Уткнулась носом в зелёную ворсу одеяла, и – раз. Ноги сверху. И – перекрутило.
– Фух… Чуть не сломалась. Старовата я для… – потирала заболевшие плечи (что-то слышит или кажется?), и ей стало так смешно и так весело – на поверхности лица. Она рассмеялась. Кувыркаться бы и кувыркаться. Кувыркнулась ещё раз, и все смеялись, кроме Коли и Светы, которые стояли вместе, в стороне, и с ожиданием смотрели на неё. «Свете одиннадцать лет», – вспомнила Анна.
Потом открывалась дверь, и она подхватила выпавший из рук платок и прижала ко рту, бледнея. Но это был взрослый Сергей. Дети отступили на шаг. Он окинул взглядом разбросанные бутылки, одеяло на полу.
– Конечно, где ещё тебя искать, если целый вечер нет…
– Уже… кончилось?
– Давно.
Он присел на одну из кроватей.
– Ну, молодёжь, как жизнь?
Дети, сбившиеся в углу и занимавшиеся уже другой игрой, без Анны, покосились на него, но ничего не ответили, играли дальше.
– Пойдём, Ань. Звонок сейчас будет к отбою.
– Так быстро?
– Без пяти десять. Я тебя провожу до спальни.
– Подожди, я уложу их.
– Сами лягут.
– А сказку? – возмутилась Катя. Слушала, оказывается.
– Завтра, Катюша, завтра. Я устала.
На неё вдруг в самом деле навалилась страшная усталость. Будто она не кувыркалась здесь, а работала там, в большом зале. Сергей взял её за руку.
– Спокойной ночи, малыши, – пробурчал он на выходе.
В коридоре было свежее. Два раза сжалось под ложечкой. Добрели до женской спальни, в которой стоял страшный гомон: женщины перекрикивали друг друга, но оставались на местах, в своих ячейках.
– Теперь поднимайся сама! – прошептал в ухо. – Ночью не жди. Сегодня за дисциплиной следить будут.
Анна кивнула и, не оборачиваясь, пошла к ярко освещённой стойке. Поползла наверх паучихой, стараясь не разбирать слова, крики, которые навязчиво лезли в уши. Но против воли узнала – не всем хватило поп-корна, подозревали случай коррупции, которую нужно так же карать, как противничество; кроме того, в первых рядах видели одного из погибших в День основания, с одной стороны, у него, разумеется, есть моральное право, но с другой – это настоящее хамство. Да не он это был… Хамство! Есть же традиции, здравый смысл в конце концов…
Звонок, потух свет, женщины притихли. Перевернула тяжёлый организм в кровати.
«Даже если от терпения высыхают и трескаются губы – всё равно. Терпение – всё, что есть у нас. Наша опора, наша стойка, на которой ячейки. Если бы его не было, можно было бы упасть. Когда я пишу так, вслепую, и вообще по ночам, если нет рядом Серёжи, мне кажется, будто я вишу в пустоте. И нет никакой четыреста второй ячейки, никаких стоек, никакой Колонии. Чем больше вокруг шуршат, скрипят, храпят, тем страшнее мне, что этого нет. Тихо! Кажется, кто-то плачет. Нет, даже не на нашей стойке. Спите, дуры! Спать хочется… И страшно закрыть глаза».
Снилось: стойки. Ячейки. В ячейках все мокрые из-за дождя. Мокрые тела начинают вибрировать, как ракеты перед взлётом. Она задыхалась, она кричала…
Проснувшись, поняла, что никого не разбудила криком – кричала только во сне. И спала совсем недолго, пять или десять минут, а может, и вовсе не спала, потому что ни на минуту не забыла, что лежит скорчившись на подушке, и не переставала ощущать свой собственный запах. Неприятный. В ухо впивалась оставленная шариковая ручка. Но хуже в кишечнике. В нём бурлило. Нужно выпрямлять руки-ноги, спускаться, идти в туалет. Взывала к сознанию, шаткому и непостоянному над мутной массой, из которой трудно выделить и отскрести себя. Переоделась беззвучно. Спустилась. Не очень темно – заснеженные равнины фосфоресцировали в окнах. На цыпочках вышла в коридор, ткнула дверь туалета. Кабинка, защёлка, холодный унитаз. Обрывок рекламы сигарет. Съеденное за обильным обедом потекло из неё вонючей водой. Её не пугало. Так она станет совсем невесомою, и ветер сможет унести… Разорвав клубки отношений, привязанностей и неприязни, и всё решится без неё, а она даже не услышит, что про неё скажут. Прикрыла веки, потому что ещё чуть-чуть, и заснёт, и забудет, где находится.
Чтобы не уснуть, сфокусировала взгляд на рулоне туалетной бумаги. Бледные тени скользили под ногами. Вот и всё, кишки пустые-пустые. Замечательно пусто. Она сидела бы ещё, если бы не замёрз сморщенный живот. Он покрылся пупырышками вокруг пупа. И приходилось вставать, держась за стены, кряхтеть, дёргать слив, бесконечно возиться с дырочками на поясе брюк. Пустая, как призрак. Когда одна, каблуки так громко цокают по полу. Обула, не разобрав в темноте, старые туфли… Эхо. Умывальник. Вымыла руки и лицо. Намочила и пригладила волосы. Трубы завыли. Отшатнулась при звуке и скорее закрутила кран.
