* * *
Она прошла через внутренний двор. Старик плавал в бассейне. В холле — никого. Жалюзи опущены. В кабинете администратора темно. На мгновение он задумалась, а не сесть ли в кресло. Сидеть и ждать самолета домой. Улететь и забыть все здешнее. В Вене, по крайней мере, все в порядке с рогаликами и с хлебом. Рассказывать всякие выдумки о поездке. О поездках и так всегда рассказывают всякие выдумки. Зато она была по меньшей мере в четырех супермаркетах, двух аптеках и пяти универмагах. Она вышла. Шла быстро. Проскочила мимо кресел. Мостовая и тротуар влажно блестят. Она шла прямо по Виа-Марина. Свернула налево, к каналам. Шла узкими тротуарами, переходила мосты до бульвара Венис. Никого не встретила. Никого не заметила в домах. В каналах нет воды. Чисто. Никакого мусора. Утки с утятами. На бульваре встретила молодую женщину. В белых шортах и тесной лиловой блузке. С плеером. Наушники болтаются на шее. Она бежала и говорила по телефону. Рассказывала кому-то, что она как раз на бульваре. Пробежала мимо Маргариты. Очень загорелая. Светлые волосы собраны под розовую ленту. Маргарита дошла до набережной. По песку направилась к воде. Села на песок. Смотрела на воду, как она поднимается и длинными волнами накатывается на берег, а потом сразу отступает. Отбегает, оставляя влажный гладкий песок. Чайки над морем. Ныряют в воду. Охотятся. Здесь было почти безлюдно. Мимо пробежали две женщины. Месячные. Значит, никакого ребенка от Хельмута не будет. После выкидыша врач посоветовал сразу попробовать еще раз. Не то наступит невротическое закрепление, как он выразился. А Хельмут стал уклоняться. То в подходящие дни у него не было времени, то желания. Или ему вообще расхотелось? А она молчала. Боялась надоедать ему, сделать его импотентом своими требованиями спать с ней в подходящие дни. С зачатием ничего не вышло. Почему ей хочется еще ребенка? Явно не потому, что ей мало одной Фридль. Она хотела ребенка от него. Вот так это было вначале. Правильно было. Ребенок от мужчины, которого любишь. Ребенок, которого она хочет. Но после выкидыша… Конец всему. К тому же, наверное, от него лучше не иметь детей. Он — человек ненадежный. Во всяком случае, в частной жизни. Это значит, детей больше не будет вообще. Скорее всего. Она положила голову на колени. Обхватила ноги. Прохладно. Влажный песок. Лучше бы она решила все сама. А так все решилось без ее участия. Само собой. Без лишних слов. Но. В будущем. Любить, только любить — и все. Утратить эту власть. Она однажды сказала Диффенбахеру, что у нее будет от него ребенок. Наврала. Но он как раз снова собирался уезжать. В Мексику. Магия грибов. Он чуть не ударил ее. Чувствовал себя коварно обманутым. Потом он уехал, а она отвезла его вещи в квартиру на Линденгассе. Он ей никогда не верил. Он решил, что она сделала аборт. Был в гневе. Злился. Он бы издал сборник стихов, посвятив его сыну. Он вернулся через четыре месяца, полагая, что она встретит его с большим животом. И сборник стал бы его удачей. Диффенбахер. Поэт неистовой мужественности, как писали в «Вельтвохе». Произведения архаической мощи. Ей они казались смешными. Смешные воспоминания о Диффенбахере. О его творчестве и о его публичных выступлениях. И обо всем, что она о нем знала. Смешно. Ей не хотелось видеться с ним больше. Эмансипированные женщины, заявил он ей, эмансипированные женщины годятся только для юнцов. В его возрасте нужно что-то более ласковое. Не очень вежливо, но ему требуется именно это. Его жизнь, как и любая другая, стремится к концу. Потому-то он нашел 22-летнюю студентку с факультета театроведения. Она может над ним смеяться. Если бы она не убила ребенка, все могло бы быть иначе. Но так… А если ему вздумается вести политические дискуссии, он ей позвонит. До сих пор не звонил. Решает проблемы с потенцией. Правильным способом. Пока. Слишком холодно. Она встала. Посмотрела на море. Прибой. Никаких других звуков. Она смотрела. Черно-синяя, темно-зеленая вода с полосами зеленовато-белой пены сливалась с серой чернотой низких туч. Она пошла обратно. Брела по песку в сторону кафе. Кроссовки идеально подходят для таких прогулок. В них не набивается песок. Пока сидела, ветра она не замечала. Теперь он дул в лицо. Она шла быстро. Чтобы прошла тянущая боль в животе. В кафе села за столик. У парапета сидела какая-то пара. Она села у стены. Заказала кофе и ватрушку. Ватрушка — теплая, хрустящая. Круассаны по сравнению с ней — просто муть. Она набила полный рот, запила кофе. Вкусно. Она уйдет из театра, уволится. Так надо. Работа там лишена всякого смысла.
