Короче, снова мимо Богова кармана. Пролёт. Такое обнаружение явно не для нервических психопатов. И потому нужно действовать. Немедленно. Пока не упущено время. Пока свежи ощущения от невосполнимой потери иллюзий и ещё остаётся твёрдость в намерениях и крепость в мыслях. И я разом постигнул задачу, одним махом вскрылил над раскинувшейся подо мной лощиной с уже непостижимо новых высот. И теперь я точно знал, что делать, потому что открывшаяся мне в эту минуту причина — предательство покойной жены и неродной мёртвой дочери, принимаясь стремительно загнаиваться в неизлечимую рану, уже начинала завывать в моей израненной обидами сердцевине, безжалостно точа и обкусывая внутренности. И я не хотел больше знать, что для меня страшней: мёртвая Ника или что она никогда не была мне кровной дочерью. Мне, бездетному автору нетолстых романов облегчённого, но в высшей степени человеческого содержания.
Я аккуратно вернул «Обменную карту» на прежнее место и отступил на шаг назад. Дальше мне понадобилось не более трёх минут, чтобы сосредоточиться и прикинуть. Словно разом ушатом святой воды окатило. И теперь уже я был уверен, я понимал, где мне это следует искать и где повезёт найти. Ещё начальная училка, помню, наша с ним общая, вещала, что хитёр мой сын и ленив одновременно. И по этой причине органы не простукали, зуб даю.
Я направился в комнату Джаза. Там я первым делом заглянул под кровать и выкатил оттуда старый баскетбольный мяч с обширной резиновой заплаткой на боку. Я взял его в руки и потряс. Вроде сошлось. Пустота отозвалась как надо, форма ответила содержанием. По звуку слабого шевеления изнутри я догадался, что попал. Я взял кухонный нож и осторожно, чтобы не повредить содержимое, вспорол мяч, развернув его на две дурно пахнущие резиновые полусферы. Там он и хранился. Запас колёс, притянутый скотчем к внутренней поверхности мяча. С пометкой на упаковке, сделанной рукой моего сына: «TFMPP1313, Германия». Неприкосновенный. Для себя. Лучшего качества. Неоднократно проверенный в деле. Тоже моим сыном. И его африканскими подельниками, прибывшими на нашу землю, чтобы его убить. Чтобы принести позор в семью писателя Бурга и извлечь из этого прибыль. Но так больше не будет. Никогда. Слышите все вы? Ни-ког-да!
Я разорвал упаковку, ссыпал таблетки в карман и покинул жильё на Фрунзенской набережной.
Я ехал в наш ахабинский дом, где ждала меня Гелка. Ехал и чувствовал, как психоделически активный TFMPP1313 прожигает мне карман ровно в месте напротив сердечной мышцы. И чем ближе я подъезжал к Ахабино, тем горячее становилось жжение и неуёмней желание. Вызнать эту тайну. Понять, отчего мой пропащий сын оставил это для себя в неприкосновенной сохранности, заткнув резиновой заплатой. Понять или сдохнуть, так ничего не осознав, чтобы разом покончить со всем этим.
Наконец, перестав сопротивляться, я тормознул у заправки на нашей трассе Москва — Брянск. И пока мне заливали бак, я успел купить литровую бутыль вискаря, отойти в сторонку, откупорить и запить им амфетамин. Сначала — одним глотком и сразу вслед за этим — другими. Аккуратные кругляшки. В количестве двух, нет, трех… нет… стольких, сколько ссыпалось в ладонь… Или — стоп, теперь уже точно не вспомню, сколько было тех мелкотравчатых колёсиков цвета небесных трусов моей незабвенной Айгуль.
И каким в итоге конечным объёмом односолодового вискаря запил.
И как тронулся с места после заправки.
И как въезжал в ворота ахабинского семейного гнезда.
И как обнаружил за воротами изумительной красоты Ашвемский парк с одиноко растущей посреди него кокосовой мушмулой.
И как увидел на стволе её своего давнего врага — бельмоносного макака с ореховой мордой на голове.
И как вытянул из бардачка энзэ скрутку и, запалив, втянул в себя её газовое содержимое, энергично, почти не давая себе передыха и не отводя взгляда от врага всей моей жизни под номером ноль.
И как внезапно не ощутил привычного аромата сладкой дыни, сдобренной перечной мятой, почувствовав вместо него удушающе резкий запах серы…
Гамадрил сидел на пальме и демонически скалился. Он точил об неё свои страшные когти и нагло улыбался, вперившись единственным глазом мне в лицо. И тогда я понял, что бабуин меня не боится, потому что он у себя дома, а я тут гость.
И что этот скалозубый павиан, любитель рассыпчатого отварного манго и вермишели с бочком, приготовленной неверной постоялицей ашвемского дома, где живёт в чаду сизого дурманного тумана наркотический Минель со своей развратной женой и тринадцатью неумытыми апостолами, спит и видит довершить начатое дело.
