Марлена Штрерувиц - Без нее. Путевые заметки

«Сон в летнюю ночь». Убийство маленькой Марселины — вот сценарий. Хотя. Во «Сне в летнюю ночь» тоже ведь речь о детях. О праве на них. Вот заинтересовались бы органы социальной опеки в Л.-А. Ребенок, которым хочет завладеть Оберон и которого не хочет отдавать Титания. Из которого Оберон хочет сделать воина. И получает его. Эгей, намеревавшийся убить дочь, потому что она не вышла за Деметрия. И дети, которых Тезей собирался произвести на свет с Иппо-литой. Сумятица любви. Вагенбергер — просто сумасшедший. Все это — доброе старое безумие власти. Но Вагенбергер не принимал ее горячности всерьез. Стал консерватором. На протяжении всех 80-х он неуклонно становился консервативнее. Все чаще оглядывался на публику. Теперь он, наверное, стал реакционером. Он — как Анна Малер. Обращается к предпрошедшему. Уцепился за невнятную классику, поскольку нуждается в правилах. Но неотъемлемая часть этих правил — антисемитизм. Часть классики. Они занялись театром, потомучто Беккета еще только предстояло открыть. В Вене его еще не ставили. А как Вагенбергер смотрел на нее. Сегодня же ему плевать на ее аргументы. Ему неинтересно, что «миллиарды женщин во всем мире сегодня вынуждены жить как во „Сне в летнюю ночь"».

Она уже знала все наизусть, настолько часто декламировала. «Вычеркнем», — сказал Вагенбергер. «Это мы вычеркнем. Это перебор. Мы сконцентрируемся на любовных интригах». Как будто текст можно подчистить. Тогда Вагенбергер повторял, что Шекспир остается Шекспиром. Аза ее спиной говорил о том, какой нетерпимой она стала с тех пор, как связалась с этим врачом. Ей надо не Фуко читать, а искать спонсоров. Она уйдет, а потом подумает, что делать. Она пробьется. Почему бы сразу и не позвонить. Она взглянула на часы. Сейчас он, наверное, репетирует. Она выпила еще чашку кофе. Расплатилась. Ушла. Нужно позвонить Манон. Прошла мимо предсказателя судьбы. Надо бы попросить его раскинуть карты. На всякий случай.

* * *

Манон обо всем договорилась. Сегодня Марго встречается с Сидом Фрэнклином. У него. В Топанге. Ехать надо по трассе № 1. Вниз от бульвара Оушн. Потом — направо вверх. Потом — по Санта-Мария-роуд. Совсем просто. Оченьдалеко, но просто. Маргарита все записала. Онадолжнабытьктрем. До этого они могут пойти пообедать. Если она хочет. Маргарита согласилась. Она может подъехать к двенадцати. Это удобно? Пока. Маргарита переоделась. Надела брючный костюм. Привела себя в порядок. Между интервью и театром она уже не успеет заехать домой. Взяла чистые кассеты. Диктофон. Блокнот. Нашла пластиковый пакетик. Уложила в него три прокладки. Взяла косметичку. Налила себе еще стакан воды. Время у нее есть. Взяла газету. Предполагают, что на фабрике в Ливийской пустыне производится отравляющий газ. Ханс Модров бросил вызов канцлеру Колю. Бонн настаивает на выборах 18 марта. Канцлера Коля критикуют. Он обнаруживает некомпетентность. Не может решить вопрос с польской границей. Его упрекают в том, что он любой ценой хочет стать первым канцлером объединенной Германии. Целая страница с объявлениями адвокатов, специализирующихся на езде в нетрезвом состоянии. Президент Горбачев предупреждает Литву об экономических последствиях независимости. В Пасадене, в электронной фирме, появились ядовитые испарения. Госпитализированы тридцать человек. Активистка движения за равноправие назвала фильм «Driving Miss Daisy» расистской пропагандой. В тюрьмах не обеспечивают безопасность молодых мужчин. Молодые мужчины, ожидающие приговора, подвергаются издевательствам и насилию. Суды заявляют о своей некомпетентности в этом вопросе. На токийской бирже опять сильно вырос курс акций. Гороскоп сулил ей разрешение затянувшегося конфликта и приглашение в далекую страну от каких-то «весов». В дверь постучали. Хулия пришла убрать. Маргарита поздоровалась, спросила, как дела. Хорошо, ответила Хулия. Ослепительно улыбнулась. Завтра она снова позвонит сыну. А что она еще поделывает? Вечерами? — спросила Маргарита. Хулия непонимающе посмотрела на нее. Повторила, что