Группа капитана Истратова насчитывала тридцать человек. Но не потому, что у командования не хватало хорошо подготовленных бойцов, а потому, что подобного рода операция и не предусматривала большего количества людей.
Тридцать человек были тем оптимальным числом, которое позволяло группе быстро и скрытно пройти многочасовой маршрут, оперативно сориентироваться на местности и в конечном счете уничтожить базу противника.
Но кажущаяся простота и ясность поставленной задачи оставались жить на топографических картах и в секретных штабных документах, а в действие вступал безжалостный закон горной войны, способный изменить ситуацию в любую секунду. И, опровергая все логические доводы, его смертельный опыт говорил: будь готов к худшему, рассчитывай только на себя.
Еще неизвестно, сколько тебя ждет на пути мин-ловушек, непредвиденных боестолкновений и хорошо организованных засад. Удастся ли бесшумно, не привлекая к себе внимания, снять пост на высоте 1058, 2 и боевое охранение в районе Камсурга.
Хорошо бы пройти маршрут бескровно, выйти к заданному квадрату, дать координаты и (пропади они пропадом, эти ордена, – чаще всего их дают посмертно) остаться всего лишь наблюдателем чужой работы.
Но война есть война. И то, чего сегодня не сделаешь ты, завтра может обернуться гибелью других. А у них, как и у тебя, одна жизнь, и так хочется прожить эту жизнь вдалеке от войны, так хочется уцелеть…
И пока совершенно неясно, насколько точно отстреляются неуправляемыми снарядами «борты», по квадрату ли, имея весьма приблизительные, не пристрелянные ориентиры, отработает дальнобойная артиллерия, да и само понятие «господствующие высоты» носит в районе Камсурга не более чем условное название.
И какой фактор внезапности ни используй, какую огневую мощь ни привлекай, – все-таки триста человек – не тридцать, и одному богу ведомо, чем все это может закончиться.
Это понимали и десантники Истратова, и те, кто провожал их. И потому на зарывшейся в землю заставе, где ночевала группа, в тесных и темных ее блиндажах было непривычно тихо и скорбно в этот последний перед выходом вечер.
И хотя был у начальника заставы день рождения, стояла на снарядных ящиках водка, сидела в блиндаже фельдшер Катя Рябова – красивая высокая гимнастка в тонкой, вызывающе изысканной для войны оправе, что-то напевал под гитару лейтенант Балабанов, – все это было как-то странно и неуместно сегодня.
Десантники почти не пили. Они уже были в завтрашнем дне, и этот день, храня и спасая их, заставлял еще раз чистить и проверять оружие, спаривать изолентой автоматные рожки, подгонять снаряжение, меняя тяжелые банки консервов на патроны и гранаты к подствольным гранатометам.
Движения и жесты солдат были точны, практически машинальны, но в них уже чувствовалась та усталость и обреченность, отличающая людей, уходящих в далекий, неизвестный и, быть может, последний путь.
Всех, находящихся в этот час в блиндаже, свели одни дороги войны. Но если судьба остающихся на заставе была более-менее ясна, то судьба десантно-штурмовой группы была настолько неопределенной, что по законам войны было страшнее самой предсказуемой определенности.
Каждый боец заставы готов был поменяться местами с любым из десантников, но там, «наверху», все было десятки раз спланировано и утверждено, и потому уходили именно эти тридцать, и никто не имел права заменить их…
Левашов проснулся от ощущения свободного полета.
Он, конечно, никуда не летел – лежал, выпростав руки из-под одеяла, небритый, неухоженный…
Он вспомнил: у Платонова в одном из рассказов была Маша – дочь пространщика. Пространщик – это профессия?
Он, Левашов пространщик по состоянию души. Иногда у него складывалось ощущение, что это и не жизнь вовсе, а лишь долгая изнурительная командировка, в которую его послали по ошибке, не сразу решились отозвать и в конце концов забыли о нем.
Он побродил по квартире, мучительно пытаясь перебороть похмелье. Достал из шкафа двубортный, вполне приличный еще костюм, свежую, на удивление выглаженную рубашку, итальянские, также имеющие безупречный вид ботинки и не мог не восхититься собой.
Было и длинное кашемировое пальто, и красивое, спокойных расцветок кашне – ему было в чем предстать перед Наташей и в этом оправдаться перед ней.
Он долго лежал в ванне, брился и все же выпил две рюмки водки, бесконечно презирая себя и одновременно приводя доводы в свою защиту.
Стало легко и свободно. Он знал: Наташа придет. А если не придет, то обязательно пройдет мимо памятника Пушкину, где теперь каждый день будет ждать ее Левашов.
