А дальше все произошло само собой. До людей, собравшихся, словно рой пчел, вокруг могилы, оставалось меньше двадцати метров. Стараясь не передумывать своих недавних мыслей, а точнее, не думая вообще ни о чем, я проделала эти последние решающие шаги, отступать было невозможно, даже если бы кто-то меня заметил. И когда под ботинком хрустнула пластмассовая баночка от кладбищенской свечки — молодежь ли ее уронила с могилы или какое животное, — я, услышав этот звук, замерла на месте и стала с ужасом ждать, что вот сейчас они все обернутся, но никто не обернулся, как раз опускали цветы, так вот, на чем я остановилась, ах да, замерла на месте, замерла, и замерла, и замерла, и вдруг заметила можжевеловый куст высотой, наверное, метра четыре и очень густой, скорее всего, я не увидела его раньше потому, что рядом росла высокая сосна и оба дерева были всего в нескольких шагах от меня.
Проделала эти необходимые шаги. Сосна оказалась слишком тонкой, чтобы за ней спрятаться, но за густым кустом можжевельника я могла стоять практически незамеченной. Впереди ничего толком видно не было, кроме черных спин и уходящего к лесу клочка кладбища за ними. Сложно сказать, что происходило возле могилы, никакого окошка для сидящих в засаде не предусматривалось. А потом я разглядела в гуще толпы Ирью.
Она стояла довольно близко к внутреннему краю этого плотного, с неровными краями кольца людей, держа подле себя сына и дочь, и выглядела совершенно изможденной и даже прозрачной, но одновременно и невероятно сильной. Ее сына я видела впервые, и он был такой подавленный. Муж стоял чуть поодаль, держа в руках венок, и казался окаменевшим, так обычно выглядят мужчины, когда они в костюмах и со слезами на глазах. Хотелось подбежать, обнять их всех и сказать что-то вроде: все будет хорошо, мир еще жив и полон любви и забот, но потом какой-то мужчина посреди черной толпы вдруг разразился бессильным, разрывающим сердце плачем, у меня тоже сразу сдавило горло и диафрагму, защипало в слезных протоках, и потребовались колоссальные усилия, чтобы сдержаться и не закричать.
А потом настала их очередь, Йокипалтио, класть венок, и они пропали в короткой и быстрой очереди, толпа зашевелилась и уплотнилась, и больше уже ничего не было видно. Мне оставалось только стоять на месте, ощущая, как дрожь проходит через все тело и, просачиваясь сквозь тонкие подошвы, уходит куда-то в глубь земли. Я ничего не видела и не слышала.
Я ждала. Ждала, когда можно будет перестать ждать, ждала так терпеливо и долго, что все эти «ж» и «д» в ожидании стали тихонько подпрыгивать у меня в голове, словно кто-то, сидящий внутри черепа, постукивал по его стенке маленькой мягкой дубинкой, но в ту секунду, когда уже казалось, что я вот-вот осяду от всего это ожидания на землю, Йокипалтио выбрались из круга и оказались в нескольких метрах от меня.
Они встали в заднем ряду красивой семейной группкой, венка в руках у Рейно уже не было. Я смотрела на пушистую черную Ирьину спину, к которой прицепился сухой березовый лист, и пыталась понять, как она, Ирья. И вот, перебрав в голове все возможные варианты ее состояния, я вдруг совершенно случайно, непреднамеренно, не нарочно произнесла это слово — получилось глупо и нелепо, но для меня это было очень важно, — имя, которое я не могла не произнести; я должна была это сделать, просто-напросто должна, ничего не поделать. Я должна была как-то подать ей знак.
— Ирья, — прошептала я и сама испугалась своего изменившегося после долгого молчания голоса. Это был шепот, да, но прозвучал он так, будто все буквы в слове были заглавные: — Ирья.
Она не услышала.
Она не услышала, лишь еще глубже вжалась в плечо своего авторемонтного мужа, дети дрожали рядом. Я продолжала стоять там, на небольшой площадке между сосной и высоким можжевеловым кустом, и вытягивала вперед губы, не зная, что еще я могу сделать после своего неожиданного громкого выкрика. А потом она вдруг повернулась, Ирья, и дочь, у которой поплыл макияж, тоже повернулась, и сын с уложенными волосами, покрывшимися инеем, и муж с пластырем на подбородке, и все эти люди в черном тоже внезапно обернулись, повернули головы, и тогда я заметила, что их было очень много, тугих черных тел, на которых вдруг обнаружились бледно-румяные головы с красными глазами. И все они пошли на меня.
Когда мне стало ясно, что толпа пришла в движение от одного только шепота, я сунула руку в самую глубь можжевельника и лихорадочно нашарила тонкий бугристый ствол, за который можно было схватиться и в который я вцепилась изо всех сил, хотя понимала, что это меня не спасет, ведь они шли сюда, все эти люди, обычные, скорбные, страшные люди, их было много, и где-то среди них шла Ирья с семьей, я на мгновение потеряла ее из виду и стояла теперь одна-одинешенька, схватившись за это глупое дерево, которое, конечно, совсем не было глупым, а стало таковым лишь из-за того, что я за него держалась в поисках спасения. Я изо всех сил старалась с ним слиться, только бы меня не заметили. Выглядело это, наверное, весьма комично, если бы кто-нибудь посмотрел со стороны, но никто не смотрел.
