«Instant Brows. Peel-off Shaping Stencil».[176] Заплатила. Вышла. На парковку въезжал желтый «мустанг». Затормозил со скрежетом. Оглушительная музыка «техно». Вышли двое мужчин, не выключив музыку и фары. Двинулись ко входу, плечо к плечу. В ногу. Она села в машину. Смотрела на них. Они вошли. Один отпихнул длинный ряд тележек с дороги. Она сидела. Что-то будет? Надавила кнопку на двери. Заперлась. Тронулась. Мужчины подошли к кассе. Кассир смотрел на них. Они что-то спросили. Кассир показал в угол, и они двинулись туда. Искали что-то. Может, им не уснуть или зубы болят. Она поехала по бульвару обратно в Венис. Бензин почти на нуле. Ехала медленно. Удивилась, увидев свой отель. Кроме нее, на улице не было никого. На Виа-Марина стоит полицейская машина. Она въехала в гараж. Надо было купить газету, чтобы знать, где сегодня опрыскивают. В номере увидела, что «Instant Brows» — не средство для удаления лишних волосков в бровях, а трафарет для подведения бровей. А перед этим брови надо полностью ликвидировать. Отложила коробочку. Отвезу ее Тилли Фиала. Художница, делающая маски, найдет этому применение. Легла в постель и взялась за «In Cold Blood». Мать очень похожа на ее собственную. Но она вовсе не была таким солнечным ребенком, как дочка в книге. Потом долго лежала в темноте. Смотрела на темные пальмы за окном. Они покачивались на ветерке. Тихо. Ветер шуршит в жалюзи. Цикады.
Она проснулась. Ветер надувает жалюзи. За окном шелестит дождь. Дождь тише, чем поливальные установки. Размереннее. Она лежала в постели. Болел живот. Повернулась на бок, положила под живот подушку. Снова уснуть. Но хотелось есть. И пить. Она встала. Взяла воду из холодильника. От холодной воды заболело горло. Сильно. И желудок. Голова тоже болела. Она побрела в туалет. Быстро натянула джинсы и свитер. Собралась в магазин. За молоком и газетой. Почувствовала, что намокли трусики. Снова пошла в туалет. Месячные. А прокладок нет. Поискала в косметичке. Хоть один тампон там должен быть. Нет. Но она не думала, что сейчас начнется. Как минимум, на неделю раньше. Сложила несколько бумажных салфеток и положила в трусики. Надо в аптеку. Она взяла сумку и ключи и вышла. Через три шага салфетки сбились. Она ускорила шаги. По дороге в гараж ее обогнали двое молодых людей. В темных костюмах и с портфелями. Они беседовали. Тихо. Заговорщически. Она шла за ними. Расслышала, как один сказал, что нужно соблюдать осторожность. Коллектив уже обеспокоен. А такие меры могут натолкнуться на сопротивление. Доверие и так совершенно потеряно. Нет больше коллективного духа. «Who's not with the team is out»,[177] — произнес другой. Спокойно. Мужчины ждали лифта. Маргарита пошла по лестнице. Киллеры, подумала она. Но оба неплохо выглядят. И они пойдут изменять мир. С утра пораньше. Было начало восьмого. А она поедет за прокладками. Что уж тут. В гараже пришлось ждать. Машины выезжали одна за другой. Потом она тоже быстро выехала, заставив подождать другую машину. Ей нужны прокладки. Невелика проблема. Но это — ее проблема. А эти яппи могут и обождать секунду, прежде чем отправиться в свои офисы и решать проблемы международной безработицы. Это из-за них начались массовые увольнения. Она подолгу стояла перед светофорами. Оживленное движение. Все едут медленно. Дождь перестал. Низкие облака, почти как туман. Отовсюду капало. Стертые краски. Чуть слышен скрип мачт. Низкое небо. Рядом с ней в машине завтракали. Пили кофе из больших белых бумажных стаканов и ели круассаны. За рулем — женщина. Запихивает в рот круассан, остановившись на красный свет. В правой руке у нее — кофе, она отхлебывает, не прерывая разговора. Он ест медленно. Смеется ее словам. Она все говорит. Маргарита показалась себе «девочкой со спичками». Смотрела на соседей. Они чокались стаканами с кофе. Целовались. А она смотрела. Чувствовала себя потерянной. Никому не нужной. Как противно они целуются. Да ну! Что она о них знает? Может, они как раз решили кого-то убить. И чокаются за успех, а не из любви. Срочно нужно поесть. А то ни гормонов, ни еды — так и сентиментальной стать недолго. Вот почему вчера она так себя вела, все принимала всерьез и до сих пор не прослушала сообщения на автоответчике. А ведь он все время мигал. Она же положила на телефон полотенце. Свернула к супермаркету. Сначала — в аптеку. Взяла упаковку прокладок, похожих на те, которыми обычно пользовалась. Заплатила. Мексиканка за кассой положила прокладки сначала в бумажный, потом — в пластиковый пакет. Она улыбнулась мексиканке. Та не ответила. Отдала сдачу и снова взялась за газету на испанском. Маргарита пошла в супермаркет. Взяла бутылку вина: на всякий случай. Воду. Молоко. Йогурт. Небольшую дыню. Джем и масло у нее