— О чем это он? — спросил Том.
— А, ни о чем.
— У тебя симпатичная прическа, Ахмед, — сказал Том.
— И этот тоже смеется надо мной? Да? Слушай предсказание. Придет день, когда у тебя тоже будет такая прическа. — Араб свирепо уставился на него.
Почувствовав, что разговор принимает слишком серьезный оборот, Шерон сменила тему:
— Ахмед перевел новую часть рукописи и хочет рассказать тебе об этом. Я достану еще пива.
— Это трудная работа, — произнес Ахмед необычным для него приглушенным тоном. — Чем ближе к центру спирали, тем мельче становятся буквы и тем труднее их разобрать, а информации все больше, и она мне кажется очень важной. В прошлый раз я говорил, что после смерти Иисуса на кресте в их движении произошел раскол. Брат Иисуса Иаков хотел возглавить движение, а Магдалину оттеснили. У могилы они пытались уговорить Марию признать Иакова как воскресшего Иисуса. Она отказалась. Тут появился еще один деятель, который, как пишет Мария, был на побегушках у Кайафы. Он был фарисей. Мария отзывается о нем как о Женоненавистнике и Лжеце, принявшем христианство и пытавшемся свалить всю вину за срыв их плана на Сиккари — Иуду Искариота. Иаков поехал вместе с этим деятелем в Дамаск. По пути к этому человеку, Лжецу, пристал демон, или джинн, притворившийся призраком Иисуса. И после этого Лжец стал утверждать, что говорил с Иисусом и тот уполномочил его выступать от его имени… Хотя она не упоминает имени этого человека, называя его Лжецом, Женоненавистником и так далее, я думаю, что это был Саул, который сначала преследовал Иисуса, а потом стал Святым Павлом. Мария пишет и еще об одном конфликте, вспыхнувшем в рядах движения. Лжец стремился выбросить из учения Иисуса то, что не нравилось ему как Женоненавистнику. Иаков и Мария установили временное перемирие и договорились изгнать Лжеца из Иерусалима. Это им удалось, и он отправился на запад. В Эфесе его избили, а на Крите сбросили в море, поскольку знали, что он собой представляет. Тогда он поехал в Коринф, а оттуда в Рим, обращая в христианство язычников.
— Но если Лжецом был Павел… — начал Том.
— Значит, он добился своего. Стал великим апостолом христианской Церкви. И остается таковым по нынешний день.
«Они переломили ему голени. Они переломили ему голени».
— Но если это тот самый человек… — продолжил Том. «Они переломили ему голени». — Я хочу сказать, если это тот самый человек…
— То что? — спросила Шерон, протягивая ему бутылку пива.
— Ничего, — ответил он, отмахнувшись от пива. — Ничего. Я устал. Я завалюсь спать, если вы не возражаете. Неважно себя чувствую.
Оставив Ахмеда и Шерон в гостиной, он прошел в спальню и разделся. Неожиданно его пробрал холод и стало трясти, как в лихорадке. Он укутался в простыню, свернулся калачиком и уснул под бормотание Ахмеда, доносившееся из гостиной.
Проснулся он от холода. За окном завывал ветер. Ветви ясеня, росшего на другой стороне улицы, скрипели. Он сел на постели, с недоумением озираясь. Женщина, спавшая рядом с ним, пошевелилась и протерла глаза. Это была Кейти. Он был дома, в Англии. И рядом с ним лежала Кейти, прижимаясь к нему, чтобы согреться.
— Ты что? — пробормотала Кейти.
Она никак не могла стряхнуть с себя сон и полностью проснуться. От нее исходил успокаивающий запах дремоты и сонного дыхания.
— Кейти. Кейти…
— Что случилось?
Он вылез из постели, подошел к окну и отдернул шторы. Верхушки зеленых деревьев сотрясались. Улица была мокрой. Шифер на крышах противоположных домов блестел от воды. По оконному стеклу ползли капли дождя.
Кейти тоже приподнялась, лицо — в морщинках тревоги.
— Кейти, мне приснился сон. Ты не поверишь. Иди ко мне, я тебе расскажу. Мне снилось, что ты погибла. На тебя упало дерево. После этого я был в Иерусалиме, у Шерон. А ты преследовала меня. И Мария Магдалина тоже меня преследовала. О Кейти, Кейти!
— Но я здесь. Я здесь.
— Я даже не могу тебе передать, что со мной было.
— Ты был расстроен? Тем, что я умерла?
— Я буквально разваливался на части. Там, в Иерусалиме. Все было так четко, как в жизни.
— Пойду приготовлю кофе. — Она надела халат. — Может быть, это был знак.
— Какой знак?
— Иерусалим, Мария Магдалина, — может быть, это было знаком, что тебе надо все-таки съездить со мной в церковь.
— В церковь? А что? Может быть, и поеду. Да, может быть, и поеду. У меня такое странное чувство-Глаза ее вспыхнули.
— Правда? Поедешь? Наконец-то в тебе что-то сдвинулось.
