Огромный автомобиль, за рулем которого сидел Невада, ждал меня у ворот. Направившись к нему, я почувствовал, что Джейк опять хватает меня за локоть, и я обернулся.
— Зачем вы это сделали, Джонас? — взвыл он. — Вы не знаете этих ублюдков так, как я. Дай им палец — отхватят всю руку. Ваш отец постоянно требовал, чтобы я урезал им жалованье.
Я смерил его холодным взглядом. Некоторые люди медленно учатся.
— Вы слышали, что я сказал там, Джейк?
— Слышал, слышал… Об этом я и толкую. Я…
Я не дал ему продолжить.
— По-моему, вы ничего не услышали, Джек, — тихо проговорил я. — Мои первые слова были: «Мой отец умер».
— Да, но…
— Эти слова значат именно это, Джейк. Он мертв, а я нет. И вам следует помнить, что я похож на него лишь в одном: я не готов слушать всякую чушь от тех, кто на меня работает. И если кому-то это не нравится, то он может отсюда выметаться.
Джейк оказался понятливым. В следующую секунду он уже открывал мне дверцу машины.
— Я ничего такого не имел в виду. Джонас. Я просто…
Бесполезно было объяснять ему, что чем больше ты платишь рабочим, тем большую отдачу получаешь, имея моральное право требовать от них невозможного. Форд уже доказал это на практике, повысив в прошлом году ставки своим рабочим и получив в результате троекратное увеличение производительности труда. Я забрался в машину и оглядел мрачные серые заводские строения с липкой черной крышей. Я вспомнил, как она выглядела с воздуха.
— Джейк, — сказал я, — видите эту крышу?
Он обернулся и посмотрел на нее, озадаченно спросив:
— И что, сэр?
Внезапно я почувствовал страшную усталость. Откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
— Покрасьте ее в белый цвет, — распорядился я.
Я дремал, пока мощный автомобиль преодолевал двадцать миль между заводом и новым домом отца. Время от времени я открывал глаза — и всякий раз видел, что Невада наблюдает за мной в зеркало заднего вида, но потом мои веки снова опускались, словно налитые свинцом.
Я ненавижу отца, ненавижу мать. А если бы у меня были братья и сестры, то я и их ненавидел бы. Хотя нет, ненавидеть отца я перестал. Он мертв, а мертвых не следует ненавидеть. О них можно только помнить. И я не ненавидел свою мать. Да она и не была мне матерью. У меня мачеха. И я ее не ненавидел — я ее любил.
Именно поэтому я привел ее домой. Я хотел жениться на ней. Но отец сказал, что я еще слишком молод. В девятнадцать лет жениться рано, сказал он. А вот он не был слишком молод. Он женился на ней через неделю после того, как я вернулся в колледж.
Рину я встретил в загородном клубе за две недели до окончания каникул. Она была откуда-то с Восточного побережья, из какого-то городка в штате Массачусетс, и совершенно не походила на тех девушек, с которыми мне приходилось иметь дело прежде. Все здешние девицы были загорелые и темноволосые. Они двигались по-мужски, говорили по-мужски и даже ездили верхом по-мужски. Лишь вечером, когда они сменяли джинсы на юбки, можно было определить их женскую природу, потому что даже во время купания в бассейне они, в соответствии с модой, походили на мальчишек. Плоскогрудые и узкобедрые.
А вот Рина была девушка. Не заметить этого было нельзя. Особенно в купальнике — а я впервые увидел ее именно так. Она была стройной, и плечи у нее были широкие. Может, даже чересчур широкие для женщины. Но вот грудь у нее была полная и тугая, словно вопреки велениям моды шелковая ткань обтянула два булыжника. Легко и свободно покоились они на высокой грудной клетке, плавно переходившей в узкую талию, с которой взгляд соскальзывал на округлые женственные бедра и ягодицы.
Ее длинные белокурые волосы были стянуты сзади в хвост. Под высокими дугами бровей блестели широко расставленные глаза с чуть скошенными уголками. Их голубизна походила на свет, скованный льдом. Прямой нос был несколько широковат, выдавая ее скандинавское происхождение. Возможно, единственным ее недостатком был рот. Он был большой, но не чувственный, потому что губы были узковаты. Это был властный рот, а под ним аккуратный, но волевой подбородок.
Она окончила школу в Швейцарии, была сдержанна и редко смеялась. Ей хватило двух дней, чтобы совершенно свести меня с ума. Ее мелодичный, грудной голос с легким иностранным акцентом постоянно звучал у меня в ушах.
Спустя десять дней я впервые понял, как она мне желанна. Мы кружились в медленном вальсе, в зале было полутемно. Вдруг она запнулась, и я крепче прижал ее к себе. Она улыбнулась своей медленной улыбкой и прошептала:
— А ты очень сильный.
