Подземным же ходом она вернулась в хату и, не стряхивая с себя пыли, села на пол, свесила ноги в люк и заплакла:
– Эх, Юрко… Я и сама тыала хотун… Да ведь не могу так сразу. Я и сама одичала!
В это время со стороны Украины кто-то в дверь постучал резко и требовательно. Оксана даже не шевельнулась, хотела сделать вид, что нет никого в хате, но свет горел, и потому стук лишь усилился.
– Ну что вам надо? – сердито спросила она. – Опять кого-то рожать приспичило?
– Ксана!– услышала голос родителя. – Открой, разговор есть!
И она спохватилась, что напрочь забыла про отца, возясь с женихом и устраивая свою жизнь. Встрепенулась – и к двери.
– Тату? Ты как себя чувствуешь? Загрудинное жжение есть?
– У меня в другом месте жжение, – отозвался тот. – Открой!
Оксана покружилась, а дверь заперта на внутренний замок и ключей нигде нет. Но вспомнила, что окно, выбитое кумулятивной гранатой, до сих пор не вставлено и только одеялом завешено. Откинула его, выглянула, насколько позволяла решетка.
– Иди сюда! – позвала отца.
– Тебя что, заперли? – забеспокоился тот. – Кто посмел?
– Ко мне жених приехал, тату, – с горечью и сквозь слезы сообщила она.
– Кто?
– Юрко, тату, дождалась вот…
– И где же он?
– Сбежал от меня… Сижу вот и плачу. Никому я не нужна…
– Ну-ка прекрати! – строго сказал Дременко. – Такая красавица и не нужна! Выбирайся из этого партизанского гнезда и пошли со мной!
– Куда, тату?
– Нового жениха искать. Мы тебе такого найдем – только ахнут!
– Нет таких у нас в Братково. Я же всех потенциальных знаю.
– Приезжие есть.
– Это все контрабандисты и бандюганы… Тарас Опанасович приник к решетке и зашептал:
– Американец к нам приехал, первый раз за всю историю Америки. Сэр Джон зовут…
– Да мы уже познакомились, в резиденции, – вздохнула она. – Такой охальник…
– Нравится?
– Не то чтобы очень… А потом, я в Америку не собираюсь.
– Там разберемся, вылазь! Организуем вам нечаянную встречу. Он всю ночь сегодня будет вдоль границы прогуливаться. И ты тоже.
Оксана на секунду задумалась, после чего с вызовом оглянулась на подпол:
– А что? Назло ему! Пусть своих айбасов стреляет! Я с американцем погуляю. Вон какая ночка теплая, духмяная, волшебная… Закружу ему голову, чоорон хотун!
Отвернула гайки на решетке, задрала подол и перелезла через подоконник на волю…
Они так и просидели весь день в бане. Толстокожий Куров и вовсе проспал с утра до вечера и вставал с полка, только чтобы съесть принесенную бабкой пищу с праздничного стола. А Сова покою не знала – то и дело бегала в хату, прокрадывалась на цыпочках и прислушивалась, что в подполе творится. А там сначала ругались, шумели и вроде даже дрались. Но может, и не дрались, а внук волю давал рукам, проявлял свой кундал и получал за это. Должно быть, сильно разошлись – люк своротили вместе с диваном, из посудника плошки полетели. Бабка подпол закрыла и на всякий случай пулемет разрядила. Она по опыту знала, что после ссор, как после грозы, всегда светло и радостно становится. Ну, повздорили, выпустили лишний пар, ынеркию, и опять благодать. А пара этого за годы разлуки вон сколько у них накопилось – пока весь выйдет, не один день в подполье сидеть придется.
– Не суетись ты! – прикрикивал на Сову дед, просыпаясь. – Лучше вон возьми бубен и камлать учись. Или поспи, а то в полночь шаманить пойдем. Надо внука выручать.
– Взрывчатки-то сколько брать? Мы ведь теперь вдвоем только пуда два унесем, а раньше одна столько таскала..
– Я тебе дам – взрывчатки! – пригрозил Куров. – Мы пока магической силой айбасов крушить станем. Ты лучше мне горилки принеси, чтоб кундал поднять.
– Нечего! Юрко вон почти не пьет, а шаманит. Добывай ынеркию из воздуха, как в телевизоре кажут, или вон упражнениями всякими. Ега называется.
– Сама ты Яга! Йога! Ты из воздуха получай! Я мужчина основательный, зрелый и привык брать ынеркию от натурального продукта. Поздно переучиваться… Наливай!
Раньше бы она закатила монолог на полчаса, но тут притащила четверть, скупой рукой плеснула в банный ковшик:
– Ладно, чтоб склеилось у них.
– Давай, чтоб операция у нас склеилась! Давно мы с тобой не шаманили, а? Не страшно хоть? А то прими для храбрости.
– У меня кундал и без горилки тутан!
– Сигналы-то наши помнишь?
