— Вы говорите не так, как думаете, — уверенно сказала Лида.
— Почему? — удивился Герман. — Вы не знаете меня.
— Знаю, — тихо возразила она. — Уже знаю.
— Вы, пожалуй, действительно очень самонадеянны, — улыбнулся наконец Герман.
— Это вам Петр Петрович говорил? — рассмеялась Лида. — Но у меня удивительная интуиция! Вы еще убедитесь в этом. — Она достала из куртки сигареты и спички, стала прикуривать, склонившись между колен. — Вам приготовить трубку, мой повелитель? — спросила, глядя на Германа снизу вверх темными смеющимися глазами.
Чувство неловкости в ее присутствии часто охватывало его. В такие минуты хотелось сказать, сделать что-нибудь резкое, чтобы разорвать путы…
— Тогда уж буду требовать все, как в гареме!
— Всему свое время. — Она протянула ему горящую сигарету.
Нет, никак не вырваться!.. От сигареты пахло ее духами.
Сгустились сумерки. Река и берега освещались теперь только розовевшим еще на западе небом. Нерта залаяла с кормы — узнала узкую песчаную отмель, по которой нередко они носились с хозяином взапуски. Отмель, за которой был довольно глубокий проход к самому берегу, к устью ручья, что пересекал «их» полянку.
— Ну, иди, иди, — разрешил Герман, осторожно огибая отмель. — Заварим чай? — спросил он у Лиды.
— С удовольствием! — обрадовалась она. — На костре?
— Естественно.
Нерта прыгнула в воду и через несколько секунд неслась уже по отмели к лесу, влекомая непреодолимым охотничьим инстинктом.
— Не потеряется?
— Нет. Она привыкла к этим местам.
— Это спаниель?
— Вы и о собаках все знаете?
— У нас всегда были собаки. Только не охотничьи.
— Кто же увлекается собаководством, муж?
Она удивленно посмотрела на Германа.
— Да нет, я имела в виду дом моих родителей. Мы с мужем своего дома не создали. — Она сказала об этом так буднично, что Германа даже покоробило. Он не рад был, что задал вопрос, которым хотел как-то защититься от нее. Получилось другое…
Катер ткнулся носом в песок. Герман заглушил мотор, и сразу же упала на землю тишина. Они сидели, вслушиваясь в нее, привыкая. Уже потом ожила всплесками вода, движеньем листьев, трав, редкими голосами птиц — лес, неясными звуками — противоположный берег и дали.
Герман закатал брюки, вылез из лодки в мелкую теплую воду, потащил за капроновый конец лодку к берегу. Однако до него, когда катер уже плотно сел на песок, оставалась еще метра три. Лида в нерешительности стояла у борта. Сняла босоножки.
— Если позволите, я вас перенесу, — предложил Герман. По всему было видно, что это не вызывает у него восторга.
— Об этом я даже не мечтала, — словно не замечая его смущения и недовольства, сказала она.
Он подошел к борту и снял Лидию Антоновну. Она обхватила рукой его шею. «Вот бы увидел кто-нибудь из больничных эту картинку!» — подумал Герман, и ему стало весело. Он посмотрел на Лиду и беззвучно рассмеялся. Он неожиданно потерял себя. Сорокапятилетний немного угрюмый хирург Герман Васильевич остался где-то в прошедшем времени, а тут вдруг появился другой, стоящий по щиколотки в воде, незнакомый ему человек, который смеялся с незнакомой женщиной на руках.
Она с удивлением наклонилась к нему, заглянула в лицо, тоже рассмеялась, сказала что-то…
До прибрежной травы было всего несколько шагов, и он сделал их наугад… Если бы мог он сейчас оценить происходящее, то наконец уяснил бы для себя, чем так смущала его эта женщина. Но теперь он не думал… В их неожиданной близости вообще не оказалось места ни для единой мысли, но, еще не придя в себя, он вдруг произнес или только подумал: «Наконец-то… Наконец-то!»
С сумерками пришел западный влажный ветер, стал вытаскивать из-за горизонта серые растрепанные облака. В палатах и коридорах зажгли свет. Внизу, под окнами, на аллеях больничного парка вспыхнули матовые шары.
Бориса и Женю Харитоновых поместили на плановой хирургии в восьмую палату, из которой утром вывезли в реанимационную Тузлеева, а паренька с грыжей перевели в соседнюю шестиместную палату. Старожил восьмой Власов встретил братьев приветливо, помог уложить поудобнее Женю, разместить нехитрый их больничный скарб по тумбочкам, давал практические советы, как «старый хирургический зубр».
