Когда он вернулся, она так и сидела, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях. Как она несчастна, подумал он. Как он рад, что она снова с ним. Это так важно для него.
Он подал ей чашку кофе и сказал:
— Думаешь, я люблю тебя меньше, чем любит этот парень — или говорит, что любит?
— Знаю — любишь.
— Ты выйдешь за меня замуж? Снова?
Если когда-нибудь и можно ее уговорить, это нужно сделать сейчас, подумал он.
— Это у тебя кончилось, — продолжал он. — А на Боба Посина тебе ведь наплевать, правда?
— Хорошо, — согласилась она, держа в руке чашку кофе. — Я выйду за тебя замуж. Повторно. Или как там это называется.
Чашка наклонилась. Он взял ее и поставил на пол. Согласилась, подумал он. Ему отдает себя женщина, которую он любит всей душой. С этим ничто в мире не сравнится — ничто, пока небеса не свернутся, как свиток книжный, и не отверзнутся гробы, и мертвые не восстанут. До тех пор, пока тленный человек не облачится в нетление, думал он.
— Ты ведь не передумаешь? — спросил он.
— А ты этого хочешь?
— Нет, я не хочу, чтобы ты передумала.
— Ну и славно, — сказала она. — Не буду. — Пристально глядя на него, она спросила: — Значит, ты не считаешь, что я вся поизносилась?
— Как это?
У нее на глазах выступили слезы — и пролились.
— Не знаю.
— Вряд ли это так.
— Я не нужна тебе, — сказала она, а слезы текли по ее щекам, капали на воротник.
— Ты хочешь сказать, мне не следовало бы просить тебя? Ты это пытаешься сказать?
Он поднял ее с кресла.
— Или мне следует просить и умолять? Скажи!
Ей трудно было говорить. Беспомощно вцепившись в него, она пожаловалась:
— Мне нехорошо. Отведи меня в ванную. Пожалуйста.
Ему пришлось почти нести ее. Она не отпускала его. Он придерживал ее, и ее вырвало. Она лишилась чувств, но почти сразу пришла в себя.
— Спасибо, — прошептала она. — Боже.
Он опустил ее, и она села на край ванны. Лицо ее было бледно. Дрожа, она гладила его руку ладонью. Ее как будто лихорадило, и он спросил, уж не заболела ли она.
— Нет, — сказала она. — Мне уже лучше. Это нервное.
— Будем надеяться.
Она скривила губы в улыбке.
— Дело в совести. Я сказала ему, что нам придется расплачиваться. Может быть, это и есть расплата.
Когда Пэт немного пришла в себя, он умыл ее и отвел обратно в гостиную. Сняв с нее туфли, он закутал ее в одеяло и посадил на диван.
— Это от кофе, — сказала она.
— Ты его даже не отпила.
Она попросила сигарету.
Он дал ей закурить и спросил:
— Хочешь, поеду, посмотрю — привез он твои вещи?
— Я здесь не останусь, — сказала она. — Хочу к себе. У себя хочу быть, и больше нигде.
— А если он явится?
— Не явится.
— Вообще-то да, — согласился он.
— Я останусь с тобой, — решила она. — Нельзя мне больше к этому возвращаться — побег этот, все, что с нами было. Останусь здесь, а когда поженимся, будем жить здесь или там — как захочешь. Или переедем в новый дом. Может, так будет лучше.
— Наверное, да.
Он надел пальто, и она сказала:
— Я с тобой. Посмотрю, возьму, что мне нужно. Можно приехать сюда на «Додже» и здесь все выгрузить.
Они посидели, пока она более или менее не пришла в себя, и поехали к ней.
«Додж» стоял у входа. На заднем сиденье как попало были свалены ее вещи: Арт побросал их и послал все к черту. В куче лежали флаконы, одежда, туфли, даже пакет молока, апельсины и буханка хлеба «Лангендорф». А на полу валялась пустая бутылка из-под вина.
— Во всяком случае, похоже, тут все, — сказала Пэт.
Джим припарковал свою машину, сел за руль «Доджа», она — рядом с ним, и они поехали к нему.
На ночь она надела красно-белую пижаму в горошек.
— Я в ней по-новому себя чувствую, — сказала она.
Он в трусах чистил зубы над раковиной в ванной. Была половина четвертого. Свет горел только в спальне и ванной. Дверь была заперта. Патриция курила в постели, поставив пепельницу на покрывало.
— Ты закончила? — спросил Джим, выходя из ванной.
— Да, — довольно ответила она.
Какой он поджарый в трусах, подумала она и вздохнула с облегчением, глядя на его худые руки, ноги, торс. Три дня ее держал в своих крепких объятиях мускулистый парень с резиновым бескостным телом из мышц и жира на коротковатых ногах, которое ниже чресел как бы сходило на нет. Телом мальчишки, совсем не таким, как это.
