Марии Николаевне, так звали маму Кости, молодая докторша сразу понравилась. Вначале готовая, как всегда, соответствовать всем возможным ожиданиям, мама постепенно расслабилась и погрузилась в воспоминания. Давно никто не слушал ее так внимательно, и тем более никогда ее рассказы не записывали.
Одета Мария Николаевна скромно: на шее – ностальгический шелковый платочек в горошек, зеленая кофта с пуговицами, пучок седых волос. Майе Витальевне многое из ее рассказов вовсе не нужно для анамнеза, но интересно слушать плавную, интеллигентную речь, смотреть в маленькое, аккуратное личико, сложенное в привычное внимательно-виноватое выражение, искать в нем похожие на Костю черты.
– Костику двадцать девять, но выглядит он молодо, правда? Лет на двадцать пять. Это он в меня. Я долго выглядела моложе своего возраста.
– Скажите, а как протекали беременность и роды?
– У меня был ужасный токсикоз в первом триместре, и родился он недоношенный на восьмом месяце. Я ведь уже немолодая рожала. Долго не могла забеременеть. Родила его в тридцать два, мы, – оборачивается к мужу за поддержкой, но тот сосредоточился на заоконном пейзаже, – думали: не будет у нас уже детей. Я так переживала, что попала в клинику неврозов, у меня была страшная депрессия. Я сама из многодетной семьи, нас четверо было. А тут только забеременею – сразу выкидыш. На третьем я сломалась. Глупая была, решила, что без детей жизнь смысла не имеет, перестала выходить из дома, запустила себя совсем. Слава богу, – смотрит с благодарностью на мужа, – Юрий Алексеевич через знакомых меня в больницу положил. Когда я забеременела, мы были уже двенадцать лет женаты.
– А где рожали? В Москве?
– Нет, что вы. Мы же военные. Мы тогда служили в Актау. Это город на Каспийском море в Казахстане. Тогда это все было еще частью Союза. Город сам по себе маленький, его от края до края можно за час пройти. Стоит на стыке пустыни и моря, ветра там жуткие, пыльные бури случаются. В городе нет улиц с названиями, знаете, это так меня удивило (я сама в Питере родилась). Есть всего одна поименованная улица – проспект Мира. В итоге адрес на письмах выглядит так: г. Актау и три цифры – номер микрорайона, номер дома, номер квартиры. Город задумывался как поселок для нефтяников, потом там решили построить атомную электростанцию, так как город разрастался, а питьевой воды нет, рек нет, ручьев нет. Построили завод для опреснения морской воды, и для него, для этого завода, и построили атомную электростанцию, чтоб она давала энергию. Вокруг электростанции крутилось очень многое, все мужчины были либо нефтяниками, либо энергетиками. В восьмидесятых, когда мы туда приехали, город получил медаль за то, что построен в непригодных для жизни человека условиях. Климат кошмарный, настоящий ад: очень длинное и жаркое лето, сухая и холодная зима. Нет почвы для растений и нет воды, голая скала. И недалеко захоронения отходов всяких ядерных испытаний. Радиационный фон повышен. Наша часть находилась за городом, недалеко от МАЭС (Мангышлакской атомной электростанции). Часть там нужна была для охраны нефтянки. Юрия Алексеевича перевели уже офицером. Мы туда приехали, и я почти сразу забеременела. Может, потому что отчаялась уже родить, и Бог смилостивился, может, условия там какие-то особенные. Но это было просто чудо! Мы были так счастливы, особенно когда узнали, что будет мальчик. Мы жили в самом Актау, в старом районе города, в бараках. В таких двухэтажных деревянных бараках, похожих на огромные коммуналки.
Часть была километрах в двадцати от города, прямо посреди пустыни. А вокруг по пустыне ходили верблюды и лошади, перекати-поле.
