Ознакомительная версия.
Витька был парнишка хороший, немножко дурачок по молодости, и шутки у него были дурацкие.
Впрочем, никто из нас на эту шутку не обиделся.
Потом этот лев повесился. Жил он, как я уже сказал, в вольере на цепи. А посередине вольера Витька выстроил ему высокую площадку с лесенкой. Там, наверху, он и сидел чаще всего; смотрел вдаль. Гордое и удивительно красивое животное.
Что он видел там, за кромкой моря?
Родную свою Африку, где он никогда не был? Саванну? Однажды она позвала его.
Он взял и прыгнул через сетку. И повис на цепи с обратной стороны ограждения.
Пришли утром, а он висит.
А под ним сидит Витька и плачет.
У моего друга, Вадима Ивановича Туманова, был ротвейлер Фери. Страшный мерзавец. Всех рабочих, которые строили дачу, перекусал. Наконец укусил родную тетку Вадима.
Пришлось сдать его в Красную Армию.
Когда Вадим увозил его из дома, бабка, сидевшая на лавочке у подъезда, сказала ему вслед:
— Уезжаешь, энкавэдешник!
— Почему ты его энкавэдешником зовешь? — спросил Вадим.
— А у нас в доме до войны жил какой-то чин из НКВД. Все его боялись больше, чем твоего зверя…
Один раз только Фери поплатился за гнусный характер. Полез к попугаю. Попугай так клюнул его в нос, что Фери, взвыв от боли, кубарем выкатился из комнат на улицу. Больше к попугаю не подходил.
Попугай знал всего три-четыре слова, но зато был очень музыкален. Довольно точно воспроизводил мелодию «Гори, гори, моя звезда…».
А вот что рассказывает про своего попугая Кешу бывший вице-президент России Александр Руцкой:
«Однажды ем я пельмени. Обжигающе горячие, пар от них идет… Попугай пристал: дай, дай! Думаю, дам ему пельмень, посмотрю, что с ним будет. Кеша схватил лапой горячий пельмень, вскрикнул от ожога и… как думаешь, он поступил? Бросил пельмень? Ничего подобного. Он стал подбрасывать его на лапке, пока пельмень не остыл…»
Однажды на заседании Госдумы депутат Владимир Семаго в какой-то своей гневной речи назвал Гайдара, Немцова, Чубайса политическими попугаями.
На следующий день в Думу, в Комитет по культуре, на мое имя пришла телеграмма. Из общества защиты животных!
«Как смеете вы, депутаты, называть каких-то безответственных политиков попугаями — добрыми и красивыми животными!»
Когда меня призовут на Страшный суд и спросят: «Сделал ли ты когда-нибудь доброе дело?», я вспомню этот случай.
Октябрь в Ялте. Крымская осень — что-то немыслимое. Море еще не остыло, листья на деревьях не опали, закончились предосенние штормы, берег усеян водорослями, корочками крабов, мелкой, высохшей на солнце рыбешкой — сладкий запах умирающей жизни. «Прекрасное зловоние моря», — сказал поэт.
С утра искупался и пошел в горы, на Яйлу. Поднимаюсь по тропе. Пахнет грибами, прелой листвой, сыростью. Кукует кукушка. Большая птица вырвалась из-под ног, хлопая крыльями, ушла в зеленую темень. Вальдшнеп, куропатка?..
Вдруг слышу: вроде ребенок плачет. Пошел на звук. А плач — детские, полные ужаса, выкрики все громче. Прибавил шагу, выбегаю на поляну и вижу: на берегу болотной лужи лежит уж и держит во рту лягушку. Одна ее нога уже в пасти змеи, лягушка сидит на земле и, выпучив глаза, орет детским криком. Я наклонился, дотронулся двумя пальцами до хвоста ужа, он тут же выпустил свою жертву. Она совершила какой-то невероятный прыжок — позавидовал бы сам Боб Бимон, победитель Олимпиады в Мехико (8 метров 90 сантиметров) — и плюхнулась в середину болотца. Ауж уполз.
Окрыленный содеянным, я продолжил путь.
Жили мы тогда у моря. И дача у нас была на морском берегу, на узкой песчаной полосе между соленым морем и пресным Днестровским лиманом. В сентябре дачники разъезжались. Юг, солнце, но все-таки уже холодно, особенно на продуваемой всеми ветрами песчаной полосе без леса.
Пляжи опустели, берег был завален сухими водорослями, скелетами рыб и крабов, выбеленными от соли ветками — следы недавних штормов. Из дворов тянуло сладким запахом дыма. Жгли костры — сухую траву, листья, валежник, виноградную лозу. Тихо, не слышен даже голос прибоя. Иногда только стучал, как дятел, молоток. Это последние дачники готовили дома к противной южной зиме, забивали окна и двери — от воров и от ветров.
По дворам ходили кот и собака. Останавливались за… штакетником, смотрели, что делают хозяева. Если калитка была открыта, робко входили в нее и ждали на отдалении.
