Ознакомительная версия.
Мы проговорили еще с час. Я требовал более весомых гарантий, Феликс обещал. Вспоминали Москву – дело прошлое. Я рассказал лживую повесть о своем бегстве. Феликс внезапно поинтересовался, как я отношусь к наркотикам. Я заявил, что никак не отношусь. Стар я для наркотиков.
– Да я не об этом, – сказал Феликс. – Не хватало еще, чтобы я сидел рядом за одним столом с торчилой. Можешь в бизнес войти, я это имел в виду. А то вдруг у тебя моральные устои, я ж не знаю… А вообще, Паша, треп это все, пустозвонство. Иди, сделай дело, тогда станем серьезно говорить.
…Возле входа в клуб Илья о чем-то разговаривал с парнем, лицо которого показалось мне знакомым. Кажется, нет, я уверен, что это был тот самый киношник, которого я видел парой дней ранее неподалеку от Викиного дома. Когда я проходил мимо, оба кивнули мне и вернулись к разговору. А я решил поехать домой, отоспаться. Перед сном неплохо было бы прогуляться и хоть в первом приближении начать обдумывать, с какой стороны взяться за поручение Феликса. Сообразив, что прогулки в глуши вокруг моего жилища – дело для вдохновения безнадежное, я решил немного послоняться по Сохо и его окрестностям. Злачный район, энергетика соответствует моим черным замыслам, мало ли… Может, и снизойдет что-нибудь?
Пройдя два-три квартала, я оказался в месте, напоминающем Чайна-таун. Вечер, начавшийся с «белого китайца», привел к желтым, натуральным кули. Один такой, в своей странной шапке, в длинном бесформенном халате, стоял возле своего заведения и, несмотря на позднее время, явно намеревался зазвать хоть кого-то внутрь. Увидев меня, стал кланяться, приглашать в свою не то харчевню, не то… Оп-па! Где раньше были мои глаза?! На вывеске, укрепленной между красных фонариков в форме воланов, был изображен китаец с трубкой странной формы. Изо рта он выпускал струю желтого дыма, и дым, поднимаясь кверху, заволакивал вывеску, превращался в облако. На облаке сидела совершенно голая баба и похотливо улыбалась. Глаза рисованного китайца были закрыты, на лице художник мастерски изобразил наслаждение. Называлось заведение незатейливо – «Свит дримс», и хозяин, который словно поджидал меня, уже не просто кланялся, а буквально извивался, как бесхребетная змея. При этом он лопотал что-то на своем нелепом наречии, придающем английскому языку ни с чем не сравнимое звучание. Я бы прошел мимо, но меня поразила вывеска. Вернее, то мастерство, с которым она была нарисована. Картинка отличалась великолепным исполнением, китаец и сидящая на облаке девица казались объемными, да что там – живыми! С чего-то взяв, что непременно именно так у китайцев выражается согласие, я поцокал языком и под лопотание гуттаперчевого хозяина проник внутрь.
Вначале я было разочаровался, оттого что увидел лишь маленькую закусочную с поднятыми наверх стульями, но китаец, шедший впереди меня, не останавливался. Вот он подошел к двери в стене, отворил ее. Я шагнул следом и попал в курильню опия. В воздухе витал желтый дым, на кушетках спали умиротворенные люди. Я вспомнил вопрос Феликса о моем отношении к наркотикам, отчаянно подумал, что, черт с ним, живем один раз, и кивнул своему провожатому.
Китаец указал мне свободную кушетку. Я осторожно прошел меж рядами летающих во сне, присел, огляделся. В довольно обширном, прямоугольной формы помещении в несколько рядов стояли деревянные топчаны, покрытые циновками. В изголовье каждой был положен предмет, по форме напоминающий кирпич, также оплетенный камышом. Этот кирпич использовался вместо подушки. Возле каждого топчана располагался крохотный столик. На столике стоял глиняный пузатый горшочек, навроде того, в котором у нас в захолустных ресторанах подают бессмертное блюдо «пельмени в горшочке». Вместо пельменей в нем была желтоватая смесь, по консистенции напоминающая тесто с какими-то примесями. Из теста торчала длинная штуковина, похожая на шпильку великанши, – сантиметров сорок, а то и полметра, с набалдашником на конце. Набалдашник был выполнен из слоновой кости и представлял собой сцену фривольного содержания с участием какого-то пузатого китайского мандарина и симпатичной нимфетки. Рядом с непростым горшочком стояла самая обыкновенная зажженная спиртовка. Возле спиртовки лежала опийная трубка: длинная, полая, с воронкой на запаянном конце, другой конец был открыт. Стоило мне опуститься на циновку, как рядом возник уже другой китаец, весь в черном, с черными длиннющими косами, усатый. Его усы придавали ему некоторое сходство с казаком Запорожской Сечи. Он с помощью фривольной шпильки, на поверку оказавшейся ложкой, молча достал из горшка крохотный комочек опия, положил его в воронку трубки, подержал трубку над спиртовкой и протянул мне. Я затянулся.
