Словно испить от них припадают, двоеперстьем себя осеняя, o:p/
Вглубь бурятской украйны селясь, у подножий хребтов забайкальских, o:p/
Будто Древняя Русь, подустав на миру, набирается сил святогоровых. o:p/
o:p/
У бурят научились есть буузы, шти готовить самих научили, o:p/
Говорят по-бурятски — тала, то есть друг, всё старинные песни поют… o:p/
Иногда на бурятках женились, за местных парней выходили, o:p/
Инда у бабки скуластой моей нездешнего цвета глаза… o:p/
o:p/
Что за место у нас, что ссылали сюда и цари, и монгольские ханы, o:p/
Что ль погано сибирским морозом оно, что ли вольною волей красно? o:p/
Остается, однако, одно, как сибирскому кедру в мороз загребущий, o:p/
Отстоять и молиться — Ом Мани! и Да святится имя Твое… o:p/
o:p/
o:p /o:p
Ноготь небожителя o:p/
o:p /o:p
Леониду Агибалову o:p/
o:p /o:p
Жить в небе и наблюдать облака здесь удобнее, o:p/
Жимолости вкус, горчинки — здесь в Бурятии жить, o:p/
Где коровы жуют эдельвейс, цветок альпинистов, o:p/
Где головою в космосе, гуляешь по городу. o:p/
o:p/
И тем, кому вечность здесь обретать спокойнее, o:p/
Итигэлов, йогин нетленный, в позе лотоса здесь и сидит, o:p/
Для живых, с сознаньем бессмертных, совершенно нормально, o:p/
Что живее и старше страны его срезанный для изучения ноготь. o:p/
o:p/
Горчинки, ибо жить в небе — немного щемяще и грустно, o:p/
Горный ландшафт, облака пред тобой и вокруг вызывают восторг и уют, o:p/
Так не хочется с этим пронзительным всем иногда расставаться, o:p/
Тем, у кого ничего, кроме синего неба и вечности, нет. o:p/
o:p/
С сознаньем бессмертных, вдыхающих ветер с Байкала, o:p/
Сопок старинных сияньем, степей колыханьем, дыханьем тайги, o:p/
Едешь, местами во весь окоем одно только вечное синее небо, o:p/
Видишь один только бисер таежной гряды где-то вдали. o:p/
o:p/
Облака пред тобой и вокруг, под тобой только древние горы, o:p/
О бока их порой в невесомости трется соседней галактики бок, o:p/
Оттого и местами они до бескрайних степей, косогоров альпийских o:p/
истерлись, o:p/
Отчего и дышать здесь трудней, что разреженный воздух густей. o:p/
o:p/
И текучие песни людей испокон здесь протяжно и туго так льются o:p/
Итигэлова словно тягучая, словно в квазарах пульсируя, кровь, o:p/
Как же нужно так петь, чтоб уметь навсегда на земле оставаться, o:p/
Кем же нужно здесь быть, головой чтобы в космосе жить… o:p/
Оганджанов Илья Александрович родился в 1971 году. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького, Международный славянский университет, Институт иностранных языков. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Сибирские огни», «Крещатик», «День и ночь» и др. Живет в Москве. o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
Стало раньше темнеть, и служащие банка возвращались теперь к метро в серых ноябрьских сумерках. Ровно в шесть одно за другим погасли и сразу недобро помрачнели огромные окна, за которыми, как на витрине, провели они весь день: перед мониторами, с папками бумаг, телефонными трубками и блуждающими улыбками на непроницаемых лицах. Вежливые, услужливые, нарядные — мужчины в строгих костюмах и галстуках, девушки в юбках до колена, светлых блузках и синих форменных шелковых платках, одинаково кокетливо повязанных на голых, словно мраморных, шеях. Погасли окна, распахнулись стеклянные створки входных дверей, и нестройная колонна банковских служащих потянулась к метро. Несколько секунд они послушно толпились у светофора и затем, дружно перейдя по «зебре» дорогу, исчезли в провале подземки. o:p/
Часы перевели на зимнее время, и стало раньше темнеть... o:p/
Вадим безучастно оглядел притихшую редакционную комнату и выключил компьютер. На погасшем экране отразилось его лицо. Какое-то жалкое и незнакомое — нахмуренный лоб, скорбная складка между бровями и в глазах слезы. Он отодвинул кружку с недопитым, давно остывшим кофе и снова уставился в окно. o:p/
В просвете между зданием банка и стройной высоткой, словно заблудившаяся, стояла колокольня Новоспасского монастыря. Раньше он часто бывал там, в Спасо-Преображенском соборе. Он любил чуткую, бездонную тишину монастырского двора, похожего на любовно прибранную девичью комнату, сумрачный покой церковных сводов с обнажившейся грубой древней кладкой, долгие службы, их тягучий гулкий распев — «христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, у Господа про-о-оси-и-им», — суровые голоса монашеского хора, потрескивание свечей и в дрожащем огненном свете — строгие восковые лики святых. А потом как-то не стало времени. o:p/
Сначала он все думал подыскать работу получше, сделать какую-никакую карьеру, потыкался туда-сюда, но безрезультатно. Да и махнул рукой. И незаметно привык к этой комнате, словно улей, разделенной перегородками на закутки, к неумолчной болтовне, темпераментным редакционным летучкам, мелким склокам, ежемесячными авралами... o:p/
Еще немного — переулок опустеет, и можно собираться. o:p/
o:p /o:p
На улице зажгли фонари. Влажный асфальт блестел и отливал расплавленным золотом. Резче очертились тени, и по краям тротуара из сгустившейся темноты по-разбойничьи выступали голые ветви деревьев. Вечер выдался теплый, почти весенний. Хотелось идти куда-нибудь без цели, ни о чем не думая. o:p/
— Чудесный вечер, правда?
