— Вчера у меня было три результативных свидания, — хвастается. — Перед сном зашел один в «Стравинский» выпить стаканчик, а там такая миленькая цыпочка и тоже одна — ну, не мог я пройти мимо! Познакомились, разговорились. Ее маме 39 лет — почти как мне, прикинь! Повез на такси провожать. Вел себя интеллигентно, никакой активности. Это ее поразило! Не успел доехать до дома, пишет: «Когда увидимся?» Сегодня с ней встречаюсь.
«Откуда в тебе столько энергии, друг?! — искренне мысленно восхищаюсь. — Лично я и после одного-то результативного свидания завалился бы спать или, в крайнем случае, посидел в баре, помечтал, погрустил… А ты, Паша, в течение одного дня ударно выступил три раза и после этого еще снял новую телку, угостил ее и не поленился проводить до дома! То есть ты, в отличие от меня, не живешь одним лишь сегодняшним днем, или вечером, или ночью, а работаешь на Перспективу! И эта Перспектива выстраивается в очередь в твоем плотном графике, расписанном, я уверен, как минимум, на пару дней вперед, и с нетерпением ждет благословенной минуты, получаса или часа, когда ей будет позволено тебя осчастливить… Какой ты молодец, Паша!»
Обедаем в актерском в вагончике втроем — Глазков, Женька-Пятница и я.
— Раньше думал, можно их воспитать, всему научить, оградить от грязи, — делится Женька. — Три месяца назад убедился — иллюзия. Познакомился с шестнадцатилетней. Сначала было волшебно. Но прошло три месяца, и эта пигалица начала мне врать. Казалось бы, радуйся — за тобой ухаживает сорокалетний мужчина, бери от него информацию, впитывай опыт, учись. А если тебе не интересно — так и скажи! Другую найдем… Зачем врать? Неужели она думает, что ей удастся обмануть того, кто в три раза старше и в тридцать три раза умнее?
— Да, это проблема, — поддерживает Паша. — От кого заводить ребенка? Если бы я мог забрать его после родов, я бы так и сделал — забрал и растил в одиночку. Но у нас же не позволят — нет такой традиции, нет законодательной базы…
— Быть холостяком не так плохо, — высказываюсь и я. — Если вы немного поразмыслите, парни, то поймете — холостяки правят балом!
— Верно, смотрите, какое вокруг нас движение, — с готовностью соглашается Глазков, облегченно вздыхает, как будто только что получил от меня добро не задумываться о собственной семье еще хотя бы лет пять… — Девочки в съемочной группе чувствуют, что мы в поиске, и это их заводит. А если бы мы были счастливыми и верными мужьями? Все бы для них потухло, остановилось, потеряло смысл…
«Если бы ты, Пашка, был счастливым и верным мужем, все потухло, остановилось и потеряло бы смысл не только для девушек нашей киносъемочной группы, но и для девушек всего города, а то и всей нашей необъятной родины, — мысленно констатирую очевидный факт. — Поэтому ты, Паша, государственный человек!»
После смены решаю поехать в центр. Высаживаюсь на проспекте Независимости, иду вдоль витрин в поисках, где поесть.
Нахожу тихое место. Ненавязчиво играет живой джаз. В зале только юная парочка мило воркует над десертом. Сажусь в дальнем углу, официантка, приносит меню.
— Вы один? — спрашивает и, получив утвердительный кивок, убирает ненужные приборы… «До боли знакомо», — думаю, глядя на ее быстрые привычные движения. И вдруг вспоминаю эпизод из фильма «P.S. Я люблю тебя». Герой бросает героиню в ресторане. Официантка спрашивает:
— Ваш друг вернется?
— Нет, — отвечает девушка.
— Значит, теперь вы одна? — и официантка в фильме убирает второй прибор точно так же, как моя официантка. А героиню фильма переполняет грусть…
…Почему я один?
…Когда и с моего стола убрали второй прибор?
…Женщина, как фильм. Постараешься сохранить только, если захочется пересматривать. И не из-за спецэффектов. Не вопрос, пусть спецэффекты будут, но должно быть еще что-то, кроме них…
…Год за годом пролетел еще один месяц «беспробудных» съемок… Сегодня утром неожиданно мне дали два выходных подряд и я сразу решил улететь. Не потому, что соскучился по дому — скорее, наоборот — но в Москве накопились дела, не терпящие долгого промедления.
Я окончательно сросся с ролью Родиона. Моя собственная жизнь как будто растворилась в ней, как в кипятке — сахар или соль. Думаю, когда съемки завершатся, мне придется сжать зубы и выдержать некоторое время на хорошем солнце, пока лишнее не выкипит. А может, я ошибаюсь, и вода — это не моя роль, а моя жизнь, и она день ото дня выкипает, оставляя во мне в виде накипи ненастную судьбу моего персонажа. В любом случае приходится сжимать зубы и терпеть.
В пять вечера последний самолет. Сразу после смены через вечерние пробки пробиваемся в аэропорт.
На заднем сиденье Паша с милым созданием на руках. Создание прижимается к Паше, подставляет под поцелуи изящную шейку. Мой товарищ так взвинчен, словно его щекочут маленькие прозрачные крылышки, торчащие у нее из спинки.
— Ты летишь не один? — шутливо спрашиваю Пашу.
— Ха, я бы рад, но Юленька не может со мной! — кричит. — У Юленьки занятия в школе!
