— Слушай, но как же все-таки приняли дорогой проект? Это ж свинство.
— Не волнуйся, детка, я уж там по ходу дела что-нибудь придумаю, рационализирую что можно. В крайнем случае, как говорил, помнишь, Массальский в фильме «Цирк»: «Полкило в артиллерия не играет никакой роль». И вообще Лукич правильно рассудил, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти.
Он притянул ее к себе и поцеловал в затылок.
— Ладно, бог подаст…
Так они лежали, болтая еще час, может, полтора, пока Митька не застучал в стену:
— Па, тебя!
— Я тебе сто раз говорила, скажи, чтоб поставили параллельный телефон.
— Я лучше скажу, чтоб тот сняли. На черта мне эти вечерние звонки! — Он босиком зашлепал по паркету. — Я сейчас…
…Вернулся Константин Яковлевич минут через пять, лицо его было хмуро и как-то по-детски растерянно.
— Что случилось? — спросила Галка. — Ну давай выкладывай.
— Да ничего не случилось. Звонил Потапов…
— Шурик? Ой, ну и что?
— Вот то-то, что ничего. Спросил, как здоровье, как ты, все ли играешь в теннис. Про Митьку спросил: как он там, научился ли выговаривать букву «к» или по-прежнему «тушает тартошту»?
Галка засмеялась и сказала:
— Ой, как время бежит! Он же у нас с самой Трифоновки не был, с Митькиных трех, даже с двух лет…
— Да, — рассеянно сказал Константин Яковлевич. — Он тоже все жалел, что такая вот заведенная жизнь, не вырвешься, не повидаешь просто так друзей студенческих лет….
— Папа, что случилось? — спросил Митька, появляясь в дверях.
— Слушайте, что вы все пристали? И этот тоже. Иди-ка ты учи уроки, неужели я тебе обязан напоминать о твоем долге?
— Я все выучил.
— Все? Как будет по-английски… э-э… Ну, скажем, собака?
— Дог, — сказал Митька обиженно.
— А… красная звезда?
— Рэд стар…
— Ну ладно, иди тогда почитай что-нибудь. Я в твои годы уже всего Беляева прочитал…
Константин Яковлевич наконец добрался до своей синей книжки, демонстративно раскрыл ее на первой попавшейся странице, записал в зеленую тетрадь какое-то слово, но тотчас же отложил ручку.
— Да, кстати, слушай, Галка, надо снять этого Хемингуэя. В какой дом ни придешь, у всех на стене точно такой же. Просто пошло становится. Кругом какие-то мещанские банальности, вот эта глиняная керамика, как у всех, вот этот жираф дулевского завода. Ей-богу, черт знает что…
— Слушай, что он тебе сказал, Шурик? — тихо спросила Галка. — Какую-нибудь неприятность?
— Да нет же, черт возьми! Могу тебе поклясться здоровьем, могу дать честное пионерское под салютом всех вождей, я все тебе слово в слово пересказал.
— Так чего ты психуешь?
— Я совершенно спокоен. Абсолютно. Я просто хочу понять, почему звонил Потапов?
— Ну, хотел про нас узнать, как мы живем… Я сама иногда думаю: как там теперь Шурик?
— Да, вот именно! Как здоровье, как семейство… Но почему же он, черт возьми, звонил?!
— Ну, хороший же парень, действительно ему интересно…
— Господи, ну что ты там, в своем шарашмонтаже, можешь понимать в таких вещах… Не смеши меня, честное слово… И иди укладывать Митьку. Мне надо, в конце-то концов, поработать.
Он снова раскрыл книжку, снова записал в тетрадку какое-то слово, потом встал и прошелся по кабинету — туда-сюда, туда-сюда. Почему же, почему позвонил вдруг из Москвы Потапов, почему он ни с того ни с сего вспомнил?
«Может быть, ему нужна какая-нибудь поддержка со стороны нашего института? Скажем, в Енисейском проекте. Но на кой ему мы, когда уже есть решение Совмина? Нет-нет… Что-то другое…
А может быть… — Под ложечкой даже засосало. — Вдруг сдвинулся тот вариант и меня хотят забрать в Москву? Конечно, он мог об этом узнать первым, он вхож в сферы. Но нет, нет-нет-нет, только вчера министр объяснял по телефону кызыл-батурские задачи, и если б он собирался двинуть тот вариант, он бы говорил иначе…
Что же все-таки такое? А может, просто Потапова снимают и он готовит почву? Конечно, если слетишь с такого места, лучше всего падать в науку. Да-да-да. Вполне возможная вещь. Хотя, с другой стороны, Синельников, у которого абсолютный нюх на пожары… Он только вчера назвал Потапова организатором своих успехов. Да нет, исключено. И потом уже Потапов, кажется, докладчик на ленинградском конгрессе…»
Константин Яковлевич подошел к столу и стал лихорадочно перебирать папки, папочки, рукописи, навалом лежавшие на зеленом сукне.