Она еще плотнее прильнула ко мне, и я почувствовал, как жар ее тела переливается в меня. Наконец я больше не мог этого вынести, взял ее за руку и повел к выходу.
Она молча села в мой спортивный автомобиль, и мы понеслись по шоссе. Я свернул в какой-то проселок, выключил мотор и посмотрел на Рину. Она откинулась на спинку сиденья. Я обнял ее и поцеловал. Ее губы не отвечали. Они были похожи на колодец посреди пустыни: он есть, если нужен. Я потянулся к ее груди, но она перехватила мою руку.
Я поднял голову и посмотрел на нее. Глаза ее были открыты, но их выражения я не понял.
— Я хочу тебя, — сказал я.
Ее взгляд не изменился. Я едва смог расслышать ее голос:
— Знаю.
Я опять придвинулся к ней, но на этот раз она остановила меня, прижав ладонь к моей груди.
— Почему? — спросил я.
В темноте ее лицо словно светилось.
— Потому что через два дня я возвращаюсь домой. Потому что в биржевой панике двадцать третьего года мой отец обанкротился, и теперь я должна найти богатого мужа. Я не могу рисковать.
Секунду я молча смотрел на нее, а потом завел двигатель и выехал на шоссе. Я ничего не сказал ей, но я мог решить все ее проблемы. Я был богат, или буду богатым.
Оставив Рину в гостиной, я прошел прямо в кабинет отца. Как обычно, он работал у себя за столом. Когда я вошел, он поднял голову.
— В чем дело? — спросил он, словно ему помешал кто-то из клерков.
Я резко зажег верхний свет.
— Я хочу жениться.
Некоторое время он смотрел на меня отсутствующим взглядом. Однако молчание не затянулось.
— Ты сошел с ума, — бесстрастно заявил он. — Пойди спать и не мешай мне.
— Папа, я серьезно, — сказал я, не трогаясь с места. За многие годы я впервые назвал его так.
Он тяжело встал из-за стола.
— Нет. Ты слишком молод.
Больше он ничего не сказал. Ему даже в голову не пришло спросить, кто она, что и откуда. Нет, просто я слишком молод.
— Ладно, отец, — проговорил я, поворачиваясь к двери. — Запомни, что я тебя просил.
— Постой! — окликнул меня отец. Я остановился у самой двери. — Где она?
— Внизу, в гостиной.
— И когда вы это решили?
— Сегодня, — ответил я. — Сегодня вечером.
— Что, очередная вертихвостка, которая подцепила тебя в клубе? А теперь с нетерпением ждет, когда ее познакомят со стариком?
Я возмущенно возразил:
— Она совсем не такая. Если хочешь знать, она даже не подозревает, о чем мы тут с тобой говорим.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что еще не сделал ей предложения?
— А это и не нужно, — заявил я с самоуверенностью молодости. — Я знаю, что она мне ответит.
— Ну, для порядка, может, все же следует заручиться ее согласием?
Я привел Рину в кабинет.
— Это мой отец, Рина. Отец, познакомься с Риной Марлоу.
Рина вежливо кивнула. Можно было подумать, что сейчас полдень, а не два часа утра.
Отец задумчиво смотрел на нее. Такого выражения на его лице я еще не видел. Выйдя из-за стола, он протянул ей руку.
— Очень приятно, мисс Марлоу, — сказал он мягко.
Я изумленно смотрел на него. Так он не вел себя ни с кем из моих друзей.
Рина пожала ему руку.
— Мне тоже очень приятно, мистер Корд.
Не отпуская ее руки, отец проговорил чуть насмешливо:
— Мой сын решил, что хочет жениться на вас, мисс Марлоу, но мне кажется, что он еще слишком молод. А вы как считаете?
Рина посмотрела на меня. Ее глаза ярко вспыхнули, но тут же снова погасли. Повернувшись к отцу, она проговорила:
— Мне очень неловко, мистер Корд. Будьте добры, отвезите меня домой.
Я ошеломленно смотрел, как отец берет ее под руку и уходит с ней. Спустя мгновение до меня донесся звук отъезжающего автомобиля. Ища, на чем бы выместить ярость, я схватил со стола лампу и швырнул ее в стену.
Через две недели, уже в колледже, я получил от отца телеграмму.
«Мы с Риной поженились сегодня утром.
Находимся в Нью-Йорке, отель „Уолдорф-Астория“. Завтра отправляемся на „Левиафане“ в Европу на медовый месяц».
Я бросился к телефону и позвонил ему.
— Нет смешнее дурака, чем старый дурак! — крикнул я через три тысячи миль. — Неужели ты не понимаешь, что она вышла за тебя только ради денег?