есть. Яйца — тоже. Она сварит себе яйцо всмятку. Еще — купить газету. И хлеб. Она пошла на запах свежего хлеба. Почти сразу за рыбным отделом она нашла хлеб. За прилавком в духовке лежали булочки и круассаны. Сквозь стеклянную дверцу было видно, как они подрумяниваются. На прилавке в корзинах — круассаны и багеты. Она взяла три круассана и полбагета. Китаец в белом бумажном колпаке все ей упаковал. Она устремилась к кассе. Ужасно пахнет рыбой! Поехала домой. Пока стояла под душем, сварился кофе. Накрыла завтрак на журнальном столике. Включила телевизор. Принесла газету. Все снова в порядке. Между ног — теплая успокаивающая прокладка. Чистая. Круассаны вкусно пахнут. И кофе. Яйцо всмятку она не сварила. Хватит и трех круассанов. В счет ужина, которого не было. В телевизоре доброжелательные ведущие беседовали с человеком, строящим лодки. Какая лодка для чего годится? Она ела круассаны с маслом и джемом. Пила кофе. Читала газету. В Никарагуа сандинисты раздают своим сторонникам оружие. Восточным немцам пришлось признаться в несанкционированном размещении трех советских ракет средней дальности. По этому поводу правительство Буша направило запрос советскому правительству. Руководитель калифорнийской службы социальной опеки вынужден признать, что в Л. — А, она потерпела провал. Никого не защитила. Систематически наблюдаются случаи педофилии. В результате исследований выяснилось, что нет никакой связи между возрастом матери и здоровьем ребенка. Задержанный показал, что дьявол велел ему убить трехлетнюю девочку, и он ни в чем не раскаивается. Майкл Фаллертон, безработный маляр 21 года, следил за маленькой Марселиной и ее братом. Он три часа обдумывал, как ее убить. Признался, что подверг ребенка сексуальному насилию. Потом убил, нанеся множественные ножевые ранения. «Дьявол хотел, чтобы я это сделал, и я сделал это для него». Он надеется, что его приговорят к смертной казни. Девятимесячный брат девочки не пострадал. Папа Римский планирует восьмидневный визит в Мексику. Она отложила газету. Смотрела телевизор. Реклама. Холодно. Не стоит звонить Манон до девяти. Выпила еще кофе. Почему он хочет, чтобы его казнили? Ради известности? Конечно, маляру о ней только мечтать. Но какая жуть. Полицейский участок. Тюрьма предварительного заключения. Тюрьма. Все время в наручниках. Другие заключенные. Другие миры. Что на что меняет этот человек? Надо бы посмотреть на эти тюрьмы. Посмотреть — и привезти с собой фотографии. И больниц — тоже. А на кладбища она и так всегда ходит. Хотя. Даже тогда никто ничего все равно не узнает. Жизнь там-то отличается от жизни в других местах тем-то и тем-то. Как ей разобраться, если даже местные жители только догадываются о своем мире. Его не найти. Ни здесь, нигде. Все те люди, с которыми она ездит по шоссе, знают немногим больше нее. А всего не знает никто. Но зато мир всегда доступен. А было, должно быть, иначе. Эмоционально ты по-прежнему связан с родиной. Изменится ли это, если прожить в другом месте подольше? Полюбишь ли на завтрак круассаны, которые не хрустят? Или будет хотеться настоящих сдобных рогаликов? Не удастся забыть о них? Постепенно они забудутся. Наверное. Все ведь забывается. Когда-нибудь. А то, чего не забыть, то отбрасывается. Так, как мать нетерпеливо сказала тете Хильде, что мертвецов надо хоронить, в конце-то концов. Потому что тетя Хильда все надеялась, что ее жених вернется из России. Но сама мать так и не смирилась со смертью Вернера. Как ужасно воспитывали родителей. Им запрещали смотреть своими глазами, только сквозь шаблонные очки. Адуши не трогали, чтобы можно было ранить побольнее. И между ранимостью и шаблонами — ни малейшей связи. И. Как теперь станет жить мать маленькой Марселины. Зная, как умер ее ребенок. Ей придется жить ради маленького сына. Как ее матери пришлось жить ради нее. Утешением для матери она не стала. Только Фридль, наверное. И. Дети не обязаны осуществлять то, что не удалось родителям. Если это их стесняет. Но они могут стать и тотальным разрушением. Она прежде думала, что смысл жизни — в детях. И все. Больше не надо его искать. Это — огромное заблуждение. Она была просто слепа. Ее собственная семья — наглядный тому пример, а она его не видела. Думала, это — исключение. Ее семья — исключение. Из-за войны и случая с Вернером. Она думала, что просто нужно все правильно делать и счастье придет само собой. Наверное, просто начиталась Рильке и Тракля. Слишком много значения, слишком мало понятий. И никакой жизни. Она пила кофе. По телевизору начался повтор ток-шоу «Я ненавижу сестру». Она пошла на улицу. Надела дождевик и пошла. Хотелось к морю. На простор. Под высокое небо. В коридоре она повернула обратно. Позвонила Фридль. Все в порядке.