Его не оставляло ощущение первой встречи, и если бы сейчас его спросили: «Есть ли у вас жена?» – он бы ответил: «Да, есть, ее зовут Наташа».
Он знал: они должны быть вместе. И это так же естественно, как и то, что судьба свела их в последнем вагоне метро.
Левашов ждал Наташу больше часа, окончательно промерз в своих легкомысленных ботиночках и, когда она неожиданно позвала его, не сразу поверил, что это Наташа.
Она была хороша, удивительно хороша, и все же ее красота была такой второстепенной по сравнению с бездной глубины и одиночества, в которую можно было падать всю жизнь.
«И эта женщина приходила сюда дважды, мерзла, ждала меня, скотину…»
– Я не хотела заставлять вас ждать, – сказала Наташа, – так вышло.
– Вы можете сейчас уйти и прийти, когда вам вздумается. Я буду стоять на этом месте. – Он протянул Наташе цветы. – Простите меня, Наташа.
– Я почему-то не сержусь на вас. Шла сюда и думала: вот сейчас увижу его, скажу все, что о нем думаю, повернусь и уйду. А увидела вас – и поняла, что мне ничего не хочется говорить, и уходить не хочется…
– Не уходите, – Левашов смотрел себе под ноги. – Я без вас пропаду.
– Пропадете… А вы правда воевали в Афганистане?
– Что?.. И это успел сказать… Я не воевал – был в командировке. В общей сложности два года.
– А орден?
– Какой орден? – Левашов поморщился. – Орден как орден. Черт бы его побрал…
Он отвернулся.
– Мне казалось, что я стала забывать вас, – она провела рукой по его лицу. – Плохо вам?
– Плохо.
– Здесь недалеко есть кафе. В нем я начинала работать посудомойкой. Там меня помнят и дадут нам коньяк, крабовые палочки под майонезом и удивительно вкусную печень с жареным луком. Вы любите жареный лук?
– Не очень. Знаете, Наташа… Может быть, мы поедем ко мне? Я утром сделал уборку… Если это, конечно, не противоречит вашим принципам…
– Не противоречит. Но вечером у меня… Вечером у меня представление и нужно быть в форме.
– Представление?
– Я работаю в ночном клубе.
– Стриптиз-девочкой? – непроизвольно, со злой усмешкой вырвалось у него.
– На подтанцовках у одной певички. Она выше ночных клубов не поднимается… Впрочем, как и я…
Левашову стало гадко. Да еще небо серое и безликое нависало над ними, как потолок малогабаритной квартиры.
– Представляете, – сказал он, – если бы сейчас журавли. Журавли над Москвой…
Она все поняла.
– Вас смутил род моих занятий. Я и не собиралась ничего скрывать. И убеждать, что моя работа заканчивается с последней пропетой песней… Я совсем иначе планировала свою жизнь, а она сложилась вот так, то есть никак…
Он и не знал о существовании этого кафе в центре Москвы. Кафе принадлежало союзу театральных деятелей, но, вопреки громкому названию, выглядело убого и пустынно.
– Наташка! – воскликнула одна из официанток.
– Галка! – обрадовалась Наташа. – Ну, как вы здесь?
– Что нам будет, ветеранам общепита, – мы любые времена переживем… Ты-то как? Все там же?
– Там же, тогда же…
– А что же молодой человек, – Галя кивнула на Левашова, – не положит этому конец?
– Молодой человек появился только сегодня – два дня морочил мне голову. Я возлагаю на него большие надежды. Не знаю, оправдает ли…
– И к могиле покойного, вместо терновых венков, были возложены надежды, которые он так и не оправдал при жизни, – сумеречно продекламировал Левашов. – Вы вот что, Галя, принесите-ка нам, для начала, меню.
– Какое меню? – изумилась официантка. – У нас кроме коньяка и крабовых палочек уже лет пять как ничего нет. Ну, еще печенка… Тушеную капусту предусмотрительно не предлагаю.
– Вот те раз, – расстроился Левашов, – а я собирался блеснуть…
– Теоретически вам это удалось, – успокоила его Наташа.
Они забрались в дальний угол, к двери служебного входа, хотя в этом и не было особой необходимости – кроме них в кафе сидело человек пять-шесть.
Появилась Галя, расставила на столе закуски.
– Посидеть, что ли, с вами.
– Ты извини, Галка, – серьезно сказала Наташа, – но мы не виделись целую жизнь.
– Это срок! – не смутилась Галя.
И исчезла.
– Вы, наверное, чувствуете себя неуютно? – спросила Наташа.