завтра позвонит. Маргарита пожелала ей приятного дня и вышла. Отправилась в путь. В Венисе свернула направо и поехала по Мейн-стрит. Магазины. Рестораны. Мастерские. Перед ресторанами — столики. Посетителей нет. Небо затянуто. Низкие тучи. Холодный ветер. Мейн-стрит шла то вверх, то вниз. Она ехала. Подумала, не выпить ли где-нибудь кофе. Но она и так выпила его слишком много. А посидеть и почитать негде. Она задалась вопросом, а как же проводят время здешние жители? Точно — не в кафе. Ехала дальше. Длинные ряды жилых домов. Потом снова магазины. Автомастерские. Низкие здания. Не выше трех этажей. Она нашла автозаправку. Вышла из машины. Сунула в бак заправочный пистолет. Бензин не шел. Она направилась к кассе. За толстым стеклом сидит мужчина. Перед ней какой-то человек купил бензина на двадцать долларов. Просунул купюру под стекло. Назвал номер колонки. Мужчина за стеклом взял деньги. Проверил их. Нажал на кнопки. Человек перед кассой вернулся к своей колонке и заправился. Нужно сначала заплатить. Она спросила человека за стеклом, сколько бензина вмещает бак ее машины? Машины такой модели? Примерно. Человек за стеклом не понял ее. Пожал плечами. Маргарита просунула ему двадцать долларов. Показала на колонку, у которой стояла ее машина. Заправилась и уехала. Бак оказался почти полным. Нужно быть внимательнее к техническим деталям. Когда они были здесь в последний раз, этим всегда занимался он. Нужно было хотя бы смотреть — как. Она ехала дальше. Заметила вывеску художественной галереи. Свернула. Остановилась. Длинное двухэтажное здание. В стиле «art-deco». Старомодные картины. Даже цыганка на одном из полотен. Таких цыганок продавали во всех филиалах галереи «Отто» в Вене. Темноволосая узколицая красотка. Пылающий взор. Длинные кудри, как вороново крыло, и огромная грудь, казавшаяся силиконовой. Как у манекена. Едва прикрыта красным платьем. Цыганка. Иногда она соблазнительно улыбается. Иногда — танцует. Бывает — с кастаньетами, бывает — с тамбурином. Здесь она просто глядит с картины. В соседнем магазине — масляные лампы. Потом — выставка фотоснимков Шварценеггера. Она вошла. В двух больших залах по стенам и на колоннах висели фото Шварценеггера. Черно-белые. В крошечных черных плавках. На других снимках он обнажен. Так выставляет мускулистое бедро, что ничего не видно. Под снимками — его высказывания. Как написано на многочисленных табличках, он считает себя произведением искусства. Он себя создал. И продолжает работать над собой. И будет работать до самой смерти. Самодисциплина — вот главное в искусстве создавать из собственного тела любую скульптуру. Маргарита читала его биографию, недавно вышедшую из печати. Неавторизованную. Там утверждалось, что Шварценеггер был замешан в историях с гомосексуалистами. Вначале карьеры. Попытка голубых использовать штирийский дуб в рекламных целях? Или клевета? Шварценеггер никак не отреагировал. На некоторых фото выпуклые мускулы усеяны каплями воды. Шварценеггер почти не смотрит на зрителя. Погружен в себя. Продается каталог с еще большим количеством высказываний. Все очень гладко. Присяжный атлет республиканцев разглагольствует о морали и выдержке. По австрийскому телевидению он благодарил свою мать Аурелию за наказания в детстве. Они сделали его тем, кто он сегодня, — звездой мирового масштаба. Его центральная идея — решающая роль поощрения и наказания в превращении наказанного ребенка в звезду. Конформист. Она вернулась к машине. Интересно, как живется человеку, вокруг которого такая кутерьма. Как живется толстякам — понятно. Их окружают стены. Между ними и миром. Здесь столько народу страдает ожирением. Понятно, как им тяжело и как они нуждаются в защите. А как быть со стеной из силы и мускулов? Плоть бодибилдера. Ни грамма жира. Что чувствуешь внутри такой конструкции? Всесилие? Неужели тренировки доставляют столько же удовольствия, сколько еда? Мученик собственного тела. Она поехала дальше. Манон уже ждала ее. Ей захотелось в китайский ресторан. Она знает один. Тут неподалеку. Они сразу же отправились туда.

