Лысиков заерзал.
— Не уверен я, — виновато забормотал великан. — Я тоже вижу тень… Кажется… Я… Эм… Я лучше при своих останусь.
— Спасибо за ваше мнение, Алексей, — голос директора звучал сухо. — А теперь посчитаемся. Раз-два-три-четыре — «за». Раз-два-три-четыре — «против». Один сам по себе. Итого: ничейный счет.
Наверху загалдели, а перед Майкой ноги снова задвигались, затопотали.
— Без Примы не обойтись, — перекрикивая голоса, объявил Никифор.
Скатерть приподнялась и в образовавшемся просвете перед Майкой оказалась рука Никифора: большой палец был соединен в колечко с указательным. «Все в порядке», — показывал директор.
Никифор знал, что она сидит под столом!
— Опять высший суд, — заскрипел Обдуван, сердито вталкивая ноги в разбитые штиблеты. — Все время высшим судом попрекаетесь! Недостоверных, лишних людей берете. Ну, погодите, наступит вам срок, кончится ваша власть…
— Смотрите, сами не кончитесь, — буркнул Лысиков.
— Ах, не понимаю, зачем незавидному ребенку занимать чужое место, — прозвенела Фея битым стеклом.
— Of course, вы хотите, чтобы она отдала свое, — ласково попрекнул ее мистер Гифт.
— Выписываем Яшиной путевку к Приме. Заседание Предложного отдела объявляю закрытым, — подвел итог Никифор.
— И-ди! — прогудел в трубу детина-мальчик-Васенька, объявляя окончание встречи.
Загрохотали стулья. Ноги вокруг девочки стали исчезать. Края скатерти опускались. Под столом делалось все темнее.
— …что же, однозначно благоприятное впечатление способна производить только бесцветность…
— А на фоне всеобщей серости шанс выделиться есть только у темных личностей…
— В наши времена…
— Зачем жить прошлым?..
— Все эти голосования, разговоры, переливание из пустого в порожнее…
Голоса стихли.
Поголосили.
Скрипнула дверь. Послышались быстрые легкие шаги.
— Вылезай, корявка.
Никифор поднял скатерть. Майка выбралась наружу.
— Все слышала?
Девочка кивнула.
— Вот и правильно. А теперь пойдем, — взрослый протянул руку. — Нам надо спешить.
Но девочка руки не подала.
— Мне надо подумать…
Директор потерял дар речи. Майка собрала волю в кулак:
— Вы все решаете за меня, — она старалась говорить медленно, подбирая нужные слова. — Вы говорите, куда мне идти, что смотреть и чем заниматься. Вы, конечно, правильно поступаете. Прямо, как в школе. Но вот там, — она неопределенно махнула рукой. — У меня есть школа, а есть остальная жизнь, после школы, правильно?
— Да, правильно, — Никифор внимательно слушал.
— А у вас получается, что у меня времени «после-школы» не будет, и я должна всегда чего-то постигать, стремиться делать добро и вести праведную жизнь.
— В общем-то, ты права…
— А может, мне не хочется? Может, я не готова быть всегда, как в школе? Почему меня-то не спросили? — ну, вот, заспешив, Майка нечаянно сказала резкость.
— Да, конечно, но… — начал Никифор.
Однако Майке не терпелось досказать мысль, пока та не убежала вместе с решимостью.
— В общем, я хочу подумать и сама решить, надо мне или не надо. Ведь это моя жизнь, а не посторонняя.
Договорив, Майка почувствовала облегчение.
— Правильно, конечно, правильно, — растроганно произнес Никифор. — Девочка, корявка ты моя дорогая! Ты — та самая, да, та самая. Все, как по писаному! Кто бы мог подумать, что чудеса бывают?!
О чем он толковал?
Взволновавшись, Никифор забегал по кабинету.
— Прошла пора, когда решали за них, пришла пора, чтобы они сами за себя решали… — вскрикивал он.
Несу, прежде мирно покоившийся на столе, взметнул страницы, скроив из них круглую задумчивую рожицу.
— Download, — муркнул он.
— Ах! — Никифор расцвел. — Конечно!
Махнув Майке, он выскочил из кабинета. Девочка пошла следом.
— Да, виноват. Прости, поторопились, — бормотал директор, встав у двери напротив, возясь со стулом, пытаясь выдернуть его ножку из дверных ручек. — Прежде чем запускать, загрузить надо бы. По старинке работаем, забываемся. Прости, прости.
Стул со скрипом подался. На двери теперь можно было видеть табличку с изображением той самой рожицы, которую им только что показывал Несу.
Лицо, похожее на раздумчивого медвежонка, называлось «даунлоад».