— Почему, могу, — не соглашается Юленька. — Если хочешь, я позвоню маме и скажу, что полетела с тобой в Москву…
— Ничего, в следующий раз! — перекрикивает ее Паша, наклоняется, шепчет что-то в игрушечное розовое ушко. Довольная Юленька страстно целует Пашу, причмокивая на весь мир…
Времени до самолета в обрез. Ловко маневрируем в плотном потоке машин. На остановке у автовокзала высаживаем Юленьку. В аэропорт приезжаем за десять минут до конца регистрации и попадаем в новую пробку, теперь уже у стойки — у музыкантов из популярного московского квартета скрипачей имени Франскевича-Лойе какие-то проблемы с паспортами. Музыканты нервничают, ругаются.
— Зачем дергаться? — возмущается Паша. — Легче решать по-хорошему, без экзальтации. Надо им завязывать с кокаином.
— Почему думаешь? — спрашиваю.
— А ты посмотри на зрачки.
— Может, люди не выспались или простудились. Между прочим, в Европе свирепствует свиной грипп.
— Тогда у них вместо носов должны быть пятачки, — тут же шутит Паша.
Зал ожидания полон. Находим полтора свободных места на диване у стола.
— Свободно? — спрашивает Глазков.
— Присаживайтесь, если, не раздражает громкий смех, — отвечает один из парней напротив.
— Видимо, секрет вашего смеха — в коричневой жидкости в бутылочке на столе? — предполагает Паша, кивая на кока-колу.
— Нет, не в ней.
— Тогда я даже боюсь предположить, в чем…
Паша достает мобильные телефоны — у него их три — меняя телефоны, разбирается с почтой.
— Смотрите-ка, звезда экрана сам с собой в шахматы играет, — шутит тот же парень.
— Да, все остальные мне обычно проигрывают… — парирует Паша.
…Москва. На улице льет. Сидим с Юлей Гулько в ресторане на корабле. Люблю это место. Тихо и за окном вода. И зал всегда пуст. Не скажешь, что центр города.
— Выглядишь усталым, — замечает Юля.
— А ты просто свежачок!
— Потому, что не таскаюсь.
— Это как?
— Ты понял.
— Ну, и молодец, что не таскаешься, — хвалю, а сам думаю: «Значит, есть возможность не таскаться — кто-то оплачивает твою ленивую размеренную жизнь в самом дорогом городе земли».
У Юли звонит телефон. Она долго разговаривает о пении. Таким тоном, как будто собеседник чем-то ей обязан. Хотя речь явно идет о том, чтобы Юле помочь, устроить прослушивание у известного музыкального продюсера. Вскоре ее самоуверенный тон начинает меня раздражать. Отворачиваюсь и смотрю на реку…
— Надо научиться петь по нотам, и выучить английский, — говорит Юля, когда телефонный разговор, наконец, завершен. — Тогда ему легче будет мне помочь…
Хочется спросить про «него» но вместо этого я советую:
— Почему бы тебе не поступить, например, в Гнесинку? Выучишь и ноты, и язык.
Юля недовольно морщит носик:
— Там придется учиться пять лет — закончу в двадцать шесть. У меня нет на это времени.
«А сидеть сутками в „Одноклассниках“ и болтаться по ресторанам, ночным клубам и караоке — время есть?» — думаю.
— Ну, что — в кино или сразу ко мне? — спрашиваю провокационно.
— Я договорилась с Леной. Она заедет в гости… — элегантно вздергивает тонкую загорелую ручонку, пытливо глядит на золотые часики. — Через полтора часа.
— А потом что?
— Не знаю.
— То есть мы не увидимся ночью?
Неопределенно поводит плечами:
— Не знаю. Мы созвонимся.
Значит, не увидимся. Ну, что ж, хорошо, что я об этом узнал сейчас, а не на рассвете. Конечно, можно проявить решимость — взять на руки, унести… Можно даже на край света. Но зачем? Они все так мечтают на край света в крепких мужских руках, не замечая, что сами все разрушают — в первое же утро, в первый же совместный поход в магазин или ресторан. Хотят романтики, но считают, все время считают… Странно, что вместо крестиков и магендовидов еще не носят на груди маленькие золотые калькуляторы. Им только кажется, что они верят в бога. На самом деле они верят в цифры, отражающие состояние твоего банковского счета. Чем больше ты на них истратил, тем они счастливее. Если сегодня истратил меньше, чем вчера — хмурят лобики и вместо секса жалуются на мигрень. Если завтра меньше чем сегодня — на голом месте закатывают скандалы под предлогом ПМС. Если послезавтра еще меньше, тебе уже подыскивается замена. Не понимают, что снова и снова позволяя за себя платить, сами превращаются в товар. А мы пашем, пашем, пашем с утра до ночи чтобы, однажды найти свою, единственную и неповторимую, и кинуть к ее ногам весь мир. Проходят годы, и уже вроде появилась такая возможность. Ну, пусть не весь мир кинуть, пусть какую-то его часть. Да, только кидать-то некому — вокруг один товар! А кидать этот прекрасный мир под ноги товару, пусть даже чертовски привлекательному, как-то рука не поднимается. И язык не поворачивается читать товару стихи, и петь ночные серенады. Потому что он — ВЕЩЬ. Кстати, странно было бы мечтать умереть в один день с ВЕЩЬЮ, как бы она тебя ни развлекала, ни мурлыкала и хорошо ни пахла. А потом кто-то удивляется, куда подевались мужчины-романтики!