От неожиданности он не сразу понял, что обращались к нему. Подлаживаясь под его неторопливый шаг, рядом шла девушка из соседней редакции модного женского журнала. Новенькая, недавно устроилась, и первую неделю от стеснения по десять раз здоровалась с ним в коридоре, когда он выходил покурить или заглядывал в буфет. Похоже, начинающая журналистка. В школе, наверно, писала сочинения на отлично, побеждала на районных олимпиадах по литературе и мечтала стать писательницей. А потом, к радости родителей, пусть и не без труда, поступила на журфак. o:p/
Она проходила по коридору прямо держа спину, чуть склонив голову к круглому плечику, то и дело без надобности поправляя тонкими пальцами распущенные русые волосы, всегда с таким видом, будто спешит по очень важному делу. И что ни день, изобретала какой-нибудь неожиданный наряд. Совсем девочка, с простым, открытым, еще детским лицом.
И однажды в ответ на ее подчеркнуто деловое «доброе утро» он откровенно, по-мужски посмотрел ей прямо в глаза и, заметив ее смущение, невольно улыбнулся. С тех пор, встречаясь, они переглядывались и приветливо улыбались друг другу, как знакомые, и она уже не отводила взгляда. o:p/
Конечно, в том, что она с ним заговорила, ничего такого нет. И она случайно нагнала его по дороге к метро. Просто здесь все идут к метро и порой нагоняют друг друга. Обычное дело. Просто выдался теплый вечер, у нее хорошее настроение, и в ее больших масленичных глазах играют веселые огоньки. Ничего такого. Просто зажгли фонари, и от их золотистого света блестят глаза.
Он горько усмехнулся:
— И правда, вечер чудесный. Как говорит мой приятель, выбившийся в большие люди, «так хорошо, что и умирать не надо».
Он приостановился у табачного киоска, хотя сигарет в пачке было достаточно и зажигалка работала исправно.
— Тогда… до понедельника? — И ее голос, кажется, слегка дрогнул.
— До понедельника.
o:p /o:p
Ступеньки эскалатора ползли вниз, и навстречу бесконечной вереницей плыли незнакомые мужские и женские лица. Вадим старался вглядеться в них, запомнить, но они сливались в сплошную неразличимую массу глаз, носов, ртов. Сотни неразличимых лиц, дважды в день, пять раз в неделю... За без малого тринадцать лет выходила устрашающая статистика. o:p/
Он поравнялся с дежурным по эскалатору. Хмурый, сухощавый, совсем седой. Бледное бескровное лицо изрыто морщинами. Годами, как ворон, сидит в своей тесной стеклянной будке, не видя ничего, кроме глаз, носов, ртов. Но может, какие-то лица примелькались ему и он легко различает их в толпе? И порой дома, ковыряя вилкой холодный ужин или ворочаясь бессонной ночью в рыхлой сырой постели, вспоминает об этих людях с теплотой, как о единственно близких, и всем сердцем переживает за их далекую неведомую жизнь? Кто знает, может, иногда думает и о нем, о Вадиме?
o:p /o:p
В вагоне было тесно и душно. Поезд летел сквозь черноту тоннеля, и казалось, так вот, грохоча и подрагивая, прикатит он прямо в преисподнюю. Вадима притерли к самой двери с надписью «не прислоняться». Раскрасневшийся толстяк пихал его то животом, то локтем, пытаясь вызволить застрявший где-то в ногах дипломат, а прижатая к толстяку дама в пальто с пушистым нестерпимо надушенным воротником всем своим видом старалась показать, как презирает она этих вонючих потных мужиков и что последний раз едет в треклятом этом метро. Девушка слева, в очках с тонкой металлической оправой и толстыми стеклами, невозмутимо читала увесистую книгу по педиатрии, не обращая ни малейшего внимания на привалившегося к ней плечом долговязого подростка в наушниках и натянутой по самые брови вязаной шапке. Парень самозабвенно кивал в такт слышимой только ему музыке и жевал жвачку. Налитой прыщ на его щеке, покрытой редкой, тонкой, торчком растущей щетиной, ритмично двигался, как живой. Вокруг, держась за поручни, покачиваясь и толкаясь, сгорбившись, положив на колени сумки, свесив голову на грудь, стояли и сидели «граждане пассажиры», смутно отражаясь в окнах вагона, летящего куда-то в кромешной тьме. Народу набилось много, и Вадима придавливали все сильней. От постоянного напряжения затекла спина, но он не обращал внимания. Ему было хорошо и спокойно среди этих притиснутых друг к другу людей, и он был благодарен им за то, что сейчас не один. o:p/