Ведь для начала он соблазнил и уничтожил мою мёртвую жену.
Затем обманом подсунул мне ребёнка-наркомана, отобрав его из числа прочих апостолов-конкурсантов.
После чего он же перевёл его с лёгких дымов на амфетамины и, сделав начальником наркотического гадюшника, заставил ими же убивать других слабых людей.
А в завершение всех дел бросил Джаза в ментовской застенок.
Однако и этого ему показалось мало.
И тогда он убивает мою дочь, пускай, не родную, не кровную, но всё равно любимую. Так убивает, что её, Никуську, собирают по отдельным горелым кускам.
Но и это ещё не всё.
Он отнимает у меня самое дорогое в жизни — мой безупречный талант! Безвозвратно растворившийся в лунных потёмках гоанской ночи — тот, что я без устали ищу, но уже который год не могу отыскать, чтобы вернуть на благо людям.
Такой вот трагиэпос вырисовывается…
Но это ещё не конец, не вдавливайте скорбную точку, не думайте о горьком финале, даже не помышляйте, слышите? Потому что он поплатится за это. Теперь или никогда. Расступись, апостолы и прочее зверьё! Прочь с пути, коль отныне не божий карман для меня у вас, а жалкий небесный плевок! Дорогу защитнику угнетённых Робин Бургу! Хороших людей и добрых зверей на свете всегда больше, чем плохих!!!
Медленно, чтобы не спугнуть врага, я подбирался к мушмуле на первой передаче, молясь о том, чтобы супостат не учуял меня раньше срока. Он и не учуял. Он продолжал острить свои страшные костяные крючья, полностью уйдя в личное наслаждение. Мне-то да не знать, что это такое! И этим знанием я не преминул воспользоваться. С трудом вытащив тело из автомобиля, я двинулся по направлению к хозяину мушмулиного ствола. Я чувствовал, как от дикого напряжения в сердце и голове меня ведёт в сторону от моего врага, как тащит вбок и клонит назад. Но я удержал тело в равновесии, потому что ненависть в этот сладкий миг, переполнявшая мою раненую душу, была сильнее боли, причинённой ореховым чудищем. И раз оно живо и раз живёт не по-людски, так пусть теперь знает: я жил как все, стараясь быть милым и жизнерадостным, сильным, щедрым, благородным, заботливым, в меру талантливым и добротолюбивым, и всё же, несмотря на мои старания, спасительные животные инстинкты убиты во мне не целиком, и я ещё способен нанести проклятому злу свой последний удар, сокрушительный и разящий!
Я приближался к нему сзади, пока он всё ещё был увлечён своим отвратительным занятием. Мне удалось подкрасться к нему настолько, что теперь длины моих рук уже хватало для последнего решительного броска. И я бросился на одноглазого врага и, содрогнувшись от ненависти и отвращения, схватил его за спину. И сжал изо всех сил, желая вытряхнуть из него проклятую ореховую душу. И тут же ощутил, как враг мой, обезоруженный моей отвагой, съёжился до размеров усыхающей Нельсон и издал дикий вопль, почему-то кошачий, а не обезьяний. Меня, однако, это не смутило. Этот враг, этот ангелваду хитёр, как Джаз, и коварен, как Минель. Враг способен ещё не на такое. И я не повёлся на его уловку. Одной рукой я удерживал его на весу, вцепившись в шерсть на его спине, другой — уже откидывал крышку вонючего септика. И это мне удалось. И тогда я с размаху, со всей накопившейся за годы страданий ненавистью, швырнул побеждённое чудище в чёрный, тухлый и бездонный райваду, куда сливались все нечистоты из моего ахабинского семейного гнезда. В жгучую и беспросветную адову пропасть…
Затем я захлопнул крышку и уже почти без сил опустился на плитняк. Я знал — это ещё не конец. Потому что оставалось ещё два дела. Несделанных. Главное и самое главное.
Опираясь коленом о землю, я добрался до подсобки и вытянул оттуда топор. И уже отталкиваясь им от плитняка, вернул себя назад, к могильному септику и зловещей мушмуле с родины убиенного зверя. С ним тоже следовало покончить навсегда. Чтобы впредь неповадно было. С диким усилием, превозмогая боль в суставах и мозгу, я поднял себя на ноги, распрямился в рост, как сумел, и с замахом врубил топор в ствол проклятой мушмулы. Под самый корень. Я рубил и рубил, свирепо, неистово, остервенело, не помня себя, ощущая, что с каждым ударом ко мне возвращаются прежние силы. И это ободрило и обнадёжило меня. Я понял, что они, эти новые силы, помогут мне вернуться в дом и выложить на мраморе две дорожки, которые окончательно приведут мой организм в состояние умиротворённости и покоя…