Некоторое время вообще ничего не происходило, но вот после четвертой или пятой затяжки я почувствовал, что неумолимо проваливаюсь в сон. Усатый китаец, все это время внимательно наблюдавший за мной, вдруг наклонился, проворно снял с меня ботинки, развернул меня на топчане, и я безвольно растянулся вдоль.
– Аста маньяна, амиго, – отчего-то по-испански сказал китаец и стал похож на полковника Хосе Буэндиа. Не успел я удивиться странному перевоплощению китайца из запорожского казака в героя Маркеса, как тут же уснул, и во сне моем усатый китаец не появлялся. Зато в этом сне было нечто совершенно поразительное.
Тот, кто держал ключи от рая
Я очнулся от того, что все вокруг раскачивалось. Совсем как перед глазами того тюремщика из «Летучей мыши», который заявлял, что, мол, «заключенные раскачивают тюрьму». Надо мной шумели подозрительно близкие кроны деревьев, и совсем рядом летали птицы, похожие на павлинов с клювами словно у фламинго. Они разевали свои клювы беззвучно и летели на меня, точно старались проглотить, но каждый раз пролетали чуть выше, едва не задевая своим оперением мое лицо. Я ощущал на щеках дуновение ветра от их крыльев и едва уловимый запах помета, на мгновение повисающий в воздухе после пролета странной птицы. Я силился поднять голову, но это почти не удалось. Я лишь смог повернуть шею немного вправо и увидеть, что лежу я в некоем подобии открытого паланкина и он несется по воздуху с достаточной скоростью. Вообразив, что от такой качки со мной может случиться неприятность в виде морской болезни, я зачем-то стал подкашливать, решив, что таким образом удастся обезопасить себя от конфуза и не уделать белых легких тканей паланкина беспардонной желудочной палитрой. Кашель помог в том смысле, что качка немедленно прекратилась, куда-то исчезли кроны деревьев и птичьи мутанты, а вместо этого я в своем паланкине очутился посреди зала, смахивающего на церковный. Сходство усиливалось еще и тем, что сверху был купол, и оттуда, с немыслимой высоты, сквозь круглую дыру виднелся крохотный Марс и полная щербатая Луна в виде явившегося к кокаинисту Александру Блоку бессмысленно кривившегося диска.
Меж тем тканевые стенки паланкина опали вниз, будто я был скульптурой, с которой ее создатель сдернул покрывало. Я предстал пред четырьмя совершенно одинаковыми людьми, каждый из которых отличался от своего собрата лишь выражением лица. Один свел зрачки к носу и напоминал дебила средних лет. Второй забавно вздернул губу и напоминал мартовского зайца и белого кролика с часами одновременно. Третий что есть мочи выпятил подбородок и был похож лишь на человека, выпятившего подбородок. Четвертый просто стоял. Все четверо были лысы, безбровы, лоб каждого украшала татуировка в виде китайского иероглифа, означающего в самом приблизительном переводе шовинистическое и противоречивое утверждение «йенг всему голова».
– Длинный, – произнес Тот-Чьи-Зрачки-Смотрели-На-Переносицу. – Радуга, мел, черстветь.
– Нет, – возразил этой абракадабре Выпятивший Подбородок. – Круги на воде и полынь.
– Полынь да, но древо не растет прямо, – добавил Мартовский Заяц.
– Снова догадки, а он уже здесь. Я его вижу, – с издевкой и назиданием вымолвил Похожий-На-Самого-Себя. – Вновь вы, всё усложняя, не заметили самого важного, – заявил он, обращаясь ко мне, и слегка поклонился. – Здравствуйте.
– Здрассьте, – ошалело пискнул я. – А вы кто?
– Это чрезвычайно сложно объяснить, – с явной неприязнью ответил обладатель выпяченного подбородка. – Человеку, не знакомому с молекулярной теорией, не стоит и голову ломать. Сломает, а все равно ничего не поймет. Наш мирок слишком тесен, чтобы вместить в себя живых. Ведь живое – это буквально ваш случай.
– Да не понимает он, – встрял Выпятивший Подбородок, – ишь как обторчался.
Похожий-На-Самого-Себя открыл рот. Вернее, так: он начал открывать рот и открывал его до тех пор, пока его голова не оказалась разделенной на две половинки, скрепленные лишь шейным позвонком. Я отчетливо видел белеющие, оплетенные сеткой кровеносных сосудов позвоночные звенья. Это было уже непереносимо, и меня вырвало.
Ознакомительная версия.