Выключив свет, Джим снял трусы и лег в постель. В темноте он обнял ее.
— Странно, да? — сказала она. — Мы снова вместе. Через два года. Ничто нас не разделяет, между нами — никаких барьеров.
Она была очень довольна. В том, что произошло, был смысл, подумала она. Все вело вот к этому. Значит, и случилось не зря. Не просто бесплодная суета, усталость и бессмысленная боль.
Джим, лежавший с ней рядом, спросил:
— Не хочешь узнать, как дела у Рейчел?
— А что там? — Она уже почти заснула, но теперь в ее покой вкрался холод. Он просачивался в нее, заполнял собой. — Что ты хочешь сказать?
— Ну, ты знаешь, что я был у нее. Ты мне туда звонила.
— Я куда только тебе не звонила. И на радио, и домой, и к себе. А потом туда позвонила.
— Я был у нее.
— Это что-то значит?
Она совсем проснулась и смотрела вверх, в темноту.
— Она попросила меня побыть с ней. Пока не найдется Арт. Я так и сделал.
Она ждала — но это было все, он молчал.
— Ты жил там? — наконец спросила она. — Ты это хочешь сказать?
— Не совсем. Она необычная девушка.
— Чем же?
— Мы в основном ели вместе. Она хотела, чтобы я был у нее, когда она возвращалась домой, чтобы она могла готовить для меня.
— Пастораль. Семейный ужин. Хозяйство, — усмехнулась Пэт.
— Я сидел у нее вечером, потом она ложилась спать, а я уезжал домой.
— А утром?
Было два утра, подумала она.
— Ничего не было.
— Ты правду мне говоришь? — спросила она.
— Ну, конечно.
— Я боюсь Рейчел, — призналась она.
— Знаю.
— Она что-нибудь сделает?
— У нее снова есть Арт.
— Ну да, — приободрилась Пэт. — Это правда. — Она привстала, чтобы потушить сигарету. — Что ты о ней думаешь?
— Не знаю.
Снова ложась, Пэт предположила:
— Может быть, она зарежет его.
Джим засмеялся:
— Может быть. А может, он ее побьет.
— Что ты сделаешь, если он побьет ее?
— Это не мое дело.
— А что ты будешь чувствовать?
Он не ответил. Она ждала, вслушивалась. Он что, уснул?
Я заплатила за то, что сделала, сказала она себе, меня стошнило в ванну. Разве этого недостаточно? Разве не все?
На полу спальни лежала пачка ее сигарет. Она протянула руку за ними и снова закурила, лежа на спине. Мужчина рядом с ней не шевелился. Спит, подумала она, да, он спит.
Идеально, подумала она. Я чувствую это. Я это понимаю. Разве я этого не заслужила?
Сигарета тлела в темноте, Пэт внимательно смотрела на нее. Легонько постучав ею о пепельницу, которую держала в руках, она решила: вот за что я теперь буду бороться. Вот за что я начинаю свою битву. За это. За то, что у меня есть сейчас.
Утром она встала рано, в семь часов, чтобы позвонить на радиостанцию. Джим спал. Стараясь не разбудить его, она надела халат, закрыла дверь спальни и села в гостиной у телефона.
— Алло, мистер Хейнз? — заговорила она.
— Как вы там, Патриция? — спросил Хейнз своим официальным тоном. — Мы тут беспокоимся. Никаких вестей от вас, сколько уже — два, кажется, дня?
— Мне лучше, — сказала она. — Можно, я приду попозже?
— Вам сегодня совсем не нужно приходить, — успокоил он ее. — Сидите дома, пока совсем не пройдет.
Она не сразу поняла, о чем он, потом вспомнила — про грипп.
— Спасибо, — поблагодарила она. — Наверное, до завтра посижу. Не хочу никого заразить.
— Кишечного типа?
— Да, — сказала она. — У меня… живот болел.
— Колики? Да, сейчас как раз такой и ходит. Фруктовых соков не пейте — только тостик с яичницей и заварным кремом. Ешьте что-нибудь диетическое. Ничего кислого, никаких помидоров, груш, апельсинового сока.
Она поблагодарила его и положила трубку.
Вернувшись в спальню, Пэт на цыпочках подошла к кровати и увидела, что Джим проснулся.
— Привет, — сказала она, целуя его.
— Привет. — Он моргал, как филин. — Уже встала?
— Лежи, — сказала она. — Хочу отвезти кое-какие вещи к себе и кое-что забрать оттуда.
— Как ты себя чувствуешь?
— Гораздо лучше.
— Глаз у тебя сегодня получше.
В ванной она осмотрела синяк. Припухлость прошла, но чернота осталась — как грязное пятно. Может быть, навсегда, подумала она.
— Я ненадолго, — сказала она ему. — Ты так роскошно смотришься в постели… Лежи, пока я не вернусь. Ладно?