Анна прошла мимо двери в третью спальню. Квадраты пола были так прохладны и воздух чист. Гудела вентиляция. Дошла до развилки, где обычно сворачивала к столовой. Пошла в другую сторону. Хотела сначала спуститься к детям, но они могли испугаться ночью. Ведь дети спали.
Услышав шаги, скользнула за первую попавшуюся дверь быстрее, чем сообразила. Это были коридорные дежурные. Дежурными назначали обычных колонистов, по очереди. Мужчин. Серёжа тоже раз дежурил, но всю ночь провёл у неё. Однако после теракта с этим стало строже. Дежурные шептались. Она их не видела, но слышала гулкий ночной шёпот.
– Здесь кто-то был!
– Поссать вышел.
– Да баба была.
– А что, бабы не ссут?
– Не в мужском туалете!
– Ну, навестить своего пришла… Не будем же мы…
Дождавшись, когда они зайдут за угол, вышла. Сообразила, что находится в мужском секторе, и в голову пришла чудесная идея: найти Сергея. Вот это будет сюрприз! Почему всегда он в приходит в 402, а она у него не была ни разу? Какая ячейка… 208… или 203… Она бормотала на ходу: «Двести восемь или двести три» – и предчувствовала, как разбудит его, растормошит и не даст закрыть глаза – будет пальцами держать веки. От радости на щеках заиграл румянец, пританцовывала на ходу. Седьмая спальня, мужская, отыскалась легко, но ей нужна была шестая, а шестой нигде не было. Анна долго бродила по прямому коридору, пока не сообразила, что шестая спальня не рядом с седьмой, а за лестницей, между мужской душевой и лифтом.
Прокралась, специально проверила номер. Чёртова дверь скрипнула за спиной, закрываясь. На мгновение показалось, что она в своей же спальне, – те же стойки, те же окна. Но нет, на самом деле – всё другое, чужое, утяжелённое. Другой воздух – резкий и опасный. Совсем не похожий на запах преющих женских подмышек, к которому Анна привыкла, который воспринимала как свой. Стены другого оттенка, и даже в полумраке заметна неопрятность – свисающие рукава, пятна на полу. Звук храпа другой. Она стояла, вытаращив глаза. Где здесь 308? За сетками угадывались спящие. Неслышно прошла мимо стоек, заглядывая за сетки первого яруса. Кое-где были старики. Кое-где – молодые, хорошо сложенные, полураскрытые. Серёжа был бы рад – в ней проснулось что-то «такое». Но пахли все тревожно и резко.
Высматривала его. Лежащих на верхних ярусах не было видно. 308 или 208? Или 203?.. Застыла на месте, когда вверху закашляли. К сожалению, кашель не Сергея. Его бы узнала. На первом ярусе один сел, растирая глаза: «Что? Кто здесь? Кто… что такое?» Привидением, на носках, чтобы не стучали каблучки, – в двери.
Немножко адреналина для живости – хихикала себе в кулак. А стакан смеха, как известно… стакан заменяет сметану, а ей нужно питаться. Ноги заплетались. Вышла из мужского сектора и полностью потеряла ориентацию. Бродила по чужим коридорам, удивляясь, что не все спят. Прижалась ухом к деревянной лаковой дверце, такой непривычно нарядной. Тонкий женский голос кричал, отражаясь в телефонной трубке: «…не хватит машины, говорю вам, не хватит! Пятеро их!.. Да? А сиденья? Им сиденья специальные нужны, а вы знаете, сколько оно места занимает, сиденье? Больше взрослого…Нет, говорю, всё равно не поместятся! Да забирайте вы их, но только транспорт нормальный вышлите! Я, что ли, против?.. Я… я только… Говорю, я только за! Хоть сейчас! Сколько повторять – микроавтобус! Да… Как минимум мини-вэн».
Вышла на лестницу – по ней поднималась в первый свой день в Колонии. Побежала вниз, но выхода к парковке не нашла – нашла спуск в подвал, в котором по вечерам собирались на посиделки. Где впервые по приезде в Колонию увидела Сергея. Теперь бывала здесь редко – дети. Ночью так странно выглядело это место: свисающая пакля покачивалась, как расслабленные руки. Она пошла на едва различимый свет, прошла между двумя загородками – никогда не обращала на них внимания. Пришлось снова спускаться, здесь уже не было ничего, кроме труб, еле протискивалась, но где-то впереди горела дежурная лампочка. Трубы разошлись в стороны, промелькнуло два неясных знака, запрет, и Анна оказалась у прямоугольного технического бассейна, от которого тянуло хлоркой. Что-то текло в воду, журчало, и на бортике синели цифры: 213–922. Лампочка покачивалась над бассейном.