«Сон в летнюю ночь». Убийство маленькой Марселины — вот сценарий. Хотя. Во «Сне в летнюю ночь» тоже ведь речь о детях. О праве на них. Вот заинтересовались бы органы социальной опеки в Л.-А. Ребенок, которым хочет завладеть Оберон и которого не хочет отдавать Титания. Из которого Оберон хочет сделать воина. И получает его. Эгей, намеревавшийся убить дочь, потому что она не вышла за Деметрия. И дети, которых Тезей собирался произвести на свет с Иппо-литой. Сумятица любви. Вагенбергер — просто сумасшедший. Все это — доброе старое безумие власти. Но Вагенбергер не принимал ее горячности всерьез. Стал консерватором. На протяжении всех 80-х он неуклонно становился консервативнее. Все чаще оглядывался на публику. Теперь он, наверное, стал реакционером. Он — как Анна Малер. Обращается к предпрошедшему. Уцепился за невнятную классику, поскольку нуждается в правилах. Но неотъемлемая часть этих правил — антисемитизм. Часть классики. Они занялись театром, потомучто Беккета еще только предстояло открыть. В Вене его еще не ставили. А как Вагенбергер смотрел на нее. Сегодня же ему плевать на ее аргументы. Ему неинтересно, что «миллиарды женщин во всем мире сегодня вынуждены жить как во „Сне в летнюю ночь"».
…Так если
Она при вас, мой государь, не даст
Согласия Деметрию, взываю
К старинному афинскому закону:
Раз дочь моя, могу всецело ею
Располагать; а я решил: Деметрий
Или — как предусмотрено законом
В подобных случаях — немедля смерть![178]
Она уже знала все наизусть, настолько часто декламировала. «Вычеркнем», — сказал Вагенбергер. «Это мы вычеркнем. Это перебор. Мы сконцентрируемся на любовных интригах». Как будто текст можно подчистить. Тогда Вагенбергер повторял, что Шекспир остается Шекспиром. Аза ее спиной говорил о том, какой нетерпимой она стала с тех пор, как связалась с этим врачом. Ей надо не Фуко читать, а искать спонсоров. Она уйдет, а потом подумает, что делать. Она пробьется. Почему бы сразу и не позвонить. Она взглянула на часы. Сейчас он, наверное, репетирует. Она выпила еще чашку кофе. Расплатилась. Ушла. Нужно позвонить Манон. Прошла мимо предсказателя судьбы. Надо бы попросить его раскинуть карты. На всякий случай.
* * *
Манон обо всем договорилась. Сегодня Марго встречается с Сидом Фрэнклином. У него. В Топанге. Ехать надо по трассе № 1. Вниз от бульвара Оушн. Потом — направо вверх. Потом — по Санта-Мария-роуд. Совсем просто. Оченьдалеко, но просто. Маргарита все записала. Онадолжнабытьктрем. До этого они могут пойти пообедать. Если она хочет. Маргарита согласилась. Она может подъехать к двенадцати. Это удобно? Пока. Маргарита переоделась. Надела брючный костюм. Привела себя в порядок. Между интервью и театром она уже не успеет заехать домой. Взяла чистые кассеты. Диктофон. Блокнот. Нашла пластиковый пакетик. Уложила в него три прокладки. Взяла косметичку. Налила себе еще стакан воды. Время у нее есть. Взяла газету. Предполагают, что на фабрике в Ливийской пустыне производится отравляющий газ. Ханс Модров бросил вызов канцлеру Колю. Бонн настаивает на выборах 18 марта. Канцлера Коля критикуют. Он обнаруживает некомпетентность. Не может решить вопрос с польской границей. Его упрекают в том, что он любой ценой хочет стать первым канцлером объединенной Германии. Целая страница с объявлениями адвокатов, специализирующихся на езде в нетрезвом состоянии. Президент Горбачев предупреждает Литву об экономических последствиях независимости. В Пасадене, в электронной фирме, появились ядовитые испарения. Госпитализированы тридцать человек. Активистка движения за равноправие назвала фильм «Driving Miss Daisy» расистской пропагандой. В тюрьмах не обеспечивают безопасность молодых мужчин. Молодые мужчины, ожидающие приговора, подвергаются издевательствам и насилию. Суды заявляют о своей некомпетентности в этом вопросе. На токийской бирже опять сильно вырос курс акций. Гороскоп сулил ей разрешение затянувшегося конфликта и приглашение в далекую страну от каких-то «весов». В дверь постучали. Хулия пришла убрать. Маргарита поздоровалась, спросила, как дела. Хорошо, ответила Хулия. Ослепительно улыбнулась. Завтра она снова позвонит сыну. А что она еще