Последние слова произнес сине-красный от слез бочкообразный мужчина, который вел под руку Арью, ставшую почти прозрачной от горя, и мальчишку-подростка, и выглядел он так, словно меньше всего на свете хотел бы в тот момент быть полицейским, точнее, меньше всего он хотел бы, конечно, быть отцом, который только что похоронил сына, но, вероятно, даже в скорби он полагал необходимым исполнять свой профессиональный долг, или, я не знаю, возможно, полицейский обязан быть полицейским независимо от того, где он и как себя чувствует, такие они, по крайней мере, в телевизоре, и я видела сквозь мохнатые лапы можжевельника, как он отвел в сторону семью и вдруг стал расти на глазах, превращаясь во что-то страшное и внушительное, и все люди вокруг него, включая Ирью, отошли на несколько шагов, словно намечалась драка.
— Ой-ой, — услышала я шепот Ирьи, прежде чем успела что-то предпринять.
Дочь Ирьи довольно настойчиво требовала, чтобы они уже шли, а я про себя отметила, что внутренне настроилась на то, что огромный полицейский вот-вот схватит меня, наденет мне наручники, или на что-то подобное. Пришлось бросить его, этот можжевельник. Я припустила наутек, и это оказалось очень просто, правда, сначала у меня не было ни направления, ни цели, а все потому, что в голове стучала только одна мысль: надо бежать, и я едва не угодила прямо в зияющую могилу, чуть не сбив с ног могильщика, который был раза в два выше меня и который, похоже, изрядно перепугался; слава Богу, ямы чудесным образом удалось избежать, и я помчалась через следующий ряд могил к другому проходу. Ах, сколько красивых цветов, и венков, и плачущих воском свечей я опрокинула на бегу, и если бы в охватившей меня панике можно было хоть о чем-то думать, то наверняка я подумала бы о том, что если на небесах есть Бог, то за такие танцы на могилах мне уже совершенно точно не избежать наказания.
Спасибо небу или какой другой высшей инстанции, что мне под ноги не попалось ни одного человека, каких обычно полно сидит на корточках у могил, и я очень быстро оказалась на дорожке, по которой припустила во весь дух, кстати, бежать теперь получалось быстрее, так как подол юбки порвался еще на старте, заметно прибавив длины моему шагу. Лишь один только раз я осмелилась оглянуться, но это было ошибкой, очень печальной ошибкой, я заметила, что они оказались гораздо ближе, чем я думала, все они, зияющая могила и обескураженный могильщик на ее краю, и толпа людей — метрах в тридцати, не больше; мое положение нисколько не облегчилось, когда я поняла, что кто-то из них побежал за мной вдогонку, темная фигура, и, конечно, нельзя было сразу понять, кто скрывается под этим черным одеянием, однако приближалась фигура очень быстро, так быстро, что казалось, еще миг — и она схватит меня за шиворот.
Самым разумным, наверное, было бы прекратить этот спектакль, и остановиться, и попытаться объяснить все, но приказ к бегству уже был отдан какой-то там частью головы, отвечающей за движение ног, и они никак не останавливались, эти ноги. Еще меньше им захотелось останавливаться, как только я повторила свою ошибку, вновь оглянувшись через плечо и увидев, к своему мимолетному облегчению, что полицейский остался стоять на месте и только достал телефон, но вместо него меня преследовала и уже успела почти наполовину сократить дистанцию между нами ужасная дочь старика Хятиля. Еще я успела заметить Ирью и ее побледневшее под черной шляпкой лицо: она выглядела испуганной, грустной, взволнованной и, что очень печально, сильно разочарованной, и на какое-то время я вдруг стала сама себе гнетуще омерзительна.
Как мне хотелось придумать какой-нибудь повод, чтобы броситься на землю, биться, плакать и попробовать все объяснить, но надо было бежать. С дерева вспорхнула целая стая пухлых птичек, в которых через несколько поспешных шагов я признала зеленушек, и чем только они здесь питаются, на кладбище, или подкармливает их кто, даже об этом успела подумать по дороге. А потом мир вокруг посветлел, птицы, конечно, тут были ни при чем, просто я наконец выбежала к стоянке, а поскольку рядом с ней находилась вырубка, то свет неожиданно ударил отовсюду, даже глазам стало больно. И хотя мимоходом я успела заметить эту удивительную красоту вокруг, косой яркий солнечный столб и тихо мерцающий в воздухе морозно-белый снег, остановиться и полюбоваться всем этим не было ни малейшей возможности, так как у меня за спиной опять послышались пыхтение и топот.
— Стой! — закричали сзади. — Стой, мать твою!