Манон села за руль. Дышала кислородом. Чтобы запастись на время обеда, как она сказала. Они выехали на бульвар, потом — направо. Вверх и вниз. Маргарита не ориентировалась. Манон въехала на парковку. Оттуда они направились в ресторан. Вошли в большой светлый зал. Задняя часть выше передней. Серые столы и кресла. Обитые серой кожей скамейки вдоль стен. Китаец провел их к столику в глубине. Они сидели как на балконе. Манон рухнула на скамейку. Маргарита села в кресло напротив нее. Заказали воды, углубились в меню. Остановились на трех блюдах. Курице с орехами кешью, жареной говядине и утке. Остатки Манон намеревалась взять с собой на ужин. Маргарита смотрела на Манон. Здесь, в этой повседневной обстановке, она наконец увидела, насколько Манон красива. Можно представить себе, как она выглядела в молодости. Блондинка. Большие ясные синие глаза. Высокие скулы. Высокий лоб по-прежнему гладок. Манон усмехнулась. Спросила, уж не оценивает ли ее Маргарита. Какая ты красавица, ответила та. Была, бросила Манон. Когда-то. Нет, сказала Маргарита. Манон красива сейчас, ей бы тоже хотелось так выглядеть. Когда-нибудь. Манон похлопала ее поруке. «Buttercup»,[179] — сказала она. Как это мило с ее стороны. Но, к сожалению, это неправда. Жизнь обошлась с ней очень жестоко. И это заметно. Она выпятила губы. Закатила глаза. Зачем она строит из себя клоуна, спросила Маргарита. Иногда нужно взглянуть правде в глаза. А правда может быть и приятной. Они рассмеялись. Принесли еду. Они наполнили свои мисочки. Ели обе палочками. Нет, правда, сказала Манон. Она вправду представляла себе свою жизнь иначе. И ничто из ее представлений не осуществилось. Никогда в жизни ей не проходило в голову очутиться в Америке. Рассказать Марго, как она эмигрировала? Маргарита кивнула. Она была в Нью-Йорке у отца и мачехи. Мачеха была оперной певицей, у нее был ангажемент в «Метрополитен». Тут в Австрию вошел Гитлер. Она немедленно вернулась в Вену, чтобы вызволить братьев. Вопрос с визами был решен еще в Америке, и она пошла в консульство. Очередь стояла на целый квартал. Ждать — бессмысленно. Она вернулась домой. Надела черное пальто с мехом, шляпку с вуалью, приколола к воротнику орхидею и на такси вернулась к консульству. Сказала эсэсовцу у входа, что ей необходимо видеть консула. Показала ему телеграмму из Нью-Йорка. На английском. Ее отец требует, чтобы она привезла некие бумаги. Эсэсовец щелкнул каблуками и немедленно провел ее к консулу, и она получила визы. Герберт Хайнрих ухаживал за ней. Он хотел на ней жениться, еще до отъезда в Америку. Он отвез ее на вокзал. Она вышла из дома в Хитцинге, а перед ним стоял «даймлер», и на нем — два флажка со свастиками. Они молча доехали до вокзала. Там она попросила у него денег: их счета арестовали. Он дал ей крупную сумму. Потом она слыхала, что он женился на другой и допился до смерти. После Первой мировой войны мать Манон отвезла детей в Богемию. Чтобы их прокормить, пришлось продать дорогую диадему. С ними поехал некто барон Боксберг. Друг семьи. Он был слаб и болен, его тоже надо было кормить. Так. В мае 38-го младший брат уже был в армии. Манон пошла в контору, выдававшую паспорта, и представьте себе, начальником там оказался некто барон Боксберг. Паспорта они получили на другой день. Так что диадема оказалась удачным вложением. Потом они сели в Восточный экспресс. Съели вкуснейший ужин и стали ждать, что будет дальше. Они ведь уезжали абсолютно нелегально. Не заплатили пошлину. Не могли, ведь счета-то арестованы. Манон поговорила с проводником. Сказала, что у нее есть деньги. Проводник сказал, что вывозить деньги из страны запрещается. Манон отдала деньги ему. Он взял. Паспортный контроль обошелся без происшествий. Когда прибыли в Париж, проводник принес деньги обратно. Манон сказала, пусть он оставит их себе и помогает всем, кому сможет. Это были деньги Герберта Хайнриха. Манон снова принялась за еду. Маргарита сказала: она бы так не смогла. Наверняка не смогла бы. А Манон — героиня. Манон пожала плечами. Прошлой ночью ей позвонил Альбрехт и сказал, что он — в Японии, и не заберет ли она его оттуда. От нее вечно ждут, что она всех спасет. Она рассмеялась. Часто ли Альбрехт так развлекается? — спросила Маргарита. Нет. Не часто. И он всегда такой славный. Ей приходилось иметь дело с куда худшими людьми. Вот, к примеру, ее муж. Он был ирландцем и готовился стать священником. Семье нужен был свой священник. Он улизнул незадолго до посвящения в сан. Решил стать