В первые месяцы после ухода из домика в Исси Феррер наслаждался своим новым укладом жизни. Располагая полотенцем, чашкой и половиной стенного шкафа у Лоранс, он сперва проводил в квартирке на улице Аркад все ночи до одной. Затем, мало-помалу, эта верность стала давать трещины: Феррер начал пропускать каждую вторую, каждую третью, а скоро и каждую четвертую ночь, проводя их в своей галерее — сначала в полном одиночестве, потом в относительном, и все это вплоть до того дня, когда Лоране заявила: «А теперь давай-ка складывай свои манатки и вали отсюда, хватит с меня!»
«Хватит так хватит», — отвечает Феррер, думая при этом: «А мне наплевать!» Однако после холодной одинокой ночи, проведенной на задах галереи, он встает пораньше и наведывается в ближайшее квартирное агентство. Ютиться в этой жалкой конуре — нет, так жить дальше невозможно. Ему предлагают осмотреть совсем другое помещение на Амстердамской улице. Вот увидите, говорит агент, это типично османновский стиль: лепные потолки, наборный паркет, двойной холл, двойная гостиная, двойные застекленные двери, мраморные камины с высокими зеркалами, широченные коридоры, комната для прислуги и плата за три месяца вперед. «Хорошо, согласен, — говорит Феррер. — Беру!»
Итак, он обустраивается на новом месте: это ведь вопрос нескольких дней — купить кое-какую мебель, проверить газ и водопровод. И вот наконец однажды вечерком, уютно пристроившись в новом, еще не обкатанном кресле, со стаканчиком в руке, он рассеянно поглядывает в телевизор, как вдруг звонят в дверь: это Делаэ, нежданный гость. «Я только на минутку, — говорит он, — я хотел обсудить с вами один вопрос, я не помешал?» В принципе, малый рост и рыхлая фигура не позволяют Делаэ скрывать что-либо или кого-либо у себя за спиной, однако на сей раз там, сзади, в полумраке лестничной площадки, Ферреру чудится чье-то присутствие. Он привстает на цыпочки. «Ах, да, — говорит Делаэ, — простите, со мной одна знакомая, она у нас интроверт. Можно войти?»
Всем известно, что бывают люди с ботанической внешностью. Некоторые из них напоминают листву, другие — деревья или цветы: подсолнух, тростник, баобаб. Делаэ, всегда скверно одетый, похож на те бесцветные безымянные городские растения, что пробиваются между булыжниками на каком-нибудь заброшенном складском дворе или в трещинах полуразрушенного фасада. Чахлые, тусклые, жалкие, но цепкие, они играют, они знают, что могут играть лишь самую скромную ролишку в этой жизни, но держатся за нее изо всех сил.
Если анатомия Делаэ, его поведение и бессвязная речь походят на эти упорные сорняки, то «знакомая», его сопровождающая, относится к совершенно иному ботаническому типу. Это прекрасное и немое (на первый взгляд) растение по имени Виктория кажется скорее диким, нежели садовым, скорее датурой, чем мимозой, скорее колючкой, чем цветком, одним словом, вид у нее не слишком-то приветливый. Но, невзирая на это, Феррер тотчас чует, что ему не суждено потерять ее из виду: «Разумеется, — говорит он, — входите!» Затем, рассеянно, вполслуха внимая бессвязному монологу Делаэ, он прилагает все силы, чтобы эдак невзначай произвести наилучшее впечатление на гостью и, возможно, чаще встречаться с нею глазами. Увы, он, видимо, старается напрасно, а, впрочем, кто знает?! Тем временем рассказ Делаэ, только в лучшем изложении, мог бы представить немалый интерес.
По его словам, 11 сентября 1957 года на самом севере Канады небольшая торговая шхуна «Нешилик» оказалась затертой льдами у берегов округа Маккензи; точное местонахождение ее по сей день неизвестно. «Нешилик» шел из Кембридж Бей в Туктойяктук и вмерз в лед, имея на борту груз лисьих, медвежьих и тюленьих шкур, а также немалое количество произведений местного национального искусства, считавшихся большими раритетами. Напоровшись на риф, судно тотчас оказалось в плену льдов. Члены экипажа покинули шхуну и пешком, отморозив руки и ноги, с величайшими трудностями добрались до ближайшей базы, где многим из них пришлось ампутировать конечности. И, хотя брошенный груз имел огромную коммерческую ценность, торговая компания Гудзоновой бухты так и не решилась предпринять поиски затерянного в ледяной пустыне судна.
