Ознакомительная версия.
Княгиня отдышалась, пристроила вынутую раму на козлах, вытянулась изо всех сил к узкой щели окна и, цепляясь ободранными пальцами за щербатый край проема, отчаянно закричала:
— Помогите! На помощь! Кто-нибудь! Пожалуйста, господа, помогите мне!
Она долго кричала. Почти совсем охрипла и очень замерзла. С трудом слезла с козел, сняла с деревянных нар грязное колючее одеяло, завернулась в него, стараясь не дышать, — от одеяла несло вонью буйнопомешанного комиссара Феди Клейменого, — и опять полезла на козлы, уже не надеясь, что ее кто-нибудь услышит. Но хоть подышать немножко запахом жизни… Мимо окна по тротуару застучали шаги — твердые, уверенные, широкие шаги молодого, сильного мужчины. Может быть, военный? Военные всегда приходят на помощь тем, кто попал в беду.
— Помогите! — закричала она из последних сил, цепляясь окоченевшими пальцами за проем окна. — Умоляю вас! Сударь, помогите, пожалуйста! Я умираю…
Шаги смолкли, в проем окна посыпался какой-то мусор, на плечо ей шлепнулся ком сырого грязного снега, и молодой, веселый, слегка гнусавый голос — близко, наверное, говоривший к самому окну наклонился, — спросил:
— А шо ета, а? Баба или ишшо хто? Или кошонок мявчить? Ей, кошонок! Ты шо мявчишь? Свалилси? А вот не лазь в чужуя фатеру! Кысь — кысь — кысь… Ихде ты тама?
На княгиню посыпался еще какой-то мусор и комья сырого снега, а потом в проеме показалась рука — широкая мужская рука с растопыренными пальцами. Княгиня вцепилась в эту руку обеими своими руками и отчаянно заговорила, захрипела сорванным голосом, стараясь только не разрыдаться:
— Это я! Это не котенок, это я… Пожалуйста, спасите меня… я умираю! Меня держат взаперти… Ах, боже мой, я так давно не видела неба… Сударь, вы добрый человек, я это чувствую, вы готовы даже котенку помочь… Помогите же мне! Этот сумасшедший закрывает меня здесь на замок, иногда даже хлеба не оставляет, я голодаю, а ведь у меня будет ребенок! Боже мой, разве так можно с живыми людьми…
Она не сразу заметила, что рука исчезла, а она опять цепляется за выщербленный проем окна. И говорит, говорит, говорит что-то неизвестно кому… И неизвестно на каком языке. Вот только что, кажется, что-то сказала по-французски.
— Та-а-ак… — протянул голос за окном. — Значица вона шо… Эт-та же ж… Аха. Эт-та ты хто ж такая? Эт-та же ж ты шпиёнка немецкая, а?!
— Нет, нет, что вы! — испугалась княгиня. — Я русская! И предки у меня все русские! И муж русский… был. Но этот сумасшедший его убил… А меня здесь запер. Помогите мне! Я взываю к вашему великодушию… Надо сообщить в полицию… Вы благородный человек, сударь, я же чувствую…
— Хто блаародный? — Этот, за окном, почему-то рассердился. — Ах ты контра! Ах ты, контра недобитая! Ах ты, шмара немецкая! Полицию ей позвать!!! Я те покажу полицию!!!
На голову княгини опять посыпалась какая-то грязь, она невольно отшатнулась в сторону, отцепила сведенные судорогой пальцы от оконного проема и наклонилась, пытаясь стряхнуть с себя мокрую и холодную мерзость.
И это ее спасло.
Прямо над ее головой один за другим раздались два выстрела, оконная рама, лежавшая на козлах, подпрыгнула и с грохотом свалилась на пол, осколки стекла со звоном брызнули в разные стороны, а поварешка, как живая, шарахнулась в угол, под топчан.
Княгиня, согнувшись и закрыв голову руками, стояла на козлах, прижимаясь к стене и стараясь не шевелиться и даже не дышать.
Сверху опять что-то посыпалось.
— Ну шо, а? Хошь полицию? — злорадно спросил голос опять очень близко, прямо в оконный проем. — Эй, контра! Сдохла? Вот так! Аха. Я ваших, поди, уже сотню в расход пустил. Как ихде встрену — так и шлепну. Уй, беда — бомбы нет… Бомбу бы ей туды — и усё, именем революции! Аха.
Голос отдалился, что-то неразборчиво бормоча, похоже, тот, за окном, решал, что делать: потратить на контру еще пару пуль или идти уж по своим делам, дел-то много. В конце-концов решил идти, столкнул в проем окна еще несколько комьев грязного мокрого снега — и ушел твердыми, уверенными, широкими шагами, весело насвистывая «Яблочко».
Комиссар Федя Клейменый пришел через несколько минут.
— Эт-та шо, а? — грозно спросил он, разглядывая мутными глазками расщепленную пулей оконную раму с остатками стекла и простреленную поварешку. — Эт-та хто тута шмалял, ну?