Другого укрытия, кроме этого дерева, поблизости не было, и, когда я увидела, что Йокипалтио скоро пройдут всего в нескольких метрах от меня, чуть в стороне от процессии, не могла снова не зашептать: Ирья Ирья. И вот они уже совсем рядом, впереди сын, затем отец, потом дочь и последней Ирья, вокруг были и другие люди, но никого из них я не знала, толком даже и не видела, а Ирья непременно должна меня заметить, надо прекратить всю эту канитель. «Ирья», — прошептала я. Ирья, это я, я здесь, прости, я опоздала. Она неожиданно повернула голову и наконец увидела меня, Господи Боже мой, а я, как дура, стояла, обнявшись с можжевельником, и не знала, что делать, пыталась что-то изобразить, не знаю что, естественность какую-то, улыбнуться и начать говорить. Привет, Надо же Ирма, Да вот тут, Ты все-таки смогла приехать, Да вот да что ты говоришь, Что ты все-таки смогла приехать, Ах да, Что это ты там, Где, Ну там, А зацепилась, За что, За ветку, Боже мой как же это ты, Не знаю, Мама пойдем уже.
Потом услышала, как неподалеку сказали что-то громко и злобно, но все было словно в тумане, я попыталась разобрать те слова, но не успела, потому что все вдруг опять перепуталось.
Успела еще раз сказать Ирье, что ну вот, и это не было приветствием или, наоборот, прощанием, я просто хотела хоть как-то удержать ее внимание и объяснить, что собиралась всего лишь извиниться, сказать, что проблемы с сыном и пора идти, ведь надо выяснить, что там да как; но сын Ирьи стал тащить ее за руку, и теперь уже оба подростка смотрели на меня во все глаза, словно на какое-то чудо, и, прилипшая к можжевельнику, я, похоже, именно чудом и была; Рейно тоже смотрел, как смотрят я даже не знаю на что, на дохлую свинью или тухлую курицу. Хотелось зарыться поглубже в проклятый куст, но вряд ли это помогло бы, все и так ужасно запуталось, люди столпились вокруг черной массой, а я все пыталась прокричать что-то невразумительное Ирье, которую муж с детьми тащили в сторону; а потом я услышала злобные выкрики, что-то вроде «черт побери», даже не знаю, как это можно было расценить, разве допустимо на похоронах так выражаться, в то же время я заметила, что не одна я так считаю, а практически все вокруг: сразу стало очень тихо, прекратился едва слышный шелест одежды, люди словно замерли, а через минуту начал подниматься ропот, я и сама чуть было не присоединилась к шипящим голосам, но потом задумалась, кто же это, черт побери, так ругается, и еще крепче ухватилась за бугристый ствол можжевельника, словно лишь он один мог спасти меня в этой ситуации.
А потом вдруг началось, из-за куста невозможно было разобрать, кто говорит, но что именно говорят, было понятно. Кто это, Что значит кто, Кто это ругается, Господи Боже, Никакого уважения, Я не об этом что эта старуха тут делает, Перестаньте вы же на похоронах, Кого вы имеете в виду, Да вон ту тетку, Какую еще тетку, Вон ту, Там, Это просто дерево, Да нет же она за ним прячется, Кто, Ну та бабка, Какая бабка, Та что бегает за деньгами нашего старика, Ох-ох дочка что за глупости ты говоришь, Да нет же правда правда сказала что типа проводит какой-то там опрос, Кто, Да вон та бабка, Какой опрос, Я не знаю но документов у нее не было и я позвонила в полицию и сейчас тоже позвоню, Я по-прежнему никого там не вижу, Мам пойдем мне уже холодно, Да вон же она прячется об этом еще в газете писали, О чем, О лжеисследовательнице, Ах об исследовательнице, Ну да, Прости я что-то не то услышала, Что, Не важно, Так это та о которой писали в газетах, Господи давайте достойно закончим прощание, Да это она, Мам пойдем же, Ирма нам надо идти ты пойдешь с нами, Вон она где теперь и я вижу, Она и у нас тоже была, Ну что я говорила, Что она говорила, Что она и у нас тоже была, Так что она спрашивала-то, Где, Ну у вас, Ну что-то там спрашивала, Ну что-то там такое, Что-то про экономику, Может мы уже пойдем, Да подожди же ты об этом писали в газете ее полиция разыскивает, У нас она тоже была но полиция-то тут при чем, Кто там, Да тут одна, Нельзя ли более уважительно относиться к людям, Я ничего не вижу только дерево, Черт побери я звоню в полицию, Неужели обязательно ругаться, Обязательно какой там номер, Какой номер, Полиции идиот, Как вы можете так разговаривать со своим отцом, Да оставьте вы в покое ваш телефон, Почему это, Я полицейский.
