В спальне, разглядывая умытое лицо в темном высоком зеркале, Нора спросила, правда ли, что он организовал против нее заговор и замышлял убить ее. Вопрос привел его в бешенство – что они ей наболтали!
– Нет, это не правда.
– Странно… Мне так рассказывали, разные люди, – говорила рассеянно, будто думала о чем-то другом, более важном.
– Послушай, Нора, – он подошел, повернул ее лицо к себе, – я говорил тебе всё. Я ведь не скрывал, я пытался тебе сказать. Если хочешь, называй это заговором. Но я хочу забрать тебя отсюда. Ведь тебе здесь плохо! Но никогда, никогда не пришло бы мне в голову причинить тебе вред или… – выговорил через силу: – Убить тебя.
– Это хорошо, – отвечала спокойно, будто он не сжимал ее голову ладонями, – мне было бы неприятно… Но разве это не одно и то же?
– Что не одно и то же? – спросил вдогонку, сам сразу понял (она, к счастью, не ответила), быстро забыл, что понял.
– Это хорошо, что ты меня не хотел убить, и я согласна.
Она подошла к нему и поцеловала, но он вывернулся. Ему был неприятен этот поцелуй. Ему нужно было сначала объяснить, убедить, оправдаться, он начал говорить и говорил долго, не глядя на Нору, потому что она не слушала. Она включала для себя приемник, слушала новости, уходила в умывальню, возвращалась, звала Мани – чтобы та одевала ее и пудрила, она рассматривала механические игрушки, рассматривала содержимое выдвижных ящичков. Впервые за время их знакомства Нора не замечала его, когда он был рядом, как часто не замечала других. А он все говорил – о своей любви к ней, о необходимости быть вместе, об освобождении, об открытой жизни с ее бесконечными возможностями и о нежности, которую вызывают в нем ее глаза, и о желании, которое вызывает ее живот. Он говорил, что увести ее отсюда – единственный выход в его жизни, единственная надежда в ее жизни, иначе погибнут оба, она – здесь, внутри, он – снаружи. Он говорил, что никогда не причинил бы ей вреда и остался бы с ней, если бы она только попросила или хотя бы разрешила.
Он продолжал говорить, когда уходил, когда проходил через кабинет Леночки, пока Леночка не сказала: хватит.
И он замолчал. Лена давилась смехом. Он сглотнул. Свидание после долгой разлуки сорвалось – по его вине.
– Ты же не понимаешь, почему у тебя ничего не получится. Ты хоть понимаешь, откуда ты ее пытаешься забрать?
– Да все я понимаю, – бросил раздраженно и добавил для себя: – Как рыбу из воды вытащить. Но у меня на то есть причины… и у нее есть на то причины, у нее на то очень много причин. Неужели вы все не видите, что ей плохо здесь, что она здесь несчастна!
Лена встала, подошла к окну и открыла его. Обычное окно, отметил он с удивлением, виден жалкий лес, круглая облупившаяся беседка.
– Ты все-таки не понимаешь, – сказала она. – Рыбу из воды… Нет уж – это вытащить рыбу… из рыбы.
Лена вернулась к столу, но сразу взялась за свои бумаги, будто там было что-то касающееся дела. Она держала себя серьезно, озабоченно и задумчиво, но из-за бумаг было невозможно поймать ее взгляд, и интонации были такие уверенные, медицинские, что он не мог понять: она говорит прямо или хитрит, что-то держит в уме.
– Я же вижу, что тебя затянуло, что ты не будешь меня слушать. Но все-таки слушай: с тобой произошло нечто очень простое, естественное. Ты попал во внутренний мир человека. Женщины. Тебе не нужно ее вытягивать. Тебе нужно ее искать. Она где-то живет. Ты никогда не узнаешь ни кто она, ни где она. Может, в польском борделе, может, в мэрии в Монреале, может, в хижине в Кении. А может, она твоя соседка. Может, ее зовут Элеонора, может, Фелис, может, Марья Ивановна. Может, ее давно нет в живых или она бот вроде Элизы, запущенный в Сеть, чтобы дурить таких, как ты. Спрашивать бесполезно – ты слишком глубоко – там, где она ничего не помнит. Найти невозможно. И все-таки это единственное, что ты можешь попытаться сделать, а вытягивать ее – это…
– Лен? А ты разве не говорила только что, что я все равно никогда ее не найду?
– Я сказала так, как есть. Ты можешь сделать выводы.
Неужели трудно поднять лицо! Было ясно, что Лена ничего не ищет в своих бумагах. Боится ли она, что Гуидо узнает о разговоре? Это смешно – она никого не боится из них. Они для нее как куклы. Она не врет, но и не говорит правды.
