— Не задумывался. Но чокаться тоже люблю.
— Кажется, Оля плачет тише.
Звонок телефона.
Инна выскочила, берет трубку: — Да… Да… Как всегда. Занятия в студии начнутся с первого сентября… Лекции… Да, да, уроки рисования, но только с октября. Да, будет приглашенный художник. Аниканов Петр Васильевич…
Артем: — Слышали? Приглашенный художник! Лекция… Заманивают народ! Завлекают!
Батя: — А что? Это плохо?
— Сергей Сергеич!.. Неужели вы, арбатский человек, не помните, как раньше ломился на такие лакомства народ… Только рот открой — мол, будут два правильных слова о Кандинском. Уже бы к вечеру пол-Москвы набежало… Подполье. Настоящий андеграунд!.. Известнейший был московский подвал. И шизы, конечно… Уже со справками… Залеченные психотропными препаратами! Поди тронь! С нелиповой бумажкой из Института Сербского… Тусовка инакомыслящих. Пророки! Гении! Безбашенные поэты и поэтессы! Где они все сейчас? Куда они делись?.. Где их гневные слезы? Где их интеллектуальное мщение? Где их вопли, их злые страдальческие проклятья?.. Я их потерял из виду!.. Вы заметили, с какой скоростью они кончились?.. Рынок сдул их с московской земли в считаные дни. Они исчезли. Рынок их перемолол. Их прикончили ножками Буша! Соевыми дешевыми концентратами!..
Батя тем временем налил еще вина.
— А вот вам забавная мысль, Сергей Сергеич!.. Свобода — несомненно, великая вещь, верно?
— Великая.
— Но согласитесь — иногда хочется вернуться в жесткие старые времена. Хочется, чтобы власть нас малость поприжала… Чтобы опять было подспудное единение… Чтобы вместе!
— Чтобы вместе… Это вы хорошо сказали.
— Хочется, чтоб была не толпа. Чтоб не население. Чтоб был народ.
С наполненными бокалами Артем и Батя достаточно отошли от стола в сторону.
— Чокнемся… Кажется, Оля уже не плачет.
— Стихла.
Понемногу они стол прибирают — Инна и помогающий ей Коля Угрюмцев. Дело несложное — это к столу, а это со стола. А хорошо сегодня бутерброды пошли! Дружно! А потому что сыр… Сыр был лучше обычного.
— А как красиво взрослые мужики выпивают.
— В-вижу.
— Артем в отличной форме.
Но в ответ Коля опять выступил — вылез, как всегда, со своей немотивированной подростковой грубостью: — К-к-когда они наконец свалят отсюда?
— Завтра утром.
— Н-надоели…
Инна: — Что ты ворчишь?.. Умей удивляться, Коля… Смотри, как дружески, как замечательно они пьют!
— П-пойду спать.
— Иди, иди. Спокойной ночи… Ты, Коля, молодец. Ты сегодня хорошо повоевал с электричеством.
Юнец делает шаг-другой, но возвращается к Инне и указывает на вновь чокающихся Артема с Батей:
— Б-бокалом о бокал. Видишь?.. Знаешь п-почему?.. Им нравится сам звук.
Тихий отдаленный звук соприкоснувшихся бокалов. Батя и Артем как раз выпили.
— Все бывшие с-стукачи любят ч-чокаться. Я давно это з-заметил.
Инна одернула: — Злобный, ворчливый пацан!
— Я не злобный. Я н-н-наблюдательный.
Коля уходит. Он устал. Он валится с ног… Спать! Спать!.. Коля уже ушел, нет его. Но Инне напоследок он успел свое договорить:
— А знаешь, п-почему они любят чокаться?
— Почему?
— Звук.
— И что?
— Стучат п-п-потихоньку.
*
Батя подходит к столу, где осталась теперь только хлопочущая Инна: — Вам помочь?
Но Инна сама уберет невеликий стол: — Спасибо. Спасибо… Отдыхайте. Для женских рук дел совсем немного.
Батя: — Знаете, в Сибири, что касается домашних дел, мужчины совершенно равноправны с женщинами. И посуду, к примеру, моют без напоминания… А как шьют!.. Крепко шьют, солидно. Обычной иглой!.. Я пойду спать. Пора. Мне там замечательно, широко постелили.
Инна: — Пусть вам снятся хорошие сны.
— Хорошие не помешают. Спокойной ночи… Обычной иглой там шьют. Мужчины все умеют. Лагерный след.
Инна: — Я вас провожу, Сергей Сергеич?
— Не надо. Я сам, дочка.
Батя начинает свой медленный уход. Такой таежный, сильный его шаг. Как бы сибирская, как бы свободная, как бы наконец удавшаяся ему по судьбе, вымоленная поступь.