поделывает? Вечерами? — спросила Маргарита. Хулия непонимающе посмотрела на нее. Повторила, что завтра позвонит. Маргарита пожелала ей приятного дня и вышла. Отправилась в путь. В Венисе свернула направо и поехала по Мейн-стрит. Магазины. Рестораны. Мастерские. Перед ресторанами — столики. Посетителей нет. Небо затянуто. Низкие тучи. Холодный ветер. Мейн-стрит шла то вверх, то вниз. Она ехала. Подумала, не выпить ли где-нибудь кофе. Но она и так выпила его слишком много. А посидеть и почитать негде. Она задалась вопросом, а как же проводят время здешние жители? Точно — не в кафе. Ехала дальше. Длинные ряды жилых домов. Потом снова магазины. Автомастерские. Низкие здания. Не выше трех этажей. Она нашла автозаправку. Вышла из машины. Сунула в бак заправочный пистолет. Бензин не шел. Она направилась к кассе. За толстым стеклом сидит мужчина. Перед ней какой-то человек купил бензина на двадцать долларов. Просунул купюру под стекло. Назвал номер колонки. Мужчина за стеклом взял деньги. Проверил их. Нажал на кнопки. Человек перед кассой вернулся к своей колонке и заправился. Нужно сначала заплатить. Она спросила человека за стеклом, сколько бензина вмещает бак ее машины? Машины такой модели? Примерно. Человек за стеклом не понял ее. Пожал плечами. Маргарита просунула ему двадцать долларов. Показала на колонку, у которой стояла ее машина. Заправилась и уехала. Бак оказался почти полным. Нужно быть внимательнее к техническим деталям. Когда они были здесь в последний раз, этим всегда занимался он. Нужно было хотя бы смотреть — как. Она ехала дальше. Заметила вывеску художественной галереи. Свернула. Остановилась. Длинное двухэтажное здание. В стиле «art-deco». Старомодные картины. Даже цыганка на одном из полотен. Таких цыганок продавали во всех филиалах галереи «Отто» в Вене. Темноволосая узколицая красотка. Пылающий взор. Длинные кудри, как вороново крыло, и огромная грудь, казавшаяся силиконовой. Как у манекена. Едва прикрыта красным платьем. Цыганка. Иногда она соблазнительно улыбается. Иногда — танцует. Бывает — с кастаньетами, бывает — с тамбурином. Здесь она просто глядит с картины. В соседнем магазине — масляные лампы. Потом — выставка фотоснимков Шварценеггера. Она вошла. В двух больших залах по стенам и на колоннах висели фото Шварценеггера. Черно-белые. В крошечных черных плавках. На других снимках он обнажен. Так выставляет мускулистое бедро, что ничего не видно. Под снимками — его высказывания. Как написано на многочисленных табличках, он считает себя произведением искусства. Он себя создал. И продолжает работать над собой. И будет работать до самой смерти. Самодисциплина — вот главное в искусстве создавать из собственного тела любую скульптуру. Маргарита читала его биографию, недавно вышедшую из печати. Неавторизованную. Там утверждалось, что Шварценеггер был замешан в историях с гомосексуалистами. Вначале карьеры. Попытка голубых использовать штирийский дуб в рекламных целях? Или клевета? Шварценеггер никак не отреагировал. На некоторых фото выпуклые мускулы усеяны каплями воды. Шварценеггер почти не смотрит на зрителя. Погружен в себя. Продается каталог с еще большим количеством высказываний. Все очень гладко. Присяжный атлет республиканцев разглагольствует о морали и выдержке. По австрийскому телевидению он благодарил свою мать Аурелию за наказания в детстве. Они сделали его тем, кто он сегодня, — звездой мирового масштаба. Его центральная идея — решающая роль поощрения и наказания в превращении наказанного ребенка в звезду. Конформист. Она вернулась к машине. Интересно, как живется человеку, вокруг которого такая кутерьма. Как живется толстякам — понятно. Их окружают стены. Между ними и миром. Здесь столько народу страдает ожирением. Понятно, как им тяжело и как они нуждаются в защите. А как быть со стеной из силы и мускулов? Плоть бодибилдера. Ни грамма жира. Что чувствуешь внутри такой конструкции? Всесилие? Неужели тренировки доставляют столько же удовольствия, сколько еда? Мученик собственного тела. Она поехала дальше. Манон уже ждала ее. Ей захотелось в китайский ресторан. Она знает один. Тут неподалеку. Они сразу же отправились туда.
