– Никогда я не пойму, за что таких любят… Не ожидала я от него, не ожидала.
– Это ты о Сергее? Не смеши. Но мне плевать, что он обо мне рассказывает.
– Он в принципе нормальный, симпатичный. Ты его бы пожалела. И нас.
– Я всех жалею.
– Твоё дело.
«Как вы мне все надоели, – думала Анна, расправляя измятый рукав. – И Сергей, и тётя Порфира, и дети, и ты в особенности. В особенности ты».
В столовой позвякивала посуда, неприятно пахло едой и водным паром. Анна нанизывала макаронины на вилку и улыбалась технику Вячеславу. В последнее время она активно делала вид, что ест, а не сидела, сложив руки на коленях. Разговаривала с Яной. Ведь Каро была права, когда обратила внимание на её неправильное поведение, странно, что не замечала сама. Чрезвычайное происшествие – две колонистки подрались из-за очереди в душ, их разняли и забрали – окончательно открыло ей глаза. Нельзя забывать о правилах общей жизни. Быть приветливой и общительной стало принципом Анны, и она знала: в случае чего, за неё найдётся кому заступиться. Жаль только, что в День основания плохо себя вела. На то, что коридоры Колонии так запутаны и открыты… на то, что прошлой ночью за перегородкой ячейки скреблись, как кошка… лучше не обращать внимания. Анна в самом деле сжёвывала и глотала некоторые макаронины. Старалась теперь есть больше – Надежде замену так и не прислали, но зато им с Каро за дополнительную работу подняли паёк. И старалась скрывать свою сумасшедшую привязанность к детям. Из глубины столовой доносились разговоры. Резануло слух тревожное слово «кровотечение». Анна не нарушала правила, она оставляла в глазах и на лице здравую мысль, управляла мимическими мышцами. Не то что раньше, когда не интересовалась людьми и ходила расхлябанная. Челюсти вполне достоверно изображали пережёвывание. Многие наконец взялись за стаканы, и она не в числе первых. «А ведь могли бы быть ещё кровать-пускания и переливания…» Кровать – это всегда хорошо. Мягко и уютно. Она глотнула компот, прохлада потёкла через шею в грудь. Что же это за кошка скреблась ночью, ведь запрещено содержать животных. Теперь Анна с жалостью думала о нарушителях.
Единственная мелочь, которую по-прежнему не соблюдала, – запрет выносить книги из библиотеки. Однако в душе она не сомневалась, что в случае прокола крайним окажется всё-таки Володя. А ему ничего не будет, он такой молодец, всё делает правильно. Кстати, Володя и Каролина, после трёх попыток расставания, окончательно помирились. Анна была счастлива за них. Она подозревала, что «разводы» происходили единственно из желания Каролины сделать совместную с Володей жизнь хоть на йоту интереснее, – Каро ведь понимает, что от единожды выбранной пары здесь деваться некуда. Володя же в эту логику не въезжал и всякий раз расходился всерьёз.
Обед окончился, пора было возвращаться на работу. Бросила: «До скорого. До ужина», – Славе и Яне.
Едва нагрелся утюг, дверь гладильной распахнулась. Гладильщицы застыли от неожиданности. На пороге стоял молодой человек. Анна не помнила, где и когда, но где-то его уже видела. Одет он был в обычную форму, однако смотрел свысока. Каролина покосилась на бабулек, потом на Анну и поставила утюг на место.
– Срочно. Дикушина, Анна, кто из вас? – спросил молодой человек.
– Я, – ответила, опустив руки. По коже пробежали мурашки.
– Значит, так, Анюта, выдёргивай из розетки и пошли за мной.
Голос звучал вполне мирно, даже грустно. Она отключила утюг, кивнула коллегам и последовала за молодым человеком. Он молчал. Ей становилось тревожно, хотя уговаривала себя не волноваться. Книги? Или дети? Или всё-таки день казни? Лампы слепили глаза. А, собственно, почему они светят среди бела дня? Какое расточительство. Вдохнула и спросила:
– Я могла бы узнать, куда мы идём?
Уже перестала ждать ответа, когда услышала:
– Некто хочет с тобой попрощаться.
Некто?.. Непроизвольно ускорила шаг, щёки порозовели.
– Он что, уезжает?
– Нет.
Для рабочего дня было на удивление людно. Они поднялись по боковой лестнице, о существовании которой Анна раньше не подозревала. Остановились возле высокой деревянной двери. Молодой человек открыл и втолкнул Анну внутрь.
– А ты?