актером. Так и сделал, два года играл на сцене. Потом отец написал ему, что не будет его больше материально поддерживать. Манон встретила его, когда была ночной официанткой в забегаловке напротив фабрики, на которой он работал в Пасадене. Он приходил пить кофе. Потом пошел добровольцем в армию и тут же оказался на офицерских курсах. Манон следовала за ним повсюду, где он служил. Чаще всего он служил на Среднем Западе, и чтобы побыть на людях, им приходилось ходить в клуб для офицеров. Потом он позвонил и спросил, не выйдет ли она за него. Она приехала тогда в Вичиту и тут поняла, что он — алкоголик. Он напивался каждые выходные, и в Вичите она это поняла. Это было как раз накануне его перевода в Европу. Он служил в авиационной разведке. Что ей было делать? Они поженились. Он вернулся, родилась Линн, и все было хорошо. По-настоящему хорошо. На его выходное пособие они купили дом. Но потом все началось сначала. Начались звонки в больницы, не доставляли ли его туда? Друзьям, не знают ли они, где он? Однажды ночью позвонили, сказали: «Я — сержант такой-то. Здесь ваш муж, и если вы хотите получить его обратно, приезжайте в тюрьму». Сначала Манон решила, что это шутка кого-то из друзей. Она сказала: «Oh. Come on».[180] Но мужчина ответил, нет, он звонит из такого-то участка. Она разбудила соседей, они забрали Линн. Манон поехала в тюрьму и получила мужа. Когда она вернулась из Европы, машина была продана, а дом страшно запущен, и она его бросила. В день развода он бросил пить и больше не пил никогда. Они отправили Линн в интернат, а он снова стал жить у Манон. Но ничего у них не вышло. Она безмерно его любила, и никаких скандалов между ними никогда не было. Но — не вышло. Потом он снимал квартиры в приличных домах. Но стал неудачником. Никогда больше ни в чем не добивался успеха. Манон пришлось купить ему машину. В Л. — А, без машины не выжить, а он всегда был таким славным. Как-то решил, что ей нужно принимать одно лекарство. Он приехал и поставил ей таблетки на коврик у двери в два часа ночи, чтобы она с утра могла их принять. А потом ей позвонили. Его переехало машиной, его собственной. Он лежал под ней в гараже, что-то чинил. И не поставил ее на ручной тормоз. Ему переломало руки и ребра, но он поправился. Потом он заболел туберкулезом. Ему прописали лекарство, и от него он умер через три дня. Манон была с ним. Он был таким представительным мужчиной. Так хорошо выглядел, и когда они вместе бывали в ресторане, то все время подходили люди и спрашивали: «Мы с вами не знакомы?» Он не справился с жизнью. Почему-то не мог жить. Рассказывая, Манон продолжала есть. Потом откинулась назад и перевела дух. Маргарита сидела. Ела. Клала в рот кусочки курицы. Играла палочками. Пила воду. Да это просто роман, сказала она. Страшно и восхитительно. Как в жизни. Она сейчас расплачется. «No Buttercup»,[181] — сказала Манон. Они должны повеселиться как следует. Она потребовала меню. Заказала полубутылки шампанского. Калифорнийского. Как и следовало. Нужно пить вина той страны, где находишься. А венские вина всегда были сущей бурдой. «Мапоп, — сказала Маргарита, — you are the most wonderful person».[182] Она бы хотела, чтобы у нее была такая мать, как Манон. Официант принес бокалы. Манон велела упаковать остатки еды. Они сидели. Манон тяжело дышала. Маргарита не решалась спросить ее, не поехать ли им лучше домой. Принесли шампанское. Они чокнулись. Шампанское было терпким. Тонким. Они медленно пили. Маргарита пыталась придумать какой-нибудь вопрос. Нужно говорить. Спрашивать. Проявить участие. В голову ничего не приходило. Стало грустно. Вспомнился Дэшил Хэммит. Описание туберкулезного санатория. Безнадежность болезни. Как все эти мужчины вернулись невредимыми с войны, а потом умерли тут, на солнце. Она улыбнулась Манон. Губы у Манон посинели. Маргарита допила свой бокал. Пора, сказала она. Интервью. До Топанги же далеко. И заплатит она. Она попросила счет. Манон хотела заплатить за обед сама. Настаивала. Маргарита согласилась, только чтобы уйти. Чтобы Манон могла подышать кислородом. В машине Манон тут же подключилась к баллону. Откинулась назад. Держала баллончик и глубоко дышала. Потом включила зажигание. Она еще раз объяснила Маргарите, как добраться до Сида. Спросила, правда ли Маргарита непременно хочет вечером в театр. Она ужасно волнуется, как та ночью доберется до дома. К тому же продолжается опрыскивание. Хотя большинство — против. 58 % не хотят опрыскивания. А его все равно продолжают.