Кот и собака! Всегда вдвоем.
Видимо, какие-то жестокие люди предали их: приручили, заставили полюбить, а потом уехали.
Странную пару охотно прикармливали. Они деликатно брали пишу прямо из рук, съедали и смотрели в глаза, как бы спрашивая: «Не нужны ли вам верные и преданные друзья? Не нужны. Жаль. Тогда мы пойдем дальше».
Собаку взяли соседи, кота — мы.
Так у нас в доме появился Кузя.
Мы переехали в город. Кузя быстро привык к новой семье. Днем Кузя жил дома, отсыпался, а вечером уходил на всю ночь. Рано утром первый, кто просыпался из нас, открывал по дороге в туалет входную дверь — Кузя уже сидел у двери. Жадно съедал свой завтрак и дрых весь день у батареи. Вечером опять уходил. Судя по всему, ночные приключения у него были довольно бурными.
Однажды он не явился к завтраку. Все утро я бегал, искал его, пока не услышал слабое мяуканье, доносившееся сверху, с крыши. Обнаружил я его на крыше, на дне глубокого каменного колодца — дом был старый, причудливых форм, в нем когда-то жил Александр Иванович Куприн.
Выбраться из этой каменной могилы Кузе никогда бы не удалось, я сам-то еле спустился туда, да и то предварительно сбегав домой за альпинистским снаряжением — за веревкой, за карабином…
Кому суждено быть повешенным — тот не утонет. Кому суждено утонуть на дне колодца, того собаки не разорвут. Но об этом после.
Однажды я привез из Москвы крохотного щеночка — бассета. Галя, жена моя, увидела где-то фотографию бассета и потеряла покой: «Хочу такого же!» Этого щенка, с кулак величиной, я вез в поезде, в коробке из-под обуви. По дороге он сожрал большую банку консервированного молока, а оставшиеся три часа пути грыз мой палец. Изгрыз до крови. Тут я понял, что везу неслыханного обжору. И не ошибся.
Назвали мы своего бассета Антипом.
День появления Антипа в нашем доме был для Кузи большим потрясением. Весь день он пролежал на диване, глядя сверху на копошившийся в коробке комочек. И впервые не вышел на ночную вылазку, остался дома… Кузя все реже уходил на ночные свидания — дома стало интереснее. Он сразу признал в Антипе маленького братика. Как трогательно он вылизывал его, позволял кусать себя, играть со своим хвостом.
Спустя две недели мы стали выводить Антипа гулять. Как правило, вечером, когда так сладко пахнет акация, — стоял май месяц, Одесса, как в подвенечное платье, оделась в белые цветы акации. Откуда ни возьмись появлялся Кузя. Бросал своих поклонниц и летел в парк. Трусоватый от натуры, он храбро шествовал впереди Антипа, готовый грудью защитить его от дворовых собак и кошек.
Антип быстро рос. Рос в длину. Бассетов тогда в Одессе еще не было. Остроумные одесситы, увидев мою жену со странным существом на поводке, спрашивали:
— Девушка, вы собаку под шкафом выращивали?
Как я и предположил (еще тогда в поезде), обжорой он оказался неслыханным. Кормили мы его так. Галя ставила в угол миску с кашей, чтобы он не перевернул ее, а я держал дрожащего от возбуждения Антипа. Потом осторожно подносил его к миске, он плюхался в нее мордой и начинал жрать. С невероятной скоростью, не разжевывая, поглощал содержимое, потом долго облизывал миску и гонял ее по квартире.
Однажды я не удержал его, он крепко плюхнулся мордой в миску, и одна жирная капля вырвалась и упала метрах в трех от нее. Антип жадно глотал еду и одним глазом все время поглядывал на эту каплю — вдруг кто-то слизнет ее. Все-таки не выдержал, подбежал, слизнул эту каплю и вернулся к миске.
Беда, когда приходили гости. Тогда он хватал со стола все, что попадется. Из-за малого роста он не видел, что на столе. Но воровал виртуозно. Прокрадется между гостями, поставит лапы на чье-нибудь колено, выгнет голову и, ничего не видя, хватает своей огромной пастью все, что попадется. Это мог быть кусок масла, куриная нога или даже рюмка. А что? У Ирины Понаровской был бассет, так он сожрал однажды рюмку. И ничего, не сдох.
Однажды он перестал жрать, перестал выходить на прогулку. Лежит, помирает. Приходили врачи, пичкали его лекарствами, делали уколы. Ничего не помогало, пес умирал. Галя ходила черная от горя, да и я мрачнел день ото дня. Шел как раз кинофестиваль «Золотой Дюк».
Отвлекусь немного. Это был первый негосударственный фестиваль. Не хвастаясь, скажу, что это был самый остроумный, самый веселый кинопраздник за всю историю отечественного кинематографа.
Ознакомительная версия.