— Сначала мы шли за волками. А потом я сломал ногу, — рассуждает Батя сам с собой. И со своей прощенной жизнью. — Сломал ногу, и теперь волки шли за нами. А Звоницын меня тащил…
Память подзуживает старика на нескончаемые цепкие припоминания:
— Такая вышла в тот день охота — кто кого?.. В тайге человек быстро соображает. Но зверь быстрее… Волки шли следом. Волки охотились. Они понимали. Ого, как они всё понимали! и как грамотно, стаей они нас обложили!.. А мой Звоницын уже выдохся… Я говорю ему в сотый раз, ты меня тащишь, а я тебя сдал гэбистам… А он устал, хрипит, отдыхивается… У-ух. У-ух. И говорит: «Но не волкам же!»
Артем как раз нагнал Батю: — Вы что-то рассказываете? Мне?
— Нет. Просто вспомнил.
— О ком?
Батя пожал плечами:
— Да так… Ни о ком… О той старушке, которая подкрашивала в Питере губы.
Уходя и уже на Артема не оборачиваясь, Батя продолжает:
— Мы все как та старушка. Но что может подкрасить постаревший мужчина? Что могу подкрасить я?.. Ничего… Разве что свою вытоптанную память.
Батя уже ушел.
Из глубины комнат доносятся сходящие на нет его слова: — Есть такой далекий город Красноярск…
Артем: — Ольга смолкла. Ольга не плачет… Ты слышишь?
Инна заканчивает убирать стол: — Конечно.
— Как тихо.
И словно наперекор его словам зазвучала музыка… Играют в другой, в чужой части полуподвала — близко, по соседству.
Артем: — Что это?
Инна: — Гуляют.
— Там опять открылась пивная?
— Да. С сегодняшнего вечера.
— Это ведь хорошо, Инна. Это прекрасно!
— Могут загулять на всю ночь.
Артем: — Пусть! пусть поют-гуляют… Ах, как хорошо. Как хорошо, что и пиво и песни — здесь, в Москве, уже сами собой, а не по приказу!
Инна молчит, и Артем развивает неприжатую мысль:
— Хотя следует отметить, что по приказу у нас, в России, запоминается лучше. Зачастую и исполняется лучше.
— И это говорит воронежский школьный учитель!
— Разве твой любимый Питер построен не по приказу?
— Артем!.. Не трогать святое.
Артем уходит последним. Пора и ему спать:
— Ты права… Я ворчу… Я старею, Инна. Я так быстро, я так стремительно старею… Как жаль жизнь!.. Но все равно, Инна, ты прелесть! И Оля прелесть. Вы обе прелесть!.. Я счастлив, что еще раз в этой глухой жизни пересекся с вами, повидал вас. Спокойной ночи, Инна.
*
Инна одна. Все улеглись спать. Можно поскучать.
— Тихо… Я помню, пришли дядь Петр и дядь Кеша. Когда наш отец только-только вернулся из лагеря. Дядьки пришли к нам день в день. Говорят, они и сдали отца. А теперь пришли… А где-то совсем близко, у соседей, пели… Я как раз из школы. Маленькая… Дядь Кеша и дядь Петр — оба стоят в дверях и держат руки в карманах. А в карманах водка для мира. Они как бы честно, не прячась, встретили отца. А отец, только-только из лагеря, бодро так говорит: «Да проходите, черти!.. Я же вижу, у вас в карманах бутылки!»
Из глубины комнат вышла Ольга. Замедленными шагами к сестре — и спрашивает:
— Кому ты рассказываешь?
— Всему свету.
Ольга села на маленький диван:
— А я устала. От слез… Еле поднялась с постели.
Инна садится с сестрой рядом. Обнимает Ольгу:
— Поплакала?
— Да.
Сестры помолчали. Музыка. Инна осторожно спрашивает:
— «Останься» играют?
— Слышу.
— Не думай о Максиме.
— Забыла.
И еще они помолчали.
— Я ведь, Оля, сама знаю: сейчас там обнищало, бедно. Не то.
— Там — это где?
— Не то и не те. Однако мой коллега-компьютерщик, тот старый математик, он ведь говорил не шутя… Говорил, что Петербург — это наше спасение, наша козырная карта. Петербург — это не город, это не столько город, сколько наш застывший в камне духовный взрыв! И как только смута уляжется… Как только в России всё наше перестанет дергаться и кривляться, Петербург снова «выстрелит» и явит свою высоту!.. Его культура, его улицы и волшебные мосты… и невероятные, грандиозные туманы…
— Туманы?
— И какие туманы, Оля!.. Неужели ни разу не совпала с туманами? Ты что!.. Нева!… Площади!.. Великий город, его линии, его торжественно-холодноватая белая эстетика… Фантастическое пространство само собой, без всяких усилий родит для издерганной России новое поколение мужчин. Качественно новое… Человек за человеком. Поштучно… И они не побегут, не потянутся косяком в Первопрестольную… Их создадут, вылепят улицы Петербурга… Мосты… Площади… Почему?.. Почему мне этого так хочется, Оля? Почему мне так ждется?