– Еще бы! И сейчас в ушах стоит, как ты воробьем чирикал! – усмехнулась Сова, делая глаза загадочными. – А какие силы и средства приготовить?
Дед развалился на полке:
– Лопату, грабли и кусачки возьми.
– Козла брать?
– На что?
– В дозоре постоит. Или для отвода глаз.
– Сама постоишь для отвода. Еще прихвати калоши резиновые…
И захрапел, старый черт! А тут хоть сама с собой разговаривай или с козлом. Сова грядки пополола, вечером полила огород и снова в хату прокралась, а у молодежи там опять дискуссия: и Оксанка на шаманском уже чешет, и Юрко вроде язык вспомнил, но никак договориться не могут. Ладно, может, к утру разберутся…
Заполночь бабка Курова растолкала, умыться подала. И сразу стало видно, отдохнул дед – заметил, наконец, Сову и, леший, ущипнул за талию.
– А ты еще ничего, юрюнг курдук!
Ласковое слово перед операцией, оно ведь как политзанятие, дух повышает. Быстро собрались и огородами на край села. Там бабка встала в дозор среди крестов и надгробий, а Куров калоши надел, кусачками проход в колючей проволоке сделал, проник на контрольно-следовую полосу и оттуда уже давай соловьем ее высвистывать. Сова к нему проползла и тычком в бок:
– Сдурел, что ли? Начало августа. Соловьи-то не поют давно!
– Забыл! Да кто их слушает-то теперь? Все одно не поймут.
– Не нарушай маскировку!
– А как тебе сигналы-то подавать?
– Козлом кричи, Степкой. Его все знают… Дел даже обиделся:
– Ты бы его переименовала, что ли, другой паспорт выписала…
– Погожу пока. Ты еще мне предложение не сделал… Он аж подскочил, забыв, что находится в запретной зоне да еще под яркими фонарями:
– Какое еще предложение? В ночной клуб, что ли?
– Для начала, может, и в клуб…
Куров первый пограничный столб подкопал, раскачал его и перевернул гербами наоборот.
– Ты еще там плясать пойдешь, – сказал, – как Тамарка Кожедуб.
Сова граблями полосу разровняла, следы скрыла.
– Что бы и не поплясать? Я женщина свободная…
– Наблюдение веди! – застрожился дед. – Свободная… Таким образом они пять погранзнаков развернули, уже до таможни рукой подать, а у бабки будто свербит – задирать начала с каждым столбом. Один тугой попался, ну и стали вдвоем его крутить, и Куров невзначай приобнял Сову вместе со знаком. Так она вывернулась и чуть граблями не огрела:
– Чего это ты позволяешь себе? На операции? Хоть бы подарочек какой подарил сначала…
– Пенсию принесут, я тебе леденцов куплю, – пообещал он. – Давай не отвлекайся!
– На что мне твои леденцы? Хочу колечко, с бирюзой. В магазине видала.
В общем, чего-то закапризничала старуха, а это значит – до конца операции. Никак нрав не изменился! И выбирает самый критический час, когда затаиться надо, язык прикусить, слиться с окружающей местностью под носом у противника, а она в это время чего-нибудь требовать начинает. Полагая, что ему будет трудно отказать и, уж если пообещал чего, потом выполнять придется. Куров еще с партизанских времен этого терпеть не мог, оттого и не хотел брать ее в пару на задания. И хорошо, уже ночь, контрабандисты сами вышли на операции, а то бы его с бабкой давно заметили в запретной зоне.
– Я тебе одно уже дарил, – буркнул дед. – Серебряное… Заметай следы ровней! Чернобай обнаружит!
– Так оно износилось – с руки спадает!
– Привязывай. Изолентой примотай! Ыррыатын…
– Что я тебе, электрический провод? – распрямилась бабка и подбоченилась. – Под напряжением?
А видеокамера в это время рыскает, шарит вдоль стены. Дед повалил Сову и к земле прижал:
– Ладно, куплю. С бирюзой… Только не вставай, ползком надо.
– На что мне твое колечко? – завредничала. – Тьфу на него! Тундара ты якутская…
– Тебе чего надо, Елизавета? – отчаялся Куров. – Весь день в бане просидели, могла там сказать. Операцию завалишь.
– Отдохнуть хочу. – И распласталась на КСП. – Притомилась.
– Вперед! Санаабар…
– Поди, не семнадцать лет! Я женщина зрелого возраста. И вся такая упревшая…
– Вставай на четвереньки и вперед!
– Чего ты раскомандовался? – На четвереньки-то встала, но не пошла. – Я кто тебе? Женись, тогда и командуй!
– Ишь что захотела! Только и смотрят, как бы на себе женить! Ну и бабы пошли! Тундара кириккитте! Помогай давай!
Дед в одиночку очередной столб раскачать попробовал – не поддается.
– А вот не буду помогать! Что ты сделаешь?
– Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?
Она мечтательно глаза закатила:
– Ой!Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.