Делаэ изложил Ферреру все эти факты, о которых его якобы информировали третьи лица. Ему даже намекнули, что при желании можно раздобыть более точную информацию о координатах «Нешилика». Все это пока было зыбко и неопределенно, но если постараться, дело может принести огромную прибыль. В принципе, каждая операция по розыску предметов этнического или античного искусства делится на четыре-пять этапов. Обычно такую вещь находит какой-нибудь скромный местный житель; затем она попадает в руки тамошнего заправилы этого рода бизнеса, а от него к посреднику-специалисту в данной области; владелец галереи и коллекционер составляют два последних звена в этой цепи. Разумеется, все перечисленные лица в процессе операции обогащаются, и чем дальше, тем больше, поскольку на каждой стадии предмет искусства по меньшей мере удваивается в цене. Так вот, если операция с «Нешиликом» окажется возможной, они станут действовать самостоятельно, без вмешательства посредников, и, таким образом, сэкономят и время и деньги.
По правде сказать, в тот вечер Феррер почти не обратил внимания на этот рассказ — слишком уж заинтересовала его эта Виктория; мог ли он вообразить, что через неделю она поселится в его квартире?! Скажи ему кто-нибудь об этом, он пришел бы в восторг, хотя притом наверняка испытал бы и некоторое беспокойство. Но скажи ему кто-нибудь, что из трех человек, собравшихся у него этим вечером, все трое, и он в том числе, исчезнут, каждый на свой манер, еще до конца месяца, он бы обеспокоился еще сильнее.
В тот день, когда судно пересекает Полярный круг, на борту обычно устраивается праздник. Феррера предупредили об этом намеками и шуточками, не сулившими ничего хорошего, но вынуждавшими их объект заранее смириться с неизбежной церемонией посвящения. Однако он пренебрег этой угрозой, посчитав, что сей ритуал проводится только на экваторе, в тропиках, и оказался неправ: такое событие отмечают в равной мере и на севере.
Вот почему в то знаменательное утро троица переодетых чертями матросов с гиканьем ворвалась в его каюту и, завязав жертве глаза, поволокла ее через весь корабль в спортзал, увешанный, по случаю торжества, черными драпировками. Там с него сняли повязку, и он узрел Нептуна, сидящего в центре, на возвышении, со свитой, куда входили капитан и несколько офицеров. Морской царь (его роль исполнял старший стюард) был обряжен в корону, мантию и ласты для ныряния; в руке он держал трезубец, а рядом сидела любительница грызть ногти, изображавшая Амфитриду. Бог морей, грозно вращая глазами, приказал Ферреру простереться у его ног, повторить за ним какие-то дурацкие заклинания, измерить спортзал двойным дециметром, достать зубами связку ключей из миски с кетчупом и проделать еще энное количество глупостей. Пока Феррер исполнял все это, ему казалось, что Нептун шепотом собачится с Амфитридой. Затем капитан разразился короткой приветственной речью и вручил Ферреру диплом о переходе Полярного круга.
Вскоре после означенного перехода в море появились первые айсберги. Их видели издалека, только издалека: корабли не слишком-то любят приближаться к этим ледяным горам. Иногда встречались айсберги-одиночки, а иногда и целые армады недвижных гигантов; некоторые из них были идеально гладкие, блестящие, другие — корявые, почерневшие или желтые от моренных наносов. Своими контурами они напоминали то зверей, то геометрические фигуры, а размерами были сравнимы то с Вандомской площадью, а то и с Марсовым полем. Но все-таки они выглядели куда скромнее и дряхлее своих антарктических собратьев, которые величественно плывут по морю ровными сверкающими громадами. Эти же были какие-то угловатые, бесформенные, перекошенные, словно непрерывно вертелись туда-сюда в дурном сне.
По ночам, когда Ферреру тоже не спалось, он вставал и шел коротать время на мостике, в компании вахтенных. Просторный и пустынный, как вокзал на заре, мостик был застеклен по всему периметру. Под сонным присмотром вахтенного офицера двое рулевых, сменявшихся каждые четыре часа, неотлучно стояли перед пультами, не спуская глаз с лотов, радаров и пеленгаторов. Феррер тоже созерцал море, освещаемое мощными прожекторами, хотя смотреть там, честно говоря, было не на что — одна только бесконечная ровная белизна во мраке, иными словами, настолько мало, что даже иногда слишком. От скуки он изучал навигационные системы, карты и метеосводки. Вахтенные быстро обучили его манипуляциям с приемником, и он убивал время, ловя радиосигналы на всех частотах; это занимало не менее четверти часа — все лучше, чем ничего.
Единственным событием за это время была остановка судна среди льдов, сделанная по техническим причинам. С борта спустили веревочный трап, и Феррер сошел по его скользким обледенелым перекладинам на лед, чтобы прогуляться. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишь, нарушаемая только мягким шорохом его шагов по снегу, дыханием ветра да редким криком буревестника. Удалившись от судна, в нарушение запрета, на приличное расстояние, Феррер увидел целую колонию моржей, мирно дремавших бок о бок на плавучей льдине. Посреди гаремов возлежали, точно султаны, старые самцы, лысые, усатые, все в шрамах былых сражений. Время от времени одна из моржих приоткрывала глаз, обмахивалась плавниками и снова погружалась в сон. Феррер вернулся на борт.
