— Господи, Джон, я…
— Джулия у микрофона, она тебя сменит. Пойдем отсюда.
— О-о-о черт. И здесь конец? — Он тяжело поднялся, машинально одернул пиджак.
— Ну-ну-ну, Карл. Пойдем. Джулия справится. — Обняв Карла за плечи, он вывел его в коридор.
— Карл! Карл!!! — Джун, дежурная секретарша, одной рукой прикрывая телефон, другой отчаянно махала Карлу.
Ну? Этой что надо? Еще несколько шагов — и он проскочит в двери, выйдет на улицу, сядет в машину…
— Стой, Карл! — Убийственные каблуки Джун зацокали по мраморному полу вестибюля. — Стой! Джефф на проводе.
Карл беспомощно уставился на секретаршу. Вот и все. Карл Каспаров — безработный. Он взял у Джун трубку.
— Карл, дружок, мигом назад.
У Карла упало сердце.
— Чертовы телефоны обезумели, хм… хм… Все требуют тебя. Вернись в эфир.
И Джефф бросил трубку, не дожидаясь ответа, — как делал всегда, как делают лишь сильные мира сего.
— Это пра-авда, — пропела Джун, в восторге от нежданного скандала. — Уже десять минут, как телефоны не умолкают. И все хотят тебя, Карл. Ну и заварил ты кашу, — добавила она с кокетливой улыбкой замужней и счастливой женщины.
Карл обернулся к Джону. Тот пожал плечами и повел его обратно. В студии творился бедлам. В срочном порядке были вызваны еще три секретарши — отвечать на беспрестанные звонки. Наэлектризованная атмосфера разве что не искрила. Появление Карла вызвало овацию.
— Карл, дружок! — Джефф стиснул его в объятиях, круша ребра. — Им понравилось, черт тебя возьми! Ты звезда, дружок! Двести звонков за десять минут, слышал такое, хм… хм?! Ну-ка, давай в эфир, народ требует. Расскажи им о своих чувствах.
Джулия с улыбкой поднялась от микрофона, чмокнула Карла в щеку и протянула наушники.
Карл медленно сел, обвел взглядом море сочувственных лиц.
— Не знаю, смогу ли… — пробормотал он.
— Что? — Джефф всплеснул руками. — Сможешь, дружок, еще как сможешь. Продолжай в том же духе, и все. Хм…
— Но я ведь… сказал все, что хотел.
— Ну так скажи еще разок. Людям надо, дружок. Говори что хочешь. Главное — не молчи. Мы на тебя парочку звонков перекинем; бедолаги под стать тебе, только тебя просят. Джулия рядышком будет, поможет, если что. Будь собой, дружок, к чертям все правила… — Джефф попятился из студии. — Правила к чертям… Хм, хм.
Карла обуял ужас. Он хотел одного — вернуться домой. Чего от него ждут? Все эти люди, глазеющие на него… Психи, обрывающие телефон… Джефф подмигивает. Джулия гладит по руке. Джон несет очередную чашку кофе. До эфира сорок пять секунд. Черт. Как он одинок…
Часы отсчитали последние три секунды. Карл набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Выдохнул и прокашлялся.
— Что ж… — начал он. — Представьте, меня… э-э… попросили вернуться. Ха! Похоже, несчастный я вам больше по душе. Ладно… попробую… Продолжим. Пострадаем вместе, если получится. Не знаю, что из этого выйдет, а пока поставлю еще одну песню. Для Шиобан. Для нас с ней. Эта песня всегда напоминала мне о первых годах учебы в университете, когда я еще не был знаком с Шиобан; только смотрел на нее издали и грезил как о недосягаемой мечте… Итак, одна из лучших песен последнего десятилетия — «Вот она идет»…
Большие пальцы вверх от всех зрителей. Карл со вздохом облегчения схватил список файлов и принялся лихорадочно строчить, зачеркивать и опять строчить. Сегодня «Час пик» будет посвящен Шиобан. К чертям правила, сказал Джефф. Никаких правил. Вот и отлично. Он будет крутить любимые песни Шиобан. Упиваться ими. Кто-то хочет слушать, как он упивается, — пожалуйста.
Следующие два часа Карл говорил только о Шиобан; в эфире звучала пронзительно грустная и душераздирающе праздничная музыка. Он отвечал на звонки от собратьев по несчастью, совершивших ту же ошибку. Он благодарил тех, кто позвонил, чтобы пожелать ему счастья. Он исполнял и их заказы, ставил их песни.
Два часа… Два часа обнаженных чувств. Телефоны не умолкали; трубки изливали слезы, гнев, грусть, сожаление, раскаяние. Одиночество Лондона разбивало свои раковины, чтобы вновь ощутить себя частью живого мира. Мыльная опера. Банально, старомодно, сентиментально. Но это было нужно людям. И именно то, что нужно Карлу.