И вдруг ему стало ясно – Лена одновременно не хочет и хочет, чтобы он совершил задуманное. Она сама не знает, хорошо это или плохо, возможно или нет, и чем все закончится. Именно поэтому такой уверенный, компетентный голос – от сомнений. Она не хочет вмешиваться – это ясно, но она знает, что без ее вмешательства ничего не выйдет. Он глянул на дверь и спросил:
– Домой еще не едешь? Могу подкинуть.
– А, да ты теперь на машине? Ну ты во всем оригинал, Коля. Прямо здесь паркуешься?
– Как когда. Сегодня просто на обочину съехал. А что?
– И диски до сих пор не сняли?
– Кому их здесь снимать?
– Найдется.
Через лесок Лена шла уверенно – на своих высоких каблуках, как в кроссовках. Николай с трудом угадывал, куда ступать, она заметила и хмыкнула:
– Я слишком быстро? Неприятное место, привыкла проходить быстро, не гулять же здесь… Одинокой девушке, знаешь ли…
Он хотел было спросить, как она обычно добирается, но не стал: он ждал, когда продолжится разговор о побеге Норы. Через занавесь ветвей уже виднелась дорога, поймал себя на том, что смотрит на диски, – на месте. Сели – захлопнулись дверцы. Лена осмотрелась в машине, словно прицениваясь. Он ждал, когда она начнет разговор, но она молчала. Приближались к городу.
– Я думаю, все-таки помощь Алекса не помешает, – сказал полувопросительно, слыша, как неестественно напряжен голос.
– Ну попробуй. Хотя я бы на твоем месте обошлась без него. Ты не знаешь, какие у него цели.
– А ты?
– Слушай, чего ты от меня ждешь? Делай что хочешь, организуй как хочешь. Я подстрахую.
– Или не подстрахуешь?
– Здесь меня уже где-нибудь выпустишь? – Она сошла, едва въехали в город.
Домой вернулся со странным чувством. Так долго мечтал пробиться, почти не надеялся – и пробился, и догнал. И сразу упустил по своей же вине. Нора так легко ускользнула от его слов, будто они и не встречались. Вроде бы принял окончательное решение и сообщил его всем, кому можно и нельзя, – но ничего не изменилось, и он по-прежнему не знает, каким должен быть его следующий шаг. Лена мелет свою серьезную чушь, а что делать, не говорит. Такое ощущение бывает, когда, честно уплатив, получаешь дешевую подделку вместо товара.
Поужинал: приходила мама, оставила в холодильнике мясо и картошку. Включил телевизор, увидел рекламу подсолнечного масла. Переключил на следующий канал, но и там ничего не было – ток-шоу, что ли, и он пошел по каналам дальше, но все это не касалось его главного, не касалось Норы, не давало ответа. Раздражало все сильнее, что Норы не касается ничего – ни на одном канале, ни на радио, ни в Интернете. Он уже переключал каналы, не обращая внимания на то, что показывают: интересное или скучное, умное или глупое, цветное или черно-белое, – палец на кнопке, мелькание пустых картинок и надежда, что среди них он сейчас увидит Нору. Возможно, она и мелькнула, когда он шел по третьему кругу, где-то между тридцать седьмым и сороковым каналом, длинная, с тяжелой головой-цветком и фарфорово-белым лицом, но он не мог заметить, потому что переключал быстрее и уже не ждал увидеть даже ее.
Он все еще менял каналы, когда комната озарилась яркими зелеными сполохами, так что на секунду он и вправду обрадовался подступившему чуду, – но сразу сообразил, что это салют в честь праздника то ли пива, то ли вина. Три месяца по городу висели размытые дождями афиши. Почему бы им не устроить праздник самогона? Синие блики. Глухой грохот. Он не мог слышать голосов, но ему казалось, что слышит – их разговоры, крики, радость. Весь город там, они все – он один здесь. Зэппинг[2] выравнивает настроение, но не лечит одиночества, которое вызывает Нора.
В какой момент это произошло? Приятели, мама, коллеги всё дальше, потому что он не может говорить с ними о своих планах, а о другом не хочет. Как будто какая-то дорога сначала разделилась на две полосы, потом между полосами легла сплошная, и вот-вот станут они отдельными дорогами и уведут в разные стороны. Леночка – последний его человек. Машет платочком на причале… Он рассмеялся картинке, на самом деле женщина с платочком на причале – случайный кадр из старого фильма, уже оставшийся несколько каналов назад. Был еще один человек, с которым можно поговорить обо всем этом. Николай выключил телевизор и взял свой мобильный телефон.
Гладкий, пряный голос на другом конце вызывал антипатию – но он переборол. Он должен был что-то делать, хоть что-то сделать в этот вечер. Александр ответил так, будто ожидал звонка, и вдруг ни с того ни с сего дал несколько важных обещаний. Договорились увидеться на следующий день.
