Михаил Садовский - Ощущение времени

В этот раз Николай не удивился его приезду. Лена устроила торжественный ужин и пригласила жить, сколько угодно…

— Живи, пиши, сочиняй, целый день пусто… машинка у нас есть, а бумаги я тебе с работы приволоку — на «Войну и мир» хватит…

— Где бы ещё Толстого взять, — отшутился Додик.

— Кстати, — подступил Николай. — Толстой своё уже отписал. А ты очень кстати — напиши мне пьесу!

— Какую пьесу!? — изумился Додик, — Ты с ума сошёл… я в таком духе сейчас, что фамилию свою написать не могу.

— Фамилию мы сами напишем крупно на афише и по всему городу развесим! Давид, я тебя не отпущу, пока не напишешь, запирать буду! Ну, выручи!

— Да не умею я! Я ж понимаю — к юбилею, про пионеров-героев!

— Ну, зачем ты меня так макаешь, Додик! Слушай… ни к какому не к юбилею. У меня гастроли по обмену — через год едем. Они к нам в этом году, мы к ним — в том, в следующем. Хочу с настоящей русской сказкой поехать! Сувенир!

— Клюква?

— Ну, почему? Вот ты и сделай, чтоб не клюква, а заграница увидела настоящее… и деньги есть… знаешь, что… я тебя с собой возьму… на автора места нет — я тебя рабочим сцены оформлю… а там представлю, как автора… не возражай — все так делают — главное границу переехать! И заработаешь немножко — валюта! Я тебе слово даю — напишешь — всё выполню!

— Давай машинку! — потребовал Додик.

— У тебя что, на примете есть что-то, материал? — засуетился Николай.

— Давай машинку и четыре дня меня ни о чем не спрашивай. Потом прочтёшь то, что я тебе дам, тогда поговорим.

Додик работал, действительно, не разгибаясь. Печатал он медленно, четырьмя пальцами, иначе не умел, и на предложения поучиться работе вслепую отвечал: «Мне не надо, я и так думать не успеваю! А когда медленно — слова и мысли совпадают!» Черновик часто служил ему только конспектом — он разворачивал сцены, расширял описания, а то добавлял целые куски, неизвестно откуда являющиеся и так органично входящие в повествование, что без них уже невозможно было представить этого повествования… он не выходил из дома, хотя Николай вечерами рассказывал о театральных делах, о том, что артисты прознали о нём и интересуются, когда увидят… Четырёх дней ему, конечно, не хватило…

Через неделю Николай принёс домой договор и просил подписать — его подпись и печать уже стояли.

— Ты где такие деньги взял?

— Столичные расценки! Уметь надо! — покрутил пальцами перед Додикиным носом Николай. — Подписывай, а в понедельник за авансом… и никаких почтовых расходов…

— Но…

— Додик! Никаких но! Я ж тебе сказал: пьесу! Только пьесу! Сам потом скажешь, что я был прав — во всём… мы ж даже с тобой толком поговорить не успели…

Он вернулся в Москву, когда снег безобразно таял на чёрной грязи улиц, оставлял белые разводы на высыхающей обуви и несводимые пятна на брюках… всё вокруг было странным, неожиданным, хотя и знакомым, отвыкшему взгляду…

Но он чувствовал какую-то радость, волнение, подъём… всё новенькое на нём ладно сидело — Коля с Леной позаботились… и пьеса-сказка вроде получилась, а благодаря ей он обнаружил, что существует «завтра». Все старые проблемы не наваливались на него, а стояли в стороне и не требовали никаких решений и суеты — они просто существовали в мире. Это его дело было, возрождать их или нет. Он отматывал назад события и, наконец, остановился на том приёме в союз, с которого начался для него провал в жизни. Теперь, казалось, он стоит на противоположном берегу, смотрит внимательно назад и удивляется, как мог столько значения придавать этому! Выходит, правильнее всех сказал ему тогда, в самый горячий день, Сашка Зверской, месткомовский прощелыга… но тогда он не мог поверить ему, не мог вообразить, что придёт сегодняшний день… какое счастье, что он вырвался из этого прокрустова ложа, отвязался от этой зависимости… и как ни вечен Василий Иванович, но не все же подписали на себя клевету, не все… были же и коломенские рабочие с паровозостроительного — триста человек… были же и косаревские комсомольцы — не подписали ни одного клеветнического протокола… сгинули все… но вот ведь их теперь раскопали… мёртвых… «Мёртвые срама не имут!» Он припомнил последний разговор со своим «серым мышом»… Сейчас другое время… но, может быть, эта тишина ещё страшнее, потому что за ней непременно будет новая гроза… напряглось всё… очень… и все разбегаются, кто куда… подальше, подальше с глаз…

Вечер пришёл без предупреждения.