Вечером, когда он вышел из здания студии, его встречала толпа с цветами и блокнотами для автографов. Мир словно сошел с ума. «Спасибо! — скандировали сотни голосов. — Держитесь!» Симпатичные девчушки совали ему бумажки с номерами телефонов, бледные парни с тоскливыми глазами молча жали руку. Карл протискивался сквозь толпу, без конца благодарил, совал в карман бумажки с номерами, брал цветы и давал автографы, пока наконец не нырнул в машину.
— Ну и дела, — пробормотал он, хлопнув дверцей. — Дурдом.
Карл и не догадывался, что это лишь начало безумия. На следующие несколько дней Карл Каспаров стал самой известной столичной знаменитостью, любимцем публики и средств информации. Репортаж о нем появился в «Вечерних новостях», его фото на третьей странице «Ивнинг стандард» сопровождалось статьей об изменах, каждый вечер толпа у студии все густела.
Только с точки зрения самого Карла, вся эта шумиха оставалась бессмысленной, нелепой чехардой. Единственный желанный звонок так и не раздался.
Он снова ночевал у Тома с Дебби. А потом еще. И еще. Мысль о возвращении в пустую квартиру была невыносима. Шиобан знала, где его искать: Карл оставил сообщение для нее миссис Макнамаре, повторив номер дважды, чтобы та наверняка не ошиблась. Шиобан не позвонила. Она не могла не читать газет, не слушать радио и не смотреть новостей, но ее, похоже, судьба Карла не трогала. Весь Лондон рыдал от сострадания к нему. Весь мегаполис, но не Шиобан.
Три дня подряд он ездил на работу, возвращался в дом друзей, напивался, вел долгие беседы с Томом и Дебби о Шиобан, о жизни, о том, как он одинок в свои тридцать пять — без любимой, без детей. И ждал, ждал, ждал звонка.
Через три дня он начал злиться. Какого дьявола, в конце концов?! Она ведь тоже почти изменила ему с Риком, разве нет? Она тоже его предала. Целоваться с кем-то тридцать минут или перепихнуться за пять — велика ли разница, если уж на то пошло? Еще неизвестно, кто кому больше изменил. И потом… допустим, признался бы он ей в измене с Шери — разве она простила бы? Разве сказала бы: «О, Карл, ты поступил гнусно, но раскаялся, и потому я тебя прощаю и верю тебе как прежде»? Да ни за что. Точно так же впала бы в ярость, точно так же заклеймила бы его и точно так же бросила бы.
В четверг, в канун Рождества, он наконец нашел в себе силы вернуться в квартиру на Альманак-роуд.
Сидя на заднем сиденье такси, глядя в окно на промозглый, грязно-серый город, он медленно умирал от тоски, гнева, одиночества и убийственного, всепоглощающего страха.
Какой странный звук издает ключ в замке… Словно эхо из прошлого, словно тень воспоминания о полузабытой мечте. Прежде он не замечал ни металлических щелчков при повороте ключа, ни упругой отдачи открывшейся двери. Сейчас все было ново для него — и вместе с тем смутно знакомо.
За пять дней с отключенным отоплением квартира выстудилась. Шиобан всегда поворачивала ручку до максимума, утверждая, что не переносит холода — что-то там у нее не ладилось с сосудами. Карлу хотелось прохлады, и он тайком от нее открывал форточку или чуть прикручивал регулятор термостата. Зато сейчас он не возражал бы, если бы от жары краска на стенах пошла пузырями.
Следов погрома не было. Перед отъездом Шиобан навела порядок. В углу на кухне один на другом громоздились три мешка для мусора, набитых осколками его пластинок, у пожарного выхода сиротливо пристроилась голая елка, а у камина — пакет с останками елочных украшений. Вместе с Шиобан исчезли все милые мелочи, придававшие дому жилой, уютный облик: вазочки, рамочки с фото, часы, домотканые половички. Квартира сверкала хирургической чистотой и благоухала полировкой для мебели. Кошмар.
Едва шагнув через порог, Карл готов был бежать из квартиры куда глаза глядят. На кухне нет больше старенькой плетеной корзинки Розанны; и ремешок ее больше не болтается на крючке в коридоре. Холод. Пустота. Гробовая тишина.
Карл тяжело опустился на диван, на их диван. Шесть вечеров назад здесь сидела Шиобан и говорила, что все кончено, а он рыдал у ее ног и умолял не бросать его. Карл сгорбился, спрятав лицо в ладонях. Тишина и холод обволакивали, проникали до костей. Только теперь он начал понимать, что Шиобан ушла навсегда. Это не размолвка, это не попытка отдохнуть друг от друга. Это конец. Она не вернется.
В первый раз за всю жизнь рядом с Карлом не было ни души.
Шери видела, как он вернулся на Альманак-роуд два месяца назад, в канун Рождества, в первый раз после того нашумевшего «Часа пик». Она стояла у окна в своем белоснежном пушистом халате и смотрела на серого, поникшего, скучного типа, мало похожего на прежнего брызжущего энергией Карла Каспарова. На глазах у Шери он толкнул входную дверь, и она могла бы поклясться, что уловила страдание в его тусклых глазах…