Власов лежал в больнице не первый раз, по собственному его выражению — «без счету». Два года назад ему удалили здесь половину желудка с язвой, но болезнь рецидивировала, и теперь он готовился к повторной операции. Однако все эти невзгоды не лишили его бесшабашного оптимизма, а юмору придали то своеобразие, которое уже именуют юмором висельника. Длинное худое лицо Власова с большими ушами словно с рождения искривила усмешка, утянувшая вниз левый угол крупного добродушного рта. Этого высокого тощего парня все называли шутливо и официально по фамилии — Власов, возможно, потому, что больных, находившихся вместе с ним в отделении; он величал, не иначе, как сослуживцами. Власов сразу понравился Борису.
Женю утомил переезд, и он лежал молчаливый, безразличный, одутловатое серое лицо казалось маской. Синие веки были сомкнуты. В палате стояла тишина, которую нарушало только глубокое дыхание Жени. Борис неподвижно сидел у постели уснувшего брата, а Власов — на своей койке, выставив квадратные худые колени. Рот его кривился обычной, но сейчас какой-то смущенной, неловкой усмешкой. Власов понимал, как давит тишина на здорового брата. О, он хорошо уже знал эту проклятую тишину, которая была во много раз хуже надоедливого шума непрерывных палатных разговоров, шарканья ног в коридорах, скрипа дверей, ибо весь этот шум был отражением истинной жизни, а тишина оживляла привидения — бледные пугающие мысли…
Власов подошел к Борису, тронул его за плечо:
— Пусть отдыхает. Пойдем подымим.
Борис рассеянно похлопал по карману пижамы, где лежали папиросы, поднялся.
— Ты, слыхал я, офицер? — говорил Власов, вышагивая рядом с Борисом и размахивая длинными руками. — Люблю офицеров… Выйдем в лес. Вот начнутся дожди, тогда надымимся еще в курилке.
— Пойдем, — согласился Борис, сообразив, что речь идет о парке. Они направились к лестнице.
— Честно тебе скажу, сослуживец, никотин для моей болезни — первейший яд. Злодейка с наклейкой — тоже, но ведь помирать все равно когда-нибудь придется, верно? — Власов доверительно склонился к уху Бориса. — Пока у строителя остался хоть небольшой ошметок желудка, строитель не может отказать себе в этих самых прелестях.
— Значит, ты строитель?
— А как же! Бригадир комплексной бригады Власов. Будем знакомы. Кавалер нескольких мирных медалей.
— Ну, брат!.. А я просто Борис, старший лейтенант танковых войск.
— Слушай, старлей, сейчас ребята должны принести мне посылочку, и мы отметим знакомство, обязательно! — оживился еще больше Власов. — Непьющих офицеров ведь нет? Как и строителей. А?
— Пожалуй, что нет, — рассмеялся Борис.
В парке было много больных и посетителей. Борис и Власов сели на ближайшую свободную скамью, закурили. Власов стал рассказывать о своей бригаде, равной которой, по его словам, не было во всем их министерстве.
— Зарабатываем мы — будь здоров! Похлеще твоего генерала, — хвастал он. — И другие бригады нам, естественно, завидуют. А бездельники — так те просто ненавидят! Ведь по нам министерство нормы составляет!..
Борис смотрел на него, открыв рот:
— Ну, знаешь, сам люблю повеселить, но такого вранья не слыхивал!
И они стали смеяться, глядя друг на друга, как старые добрые друзья.
— Не веришь? — сказал наконец Власов.
— Нет.
— Ну, и правильно. Но бригада у нас действительно что надо и заработки хороши.
Помолчали, подымили.
— А тебе не страшно почку отдавать? — неожиданно спросил Власов.
— Ты-то откуда знаешь?
— Да об этом вся больница уже знает.
Борис махнул рукой:
— Только бы все было нормально…
Власов ударил его большой ладонью по коленке:
— Все так и будет! Поверь уж, у меня нюх. Поступает какой-нибудь малый, вроде бы и ничего — здоровее меня, а я гляжу на него и вижу — не жилец. И точно. Через недельку повезли в дальнее отделение ногами вперед. А у вас все будет хорошо!
— И я так думаю… Уверен, что проскочим.
— Точно. — Власов откинулся на спинку скамьи. — Ты молодец, сослуживец. Я бы тоже отдал… Вот тебе, например, отдал бы!..
Борис улыбнулся.
— Опять не веришь? — настороженно спросил Власов.
— Верю.
— Правильно. Это я серьезно. — И, помолчав, добавил — А знаешь почему? Человек ведь из обезьян: все перенимает. Так и идет цепочка. А вот первым звеном стать, наверное, не просто…
Борис молчал и с благодарностью думал об этом человеке, так неожиданно поддержавшем его в минуту, когда, казалось, каждый стремился отговорить его. И мать, и брат, и даже профессор.