Додик настолько был поглощён разговором с самим собой, что не обратил внимания на собственное окно, в котором горел свет.

В прихожей было пусто. Дверь в его комнату приоткрыта. Сердце заколотилось неизвестно почему — может, от недоброго предчувствия. Додик ещё чуть приоткрыл её и остолбенел: возле стола стоял перетянутый ремнём чемодан, на нём лежало пальто, на диване сидела Вера с опущенным в книгу взглядом. Её колени были покрыты незнакомым пледом, а знакомая кофточка не застёгнута на верхнюю пуговичку, которая его всегда очень раздражала, и потому часто её приходилось пришивать снова. Он замер и смотрел, не моргая. Так продолжалось несколько минут, пока Вера не почувствовала чьё-то присутствие, медленно повернула лицо и очень медленно, как бы боясь взглянуть в эту сторону, перевела на него глаза. Теперь они оба замерли и не могли произнести ни слова… тогда Додик шагнул за порог и затворил дверь…

— Я загадала, — тихо произнесла Вера первая и опять опустила глаза, — я загадала… меня один человек замуж позвал. Ему за границу надо ехать, а неженатых не оформляют. Он позвал меня. Я не знала, что делать, потому что ему срочно надо… я загадала… я загадала на семнадцать дней… потому что помню, ты мне говорил, что восемнадцать — это хаим, это жизнь… я загадала на семнадцать дней, а что будет на восемнадцатый, то — жизнь… сегодня семнадцатый день, Додик… — она подняла взгляд и встала. Губы её дрожали, она с трудом сдерживалась от рыдания, теребила пальцами край пледа, застрявшего в руках и смотрела на него. — Я ушла из дома, — уже почти шептала она. — Совсем… но если ты… то я… уйду… я уже и так собралась уходить… ты только скажи… — и тут весь её запас кончился… ей показалось, будто из неё вместе с этими словами вытекла вся кровь. Ноги стали ватными. Перед глазами, залитыми слезами, поплыли круги. Комната пошатнулась и стала наваливаться на неё стенами сразу со всех сторон… но Додик успел подхватить её. Они теперь сидели молча, прижавшись боками друг к другу, как обычно на концертах. Потемнели окна. За дверьми обнаружился шум и возня, а потом возник соседкин голос:

— Вер, а Вер! Ты што, дома? — но откликнулся Додик.

— Я приехал уже, Анна Иванна!

— Слава Богу, живой! — она без стука возникла на пороге. — Верк, что я тебе говорила?! Я, извини, Давыд, пустила её… раз человеку жить негде… — она вдруг обратила внимание на чемодан, перекинутое через него пальто, всплеснула руками от удивления или возмущения, но продолжала по инерции: — Она и фамилию и имя сообщила, а тебя ж нету!.. — и с укоризною добавила: — Чего делается!.. Ты куда ж наладилась? Мужик приехал!.. — она не могла остановиться. — Давыд, ты ба хоть позвонить мог, тут тебя люди разыскивают… я те целый список сделала…

— И что ж вы им говорили? — ядовито поинтересовался Додик.

— Что, что?.. Что в командировке! — обиженно откликнулась соседка. — Чё я знаю?! Ты ж не сказал ничего, не предупредил! Сгинул и всё!

— Золотая вы женщина! — весело проговорил Додик. — Сейчас мы это дело отметим — возвращеньице! И вообще… возвращение!

— Как в прошлый раз?! — укоризненно покачала головой Анна Ивановна.

— А что было в прошлый раз? — полюбопытствовала пришедшая в себя Вера.

— Что? — переспросила Анна Ивановна. — Напились! Вот и всё. Обычное дело, когда настроение плохое. Очень даже помогает!

— Ладно! — огрызнулся Додик, — Это давно было!

— Давно! — согласилась Анна Ивановна. — На вот! — она протянула ему исписанный с двух сторон лист из бухгалтерской книги. — «Где взяла такой?» — промелькнуло в голове Додика, и он стал изучать его внимательно. Никаких незнакомых имён и анонимов не оказалось, но он переспросил всё же:

— А никто больше не звонил?

— Ну, если без меня только — не знаю… я всех записала…

— А чтоб не назывался, никто не спрашивал?

— Да у тебя все знакомые, Давыд, вежливые очень! Ты же сам знаешь! — Додик успокоился. Значит, «серый мышь» не звонил… может, переменилась полоса… кончилась чёрная краска?! — Я пошла, ребята, значит… — никто не откликнулся на её реплику…

— Ты закончил книгу! — наконец ожила Вера! — Я знаю, ты закончил книгу… я почувствовала это…

— Что? — выплыл из задумчивости Додик. — Ты прекрасно играла!..