Он отрицательно покачал головой и закрыл за ней с той стороны. Анна оказалась в небольшой прихожей. Именно прихожей – самой обыкновенной, какие бывают в квартирах. Смешанные чувства стали комком в горле: ностальгия по квартирам, по обычной людской жизни в них, и страх не вернуться обратно – в свою Колонию. Опустила глаза на зеленоватую форменную одежду – это немного успокоило, прогнало нарастающее ощущение, что выйти отсюда можно только в чужой серый подъезд.
Это была стандартная трёхкомнатная квартира, каких тысячи там, где Анна жила до Колонии. Из кухни через прихожую проходили люди, одетые в личное. Некоторые выделялись опухшими или заплаканными глазами. Её пропустили, и она оказалась в маленькой квадратной комнате, какие чаще всего отводят под детскую. На полу лежал истёртый ковёр. Синие шторы оставались задёрнуты – свет печально сочился сквозь них. Узкая солнечная полоса из щёлки между полотнищами падала на пыльный столик, где в беспорядке валялись использованные шприцы, целые и надломанные ампулы, обсосанные кусочки печенья.
На тахте у стены лежал человек. Было видно, что он болен, страдает, а вот возраста его не смогла определить даже приблизительно. Один глаз больного был широко открыт – прозрачно-карий, с маленьким зрачком. Другой – то открывался, то закрывался, веко подрагивало. «Может, это и есть самый главный в Колонии?» – подумала с жалостью и страхом, однако сразу вспомнила, что главных здесь нет.
Увидев её, человек забеспокоился, попробовал что-то выговорить, но язык застрял между губами.
– Можно, я раздвину шторы? – громко спросила Анна.
Не получив ответа, она оттянула синюю ткань, и открытый глаз стал ещё прозрачнее под светом. При солнце заметила, что в комнате всё припорошено пылью, даже умирающий, который беспомощно пытался перевернуться, чтобы лучше её разглядеть. «Нет, он просто болеет, что у меня за мысли – сразу умирающий», – успокоила себя. Вздрогнула – за спиной скрипнуло, вошёл один из незнакомых, одетых в своё.
– Что с ним? – спросила Анна, указывая на тахту.
Вошедший пожал плечами. Анна уже видела его – ночью, в зале заседаний.
– Он очень хотел, чтобы ты пришла. Требовал, пока мог.
– Точно меня? В Колонии, знаете, столько Анн.
– Даже не намекнул, зачем ты ему понадобилась. Говорил только: важно, важно.
Как бы в подтверждение слов больной жалобно скривился. Он пытался плечом впихнуть язык в рот, чтобы сказать. Присела на корточки рядом. Странно – отвращения не испытывала.
– Ну? Что?
Он не отреагировал. Подняла голову:
– Почему ему никто не поможет? Может, ещё что-то можно сделать?
Собеседник отрицательно покачал головой.
– Нет, сделать уже нельзя ничего. Врачи уже ушли, сказали – к ужину умрёт. Они здесь не помогут. Уже недолго ждать, но ты побудь здесь, для виду побудь.
Умирающий моргнул дёргающимся глазом – словно подмигнул ей. Анна услышала, как за спиной прикрыли дверь. Их оставили наедине. Решила в самом деле подождать. Неприятное дело, но, наверно, зачтётся как большой плюс. Забудут часть её нарушений. А может, наградят как-то. Например… паёк ещё увеличат! Немного ещё увеличат, и ей с детьми будет полностью хватать, и наконец они все шестеро будут счастливы. Просидела на корточках минут десять. Ноги затекли, но не решалась сменить позу. Лежащий словно забыл о ней, смотрел в потолок и дышал. Внезапно, по-прежнему уставившись в потолок, зашептал: «Я тебе расскажу, как я попал в Рай. Послушай. Я был во всех отношениях выдающимся человеком. Ах, какие тайны я открывал. Но я оказался слишком выдающимся. Я заболел и попал к злым врачам. Они мучили меня. Требовали рассказать им то, чего я и не мог придумать. Но однажды ночью ко мне через оконное стекло пришёл ангел. Он выглядел пятилетним мальчиком, которого я обидел когда-то, забрал его из дома. Он меня погладил по голове и спросил, устал ли я. Я сказал, что устал, и он сказал: „Пойдём! Я помогу тебе! Ещё не поздно!“ И он повёл меня. У него были ключи от всех дверей. Он посадил меня в чёрную машину – такую же, на такой мы ехали там… в аэропорт. И потом мы ехали много дней и ночей, машина ехала сама, а мальчик сидел на водительском месте, и гладил мою левую руку, и говорил, что ничего страшного. Потом я ему сказал, что он может уходить, что дальше я сам. Потом я сбился с пути».
– Да-да, – закивала. Она считала, что последнему бреду поддакивают, но умирающий подскочил на своей тахте. Анна закричала и отшатнулась.
– А с чего ты взяла, что я умираю? – захохотал он. – А?