— Динь-дон, — отозвался колокол.
— Раньше здесь располагался Красный уголок, — сообщил Никифор, ступая в полумрак. — Но за перестройкой про него позабыли, а как повеяли новые ветры, мы переняли зарубежный опыт. По новым правилам без нее нельзя. Немыслимо.
— Без чего?
— Без «Загрузочной», — сказал Никифор. — Вначале хотели, как у американцев. Там у них шик-блеск: кушеточки, ароматические приемчики, музон… Да потом раскумекали, что американская модель загрузки не очень эффективна в наших условиях. Вот и остановились на промежуточном варианте — из Европ. А чего? Метода хорошая, а выглядит по-домашнему. По-нашенски.
Майка не могла не согласиться. В таких помещениях она бывала не раз: на полках разноцветные шампуни, порошки и прочие моющие средства в пластмассовых емкостях, по углам щетки, швабры, метелки, на крючках старые кульки и пакеты висят, а рядом высится башенка из перевернутых ведер.
Красный уголок был преображен в чулан.
— Ну-с, не смею мешать, — произнес Никифор.
Он постучал по ведру, приглашая Майку присесть, и вышел вон.
— Я жду вашего решения, — прошептал он, прежде чем закрыть за собой дверь.
— Динь-дон, — объявил колокол.
Сидя на ведре и глядя на совок, подвешенный на дверной крючок, девочка стала принимать судьбоносное решение.
Загружаться.
Если верить Никифору, то жизнь ее ожидала непростая. Майка должна нести свой дар, открывать таланты, радовать всех людей — даже тех, кто ей совсем лишний, зачем-то их восхищать, как будто у нее других дел нет.
Этот путь в общем-то был простым и ясным. Но было в нем что-то такое унылое и правильное, что Майке представилось на миг, будто детство ее уже отцвело и отлетело — отныне она навечно обречена приносить пользу, говорить нужные слова и выполнять Миссию.
— Тоска, — не сдержалась Майка.
Да, именно это и было главной трудностью. Бесспорно хорошие люди, какими их представляла себе Майка, все сплошь и рядом ужасно скучные. Они всегда чинные, расчисленные, не говорят, а вещают, не живут, а бытием занимаются. Вышагивают, величаво машут руками, а одежды у них простые и скромные — без всяких цветочков и рукавов фонариком.
Такой вот долг.
— Тоска зеленая, — вслух уточнила Майка.
А до чего ж здорово с криком вбежать в класс, бухнуть рюкзак на парту, показать язык Великановой, толкнуть Иманжигееву, Верке продудеть в ухо «бу-бу-бу», а иногда, если на душе царит уж совсем озорное настроение, то и Беренбойма за вихор дернуть — чего ему зазря на макушке торчать?
Неужели ей придется расстаться со всеми этими глупостями? Из глаз девочки едва не брызнули слезы.
— Динь-дон, — отозвался колокол, отзываясь на переживания.
Он отмечал половину загрузки.
Стараясь не заплакать от жалости к себе, Майка вспомнила мамин рецепт.
— Если стакан полупустым кажется, то ты подумай, что он полуполный и сразу станет легче, — часто приговаривала мама и в этом, наверное, заключался секрет ее легкого характера.
— Из любого свинства можно получить хотя бы маленький кусочек ветчины, — теперь в ее мысли забралась хитренькая Лизочка.
— Если доводить добродетель до крайности, то ее тут же начинают обступать пороки, — это говорила бабка.
— Ай, плачу-рыдаю, мечту исполнила и теперь не могу удержаться, — заквохтала мокрая кура. — Дай я тебя в лоб клюну, чтоб яснее стало.
— Не надо меня клевать, — попросила Майка. — Сама разберусь. И вообще, оставьте меня.
— Это ты оставь, — дружелюбно прогудел Извилистый камень. — Чтобы куда-то дойти, надо что-то покинуть.
— Поди ко мне, я тебя мочить стану, — квакнула жабья королевна.
Противная. Уж к ней-то она ни за что не пойдет.
«Динь-дон, — прозвенела голове Майки восхитительная мысль. — Чтобы знать куда идти, надо понять, куда тебе не хочется».
Девочке показалось, что даже сумрак посветлел.
Майка Яшина ни в коем случае не могла быть плохой, а значит, ей не оставалось ничего другого, как сделаться хорошей. «Тут и выбирать-то нечего», — с облегчением подумала она.
Первое, что Майка заметила, входя в кабинет директора, были щеки. Директор Пан стоял на ковре, а лицо его полыхало румянцем — ярче, чем красный галстук на шее и лысины в свете люстр.