Признаюсь, мне там нравилось. Часть начиналась с проходной, где всегда воняло дерматиновыми креслами и табаком. Я, когда беременная была, прямо не могла к мужу приходить, меня от этого запаха сразу тошнило. За проходной стоял штаб – четырех-этажное здание, окруженное елками и акациями. Все это растительное богатство было привезено за тридевять земель и высажено аккуратно вдоль здания. В штабе сидели все офицеры и командование. Я туда приходила чаще всего в день получки мужа, чтоб в местный магазин сходить. Туда привозили всякий дефицит: халву (ее Костик до сих пор вспоминает как самое вкусное, что он пробовал в жизни), колбасу, белье белорусское трикотажное, шпроты прибалтийские. Я Костика брала с собой на работу в выходные. Ах да, я же в части работала библиотекарем. До седьмого месяца ходила на работу, а после родов через три месяца сразу вышла. Работу я любила. Книги – главная страсть и утешение. Я приходила, иногда оставляла Костика в клубе на первом этаже, где показывали кино и репетировал духовой военный оркестр. Костик любил там играть. На втором этаже клуба была библиотека. Для такой небольшой воинской части просто огромная, с высоченными потолками и со стеллажами до этого самого потолка. Костик провел все детство на этих стеллажах. Он с другими детьми не очень-то любил общаться, залезал обычно на стеллаж, как обезьянка, и сидел там часами, читал. Иногда, правда, он выбирался оттуда к солдатикам, приходящим почитать газеты. Но интерес у него был чисто практический: он просил их рисовать ему картинки с лошадками. Солдаты Костю любили – и за то, что офицерский сын, и просто за то, что был ласковым мальчиком. А вот Юрий Алексеевич ласковость не поощрял.
Муж слушал рассказ с трудом: он не любил воспоминания, его утомляла женина многословность и сентиментальность.
– Скажите, а где у вас курят? – не выдержал он разговоров о тонкой душевной организации сына.
– Только на улице.
– Мария Николаевна пока изложит ситуацию, это дело долгое, я покурю и вернусь. – Как пружина, папа Кости выстрелил из кабинета.
– Вот видите! Отец его не любит – вот что самое ужасное! – На глазах у Марии Николаевны появились слезы. Она достала из сумочки белый, аккуратно сложенный носовой платок, кончиком промокнула глаза, собралась и продолжила: – Муж – человек строгий, военный, эмоции не показывает никогда, меня попрекает, что сын похож на гомосексуалиста, иногда дразнит Идиотом, ну вы понимаете – князем Мышкиным. Мне кажется, муж стыдится Кости с самого детства, – жалобно зачастила мама.
Впрочем, Майя и так уже примерно поняла про отношения Кости с папой.
– А у вас как с Константином отношения?
– А что я? Я всегда поддерживала мужа. А с тем, какой Костя, я смирилась давно. Старалась поддерживать творческие способности, которые в нем с детства были. Он умеет видеть красоту мира. Многие ведь, как вырастают, перестают ее видеть, больше плохое замечают, недовольны всем. Его дед, мой отец, был художником-иллюстратором, довольно известным в Питере человеком. Мы когда в Актау жили, у меня было черно-белое клетчатое платье до колена с черным пояском, Костик его часто вспоминает, говорит, что он больше платье помнит, чем меня. Говорит, что самое красивое в детстве, что помнит, – мама, склонившаяся над книгой в этом платье. Мне, конечно, приятно. Он меня часто рисовал, когда маленький был. Могу принести его рисунки, я все сохранила.
– Приносите, если хотите…
– Костю я отдала в художественную школу, хотя отец очень протестовал. А потом еще и в музыкалку, по классу скрипки. Я сразу почувствовала, что Костя пошел в мою породу – такой же тонкий, ранимый. Только вот вспыльчивость и упрямство ему от отца достались. Сочетание, сами понимаете, опасное: видите, куда оно его привело. И наклонности его художественные я пыталась развивать, но все тайком, тайком от мужа. Сначала сделаю, а потом долго готовлюсь к обороне.
Однажды, когда Косте было лет девять, ему в художественной школе дали задание – рисовать наброски с натуры. Костик приехал со мной на работу. Он попросил меня помочь с этой самой натурой. Мы пришли на оружейный склад, которым один офицер заведовал, друг нашего папы. Я его отвела собак служебных рисовать (он зверей всегда любил) и свинок, потому что этот офицер разводил свиней, и по складу бегали два жирных хряка. Костя там целый день просидел среди полок с оружием, рисуя животных. Когда отец его потом попросил показать рисунки, у них вышел первый серьезный скандал. Отец надеялся, что Костя на складе с оружием будет рисовать солдат, автоматы, такое все мужское, понятное. Он рисунки увидел и назвал их девчоночьей мазней. Костя обиделся ужасно и убежал из дома. Мы его сутки искали, нашли в заброшенном здании общепита на набережной. Я тогда за него ужасно испугалась!
– Какие-то детские страхи, снохождения у сына были?
– Да нет, не помню… А, нет, было, было! Когда перестроечные годы начались, очень сильно поднялся уровень моря, мы боялись, что город совсем затопит. В городе только об этом и говорили. А Костя же очень впечатлительный, ему кошмары про то, как море затапливает город, почти каждую ночь снились. Он просыпался и кричал: «Спасайтесь! Море идет! Спасайтесь!» Но, когда мы переехали, это прошло.