— Не знаю, — равнодушно ответила княгиня, с трудом шевеля окоченевшими губами. — Я думаю, кто-то из ваших товарищей. Там, на улице. Не благородный человек, нет. Мизерабль.
— Аха… — Федя успокоился. — Тада шо ж… Тада собирайси.
В тот же день он перевез княгиню в квартиру, освобожденную именем революции от контры врача, и закрыл в кабинете с зарешеченным окном. Уходя, оставлял ведро воды и кусок хлеба. Ничего не изменилось. Нет, все-таки изменилось — в окне была форточка, ее можно было открыть и подышать воздухом, который пах жизнью.
А через две недели в квартире началась какая-то суета, грохот передвигаемой мебели, топот множества ног и гомон множества голосов. Кажется, и детские голоса там были. Может быть, буйнопомешанного комиссара все-таки поймали и вернули в сумасшедший дом? И сейчас в его квартиру вселились нормальные люди? Семейная пара с детьми… Надежда опять шевельнулась в душе. Но княгиня не звала на помощь. Уже боялась. Ночь не спала, все прислушивалась, что там делается, за дверью. Ничего не понятно было. Один раз кто-то прошаркал по коридору, кашляя и с подвыванием зевая. Один раз где-то в глубине квартиры заплакал ребенок. Под утро в ватерклозете сильно зашумела вода.
Утром в дверном замке, как всегда, заворочался ключ, вошел комиссар Федя. Принес кусок хлеба, два ломтика соленого сала, квашеной капусты в чеканной конфетнице черненого серебра. Поставил возле дивана пустое ведро:
— Вот тебе параша. Сёдни в тувалет не выведу. Моя приехала, с дитями. Сиди, не рыпайся. Голос подашь — шлепну.
Целый день княгиня сидела, не подавая голоса. За дверью кто-то тяжело ходил, все время кашляя и зевая, туда-сюда с топотом носились дети, смеялись, плакали, орали: «Мамка! Зинка щипаи-и-ить!» Потом кто-то стал толкать дверь, дергать, вертеть ручку. Потом ушел. Потом опять пришел, стал звенеть связкой ключей, совать каждый ключ в замочную скважину… Это не комиссар Федя, поняла княгиня. Комиссар Федя всегда носил ключ в кармане. Наверное, это его жена наткнулась на запертую дверь и теперь подбирает ключ к замку… Надо как следует приготовиться. Надо все как следует обдумать, и как только его жена откроет дверь — тут же и привести убедительные доводы в пользу своего освобождения…
Шестой ключ подошел. Дверь приоткрылась, в щель сунулось щекастое бабье лицо с поджатыми губами, мелким красненьким носиком и совсем мелкими глазами под широкими светлыми бровями. Глаза с подозрением метнулись туда-сюда, остановились на княгине, сжавшейся в углу дивана, и расширились.
— Эт-та вона… А?! — грозно сказала баба, распахнула дверь настежь и вдвинулась в кабинет, странно раскачиваясь на ходу и разводя руки в стороны. Очень большая баба. — Эт-та шо ж ты тута, а?! Ишь, заховалась, шалава… Убью-у-у-у!!!
Княгиня, преодолевая животный страх, с трудом поднялась, прижала палец к губам и торопливо заговорила, глядя то на страшную бабу, то на распахнутую дверь:
— Тише, я прошу вас, тише, не кричите…Вас ведь могут услышать! Это опасно… Вот, посмотрите, что у меня есть… Это дорогое кольцо, если его продать, то можно выручить много денег… Я вам отдам кольцо. Только выпустите меня отсюда… Я вас умоляю, ради Христа, выпустите меня!
Баба остановилась на полпути, замолчала с открытым ртом, уставилась княгине на живот и довольно мирно спросила:
— А ты шо тута? Делаешь-то? Запертая — эт-та зачем же ж?
— Я не знаю! — сдерживая слезы, с отчаянием сказала княгиня. — Я совсем ничего не понимаю! Вот, возьмите кольцо, я прошу вас… Смотрите, какой камень!
Баба взяла кольцо, повертела в толстых обветренных пальцах, зачем-то колупнула обломанным ногтем, потом бросила на пол и насмешливо загундосила, странно кривя губы и цыкая зубом:
— Ой — ой — ой! Много денех, аха! Таких-та каменьев и за окном — полна дороха! А золото заныкала, а? Куды золото заховала, а, барынька?
— У меня больше ничего нет, — устало сказала княгиня, села на диван и положила ладони на живот — болел. — У меня больше совсем ничего нет…
— Ну и пшла отсель, — равнодушно приказала баба. — Пшла, пшла… Ишь, расселася… Дармоедка. Иш-шо и провьянт ей носють. Эт-та куды же ж, думаю, он провьянт понес? А вона куды! Аха. Пшла отсель. Пока я добрая.
Не веря своему счастью, княгиня поднялась, торопливо закуталась в старое шерстяное одеяло, до сих пор воняющее сумасшедшим комиссаром, — у нее действительно ничего не было, ни шубки, ни даже хоть жакета какого-нибудь, — и шагнула к распахнутой двери, ожидающе глядя на бабу.
Ознакомительная версия.