— Черт возьми, Галина (он в самых крайних случаях называл Галку Галиной), ты опять убирала на моем столе? Я же, кажется, по-человечески тысячу раз просил!
— Ну что там у тебя пропало? — сказала Галка недовольно. — И не ори, пожалуйста, Митька засыпает.
— Тоненькая зеленая папка, там написано: «Материалы к конгрессу».
— Вот же она, на тебя смотрит… Кося, маленький, перестань, пожалуйста, психовать…
— Слушай… — сказал он с непонятным озлоблением. — Ну что ты от меня хочешь? Я совер-шен-но спокоен. Просто надо заняться важным делом, черт бы его побрал! Иди, Галка (это уже мягче, нельзя ей показываться таким, бог знает что подумает). Иди, иди, малышка, ты меня рассеиваешь…
«Так в чем же все-таки дело? Неужели… — Константин Яковлевич даже вскочил от внезапно вспыхнувшей догадки. — Конечно, Бордюков, проклятый враг, перешел в Госконтроль. Он знает всю историю с бутырлинскими поправками. Конечно, никакого криминала там нет, но сейчас как раз идет такой шум из-за универсальных конструкций. Можно на такой двоечке сгореть дотла. И, видимо, уже пожар произошел. Конечно, Шура — Галка права, он действительно хороший парень — позвонил, чтоб как-то смягчить удар, напомнить, что в случае чего он поддержит… А что значит — поддержит? Ну, даст стул замначальника лаборатории у себя в хозяйстве. Это после всего, после всего…
Но почему вдруг Потапов? Меня же будут снимать (он подумал: не „могут снять“, а именно „будут снимать“) не по потаповской же линии! Но нет, он мог знать, он в самом деле вхож в сферы».
Ночь Константин Яковлевич провел плохо. Раз пять он вставал, пил воду на кухне прямо из-под крана, со щемящей тоской слушал, как маленький транзистор мурлыкал в самое ухо пионерские песни, почему-то транслировавшиеся по ночной программе «Маяк»…
Днем он тоже был не в своей тарелке — распушил начальника лаборатории струнобетона за пустячную провинность, отменил собственное распоряжение о расширении мехмастерской, отказался от давно назначенного обеда с секретарем горкома Тымяниным.
Совершенно издергавшись к вечеру, он велел секретарше вызвать ему Москву. Когда в трубке загрохотал раскатистый басок Потапова, Константин Яковлевич пролепетал непослушным языком:
— Александр Ильич… Шура… Это Константин…
И только потом, малость овладев собой, заговорил запроектированным заранее беспечным голосом:
— Слушай, Шур, мы тут с Галкой поспорили, почему ты вдруг ни с того ни с сего позвонил. Может, годовщина какая (надо еще, еще беспечнее) или дата, а мы забыли…
— Да нет, — сказал Потапов. — Вчера моя Рая книжки готовила для выброса. Ну, пионерам на макулатуру. И нашла карточку. Вся наша группа ПС-9 на преддипломной.
— А-а, — засмеялся Константин Яковлевич, — вот оно что…
— Да, — сказал Потапов. — Ты знаешь, Костя, посмотрел — боже мой, какая судьба. Только ведь мы с тобою живые остались.
— Да-а, судьба, — сказал Константин Яковлевич и глубоко вздохнул.
Эту ночь он спал хорошо.
1964
— Вы всегда ко мне приходите. Так прямо и спрашивайте: Лелю, мужского мастера…
Я обещал.
Молодая, пухленькая, в белом халате, она стояла надо мной, полязгивая ножницами. И на высокой ее груди колыхался крохотный голубой пластмассовый космонавтик с розовой мордочкой.
— Я всегда могу без очереди подстричь, скажу: «Это из нашей гостиницы» — и все. Мы гостей без очереди обслуживаем.
Она лукаво приподняла подбритые бровки.
— Но я лучше люблю москвичей. А то ведь не всегда культурные клиенты попадаются. Много еще разных. Приезжих откуда-нибудь и других…
Она вздохнула. Очень смешно сочетались в ее милом лице простодушие и хитрость. Пожалуй, простодушия все-таки было больше.
— Я вот что хотела спросить… Вы знаете, как сейчас с автомобилями?
— В каком смысле?
— Ну, насчет продажи. Правда, что совсем запретили, чтобы из рук в руки?
— Только через комиссионный магазин. Оценят, сделают скидку на износ и продадут — очень просто.
— Да, я уж слышала, — сказала она убито. — Муж в этот выходной ездил, узнавал. Там, в этой комиссионке, заведующий полковник, то есть отставной. Конечно, он ничего такого не допустит, все по-честному. Да ему и не надо: пенсия, наверно, три тыщи по-старому. Или четыре! Не знаете, сколько пенсии у полковников?