Он слышал, как она спускается на первый этаж, как наполняет чайник водой, вынимает посуду из буфета — всё знакомые, домашние звуки.
Он снова посмотрел в окно. Он чувствовал вкус дождя' в воздухе, столь отличном от сухого иерусалимского неба во сне. Изредка по улице проезжали, шурша по лужам шинами, машины. Безлюдье на улицах говорило о том, что сегодня воскресенье. Ветер со свистом обдувал их дом.
По улице прошел мальчишка, разносивший газеты. Он читал на ходу какой-то комикс, следуя заученным маршрутом чисто автоматически и рассеянно доставая ту или иную газету из сумки. Картина была восхитительно привычная и умиротворяющая. Том слышал, как мальчишка просовывает газету в щель для почты и она падает на коврик. Он пошевелил пальцами ног, сгибая и разгибая их в глубоком ворсе ковра, затем надел халат и пошлепал вниз по лестнице.
Он открыл воскресную газету. С первой страницей было что-то не так. Прочитать ее было невозможно. Заголовок был набран шрифтом, напоминающим буквы иврита. Тут подошла Кейти и, увидев газету, выхватила ее у Тома, подбежала к дверям и окликнула разносчика.
— Старайся смотреть, что ты нам приносишь, — сухо улыбнувшись, сказала она мальчишке, отдавая ему газету.
— Простите, — покраснев, ответил тот и вытащил из сумки их обычную газету со всунутым в нее воскресным приложением.
Том посмотрел на число. Тридцатое октября. Во сне Кейти погибла в этот день.
Он толкнул локтем дверь в гостиную. Шторы были еще задернуты. Наполовину опустошенная бутылка красного вина стояла на кофейном столике; на дне бокалов виднелись подтеки высохшего вина. Он сел в кресло и обхватил голову руками. У него было ощущение, что он проспал несколько месяцев, в голове был туман. Перед ним мелькали различные фрагменты сна. Араб. Женщина-еврейка. Какая-то рукопись в форме спирали.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Том? — Рядом с ним стояла Кейти с двумя кружками кофе, от которых поднимался пар.
— Д-да… Я…
— Ты действительно поедешь со мной в церковь?
— Я не могу, — покачал он головой. — Я договорился встретиться с одним человеком. Это никак нельзя отменить.
Он произносил слова автоматически, словно читая записанный текст. Именно это он говорил ей почти каждое воскресенье. Ответ стал уже рефлекторным. Разочарование на ее лице было невыносимым.
— А я уж чуть не поверила, что ты всерьез, — сказала она, подходя к окну, чтобы раздвинуть шторы.
Тома на миг охватил ужас перед тем, что может на самом деле оказаться за окном, но он с облегчением убедился, что их внутренний дворик и маленький садик с розами такие же, как всегда, а ограничивающая их стена из красного кирпича цела и невредима.
— Подожди. Я передумал. Я еду.
— Правда?
— Да, еду.
Он изменил свое решение, вспомнив сон. Ведь ему приснилось, что она погибла, возвращаясь из церкви как раз в этот день, тридцатого октября. Ветер повалил дерево прямо на ее машину. И хотя это был всего лишь сон, он не мог отпустить ее одну. Он поедет с ней, и тогда на обратном пути ничего не случится. У него действительно была назначена встреча, но с этим он разберется потом.
Во сне он был виноват в ее гибели. Он тысячу раз заставлял ее страдать по разным поводам. Она почувствовала, что его любовь к ней угасает, и с этого момента ее смерть была неизбежна. Это была двойная смерть. Сначала умерла любовь, затем сама Кейти. Она накликала свою смерть. Она всегда говорила: «Я умру без твоей любви» — и вкладывала в это буквальный смысл.
Во сне у него была татуировка на ноге — имя Кейти. Он осмотрел лодыжку. Татуировки не было.
Когда они выехали из города к церкви Марии Магдалины, буря набирала силу. Деревья клонились к земле, словно пытались спрятаться от ветра и переждать катастрофу. Дорогу устилали оторванные сучья и ветки. Автомобилей было почти не видно — мало кто отважился выехать в такую погоду.
Машину вела Кейти.
— Ты что-то молчалив, — заметила она, переключая скорость.
— Все этот сон не идет из головы.
— Я понимаю, — сказала она успокаивающим тоном. — Думаешь, как наладить наши отношения.
— Я сожалею, Кейти. Я правда сожалею.
— Не стоит. Главное, что ты здесь.
Когда они добрались до церкви, небо вспухло и окрасилось в красный цвет. Сложенная из песчаника колокольня накренилась против ветра, подобно парусному кораблю, продирающемуся сквозь несущиеся навстречу тяжелые тучи. Они вышли из автомобиля. Крытый проход на кладбище трясся на ветру мелкой дрожью. Большое тисовое дерево во дворе раскачивалось и скрипело, и даже старые надгробные камни, казалось, вот-вот будут сорваны с места, как маленькие лодки на приколе в гавани во время шторма.