Уж не знаю, то ли упоминание матери, то ли еще что — скорее всего, просто страх — придало мне новых сил, хотя ноги, казалось, и подкашиваются, и одновременно деревенеют, да и асфальт на стоянке был под тающим снегом очень скользкий. Ослепленная светом, я пыталась отыскать свою машину и заодно понять, за что же она на меня так взъелась, эта женщина, но, конечно, на бегу взвешенно и рассудительно оценить ситуацию было сложно, тем более, ко всему прочему, надо было еще умудриться не угодить под машину.
Возможно, со стороны все это выглядело примерно следующим образом: я бежала прямо под машину, а машина ехала прямо на меня. Водителя я не видела, лобовое стекло было от края до края залито бледно-голубым зимним небом, которое с обеих сторон изящно обрамляли еловые ветки. Когда невидимый шофер нажал на тормоз и машину, со странным стуком мотора или еще чего-то, понесло, скованная новым внезапным страхом, я оцепенела и зажмурилась в ожидании этого удара судьбы, но, когда его не последовало, я открыла глаза так же быстро, как и закрыла, и увидела, что колесо прошло буквально в нескольких сантиметрах от моих ног. А когда я подняла голову, то заметила, что машина остановилась в нескольких метрах от меня, но двигатель продолжал работать, и из-за капота уже высунулась голова дочери Хятиля, глаза которой горели от ярости, а на щеках проступили круглые темно-красные пятна, похожие на бифштексы «по-шведски». Ее черные, выбившиеся из-под шляпки волосы безвольно мотылялись в клубах дыма, вылетавшего из выхлопной трубы.
Я снова рванула вперед. Позади меня дочь Хятиля шипела что-то желчное водителю машины и махала в воздухе кулаками. Но потом она, вероятно, решила, что, как бы ей ни хотелось придушить ни в чем не повинного бедолагу водителя, который путается под ногами вместе со своей машиной, разобраться со мной было сейчас гораздо важнее. А вот я запаниковала, да, дошло даже до такого, но, Боже мой, я ведь оказалась совсем не готова к погоням, ключи от машины наверняка валялись — или даже, скорее всего, нарочно спрятались — на самом дне сумки, хотя дело даже было совсем не в этом, просто это была другая сумка, нельзя же на похороны брать обычную клетчатую, поэтому в спешке я пересыпала все содержимое старой в эту, более подходящую к случаю, и теперь шарила и шарила, и в итоге почти до неузнаваемости измяла ее, сумку, а эта ужасная женщина тем временем приближалась все больше и больше, готовая вцепиться мне в волосы и упечь меня за решетку, или устроить надо мной суд, или что она там хотела, надеюсь, только не побить.
Где-то в недрах сумки кончики пальцев зацепили ключ, но тут же упустили его, нашли еще раз и вновь потеряли, наконец он попал ровно между указательным и средним пальцами. Руки так закоченели, что, достав ключ из сумки, я тут же чуть не уронила его на землю, а когда попыталась вставить в замок, куда ключ должен был, по всем законам справедливости, войти легко и непринужденно, то услышала только противный металлический скрежет: ключ царапался о дверь рядом с замком. Дочь Хятиля стремительно приближалась ко мне, неотвратимо и беззвучно, что, наверное, было страшнее, чем ее громкоголосая ярость. Я продолжала тыкать ключом в замок. Руки дрожали. Холодный, скрипящий и пробирающий до костей звук, который издавала заиндевевшая дверь, обжигающей и режущей болью перетекал вверх-вниз по позвоночнику и забирался глубоко в мозг.
И только потом, нет, ну надо же, ведь только потом где-то в глубине сознания, я это почувствовала, вдруг появился какой-то вырост размером с изюмину, где-то там, в небольшом отделе затылочной части мозга, заставивший меня спохватиться: это же водительская дверь, правая дверь, то есть левая, не та дверь, дверь, которая не открылась бы, даже попади я в замок с первой попытки.
Обежала машину огромными шагами. А потом случилось чудо, которое в данной ситуации, учитывая все мои неудачи и фатальное невезение, было именно самым настоящим чудом, так вот, случилось чудо, и ключ сразу попал в замок, и уже через секунду я сидела в машине, раз — и дверь закрыта, и еще через секунду заперта, полсекунды хватило на то, чтобы прийти в себя после случившегося чуда и нажать на пимпочку, торчащую около стекла на двери. И в эту же секунду в окне возникла раскрасневшаяся морда дочери Хятиля, которая кричала что-то совершенно тухлое; я не смела рассматривать ее внимательнее, только перелезла, не обращая внимания ни на ручник, ни на коробку передач, ни на другие, не менее мучительные, препятствия, на водительское сиденье и вставила ключ в замок зажигания.
