того, что я осмелился сбросить часть одежды, оставив только короткие штаны и повязку на голове. Однажды утром я увидел толпу бегущих людей и услышал перешептывание постояльцев. Я поспешил к Фаму узнать, что там происходит. И он прокричал:
— Ночь полнолуния! Ночь богоявления и поклонения!
Новость потрясла меня. Он пообещал, что зрелище будет захватывающим. Я сразу же отправился на рынок, где встретился со своими спутниками-купцами, разбившими лагерь у входа. Днем они работали, а вечера проводили в развлечениях. С азартом и знанием дела они занимались обменом товаров. Мне бросилось в глаза, что купцы имели дело не с жителями, а с представителями господина столицы, который единолично являлся и продавцом, и покупателем товара. Остальная часть рынка представляла собой длинный проход, по обеим сторонам которого стояли палатки, заполненные продуктами и мелким товаром — расческами, зеркальцами, дешевыми украшениями из стекляруса.
Я пообедал в гостинице, затем, когда солнце уже клонилось к закату, направился на площадь поклонения. Мужчины и женщины стояли плотным кольцом, оставляя центр круга свободным. Обнаженные и бронзовые, блестящие от пота, они чего-то ждали, источая возбуждающий запах человеческих тел. Перед закатом набежали тучи, закрывшие голубой небосвод. Ненадолго заморосило. Дождь был встречен радостными гортанными криками людей, безоглядно верующих и готовых к испытаниям. Не успело солнце скрыться с одной стороны, как с противоположной взошла полная луна — грандиозная, величественная, притягательная, дающая надежду. И мгновенно раздалось такое ликование, что птицы в небе перепугались. Луна продолжала восхождение, проливая золотой свет на бронзовые тела и воздетые к небу, словно хватающиеся за этот плывущий свет, руки. Немало времени прошло в благоговейном молчании, пока луна не застыла в центре небосвода. В этот момент откуда-то раздался протяжный возвещающий трубный звук, и северная сторона круга расступилась, освобождая место приближающемуся почтенному человеку — высокому, обнаженному, с отпущенной гладкой бородой. Он двигался, опираясь на длинный посох. Достигнув центра круга, остановился. Все взгляды были прикованы к жрецу луны. Наступила тишина. Жрец продолжал стоять неподвижно. Вдруг он отбросил посох, упавший к его ногам, и поднял голову и руки к небу. Тысячи рук последовали за ним. Он хлопнул в ладоши, и в одно мгновение из глоток вырвался гимн. Он зазвучал так мощно и всеобъемлюще, как будто и земля, и небо, и все пространство между ними, опьяненные хмелем песнопения любовников, участвовали в этом действе. Меня поглотил возбуждающий ритм: дикий, грубый, гудящий и отдающийся эхом. Во мне бурлили эмоции, и охватила дрожь вожделения. Действо достигло наивысшей точки, затем стало постепенно спадать, шаг за шагом, пока не пришло в состояние полного спокойствия, слившись с тишиной. Жрец опустил руки и посмотрел перед собой. За ним последовали и другие, обратив взгляды в его сторону. Он величаво поднял свой посох, взял его в левую руку и заговорил:
