Не теряя ни секунды, Ремме пробрался сквозь толпу и едва успел до речной пристани, откуда как раз отходил колесный пароход до Найтс-Лендинга, что в сорока милях выше по реке. Там он уже был в знакомых краях. Купил лошадь и направился в Грант-Айленд, где обменял ее у судьи Дифендорфа на свежую. Теперь Ремме уже был близок к Мэрисвиллю. Неподалеку от города он еще раз сменил лошадь, но здесь у него друзей не было, и пришлось заплатить в придачу пять долларов. В десять вечера Ремме добрался до Ред-Блафф, где остановился на несколько минут, чтобы перекусить и дать отдохнуть скакуну. В двадцати милях севернее он наткнулся на бивачные огни: ковбои захотели узнать, что за дело его сюда привело. Он назвался пастухом и сказал, что гонится за конокрадом, поэтому ему нужна свежая лошадь.
Люди в лагере проявили сочувствие и дали ему новую лошадь, помогли перекинуть на нее его седло. Ремме поскакал дальше. На рассвете он позавтракал в Тауэр-Хауз на Клир-Крик. Удача ему улыбнулась: он добрался до гор Тринити днем, поскольку почва была каменистой, и ему нужно было тщательно выбирать себе дорогу. Но здесь начинались горы, и в каньонах носился ледяной горный ветер, поднимая пургу. Горные вершины преградили путь. Часто приходилось отклоняться на восток или на запад вдоль каньонов, проезжая несколько миль, чтобы продвинуться на милю севернее. Чуть дальше на восток местность должна была стать попроще, но 1855 год был годом стычек с индейцами, и Ремме, вероятно, рассудил, что держаться выше безопаснее. С наступлением сумерек он обменял свою уставшую лошадь на новую в Тринити-Крик и до наступления рассвета двинулся дальше, в Скотт-Вэлли, у подножия горы Шаста. Здесь он сделал привал и проспал до полудня.
Начиная с Каллехена дорога улучшилась: теперь Ремме снова мог скакать верхом. В Иреке, в курьерской конторе «Норсли и Брастоу Маунтин» он нашел свежую лошадь и четыре часа спустя пересек границу штата Орегон. В шахтерском городке Джексонвилл поел и отыскал место, где смог немного поспать. Две перемены лошадей позволили добраться до новой горной цепи, где его предупредили об опасности нападения индейцев. Близ Вулф-Крик он был обстрелян, но индейцы промахнулись, и Ремме пришпорил своего коня, проехал через узкий горный проход и оказался в безопасности в поселке Винчестер, где пообедал в таверне Джо Нотта и поспал еще несколько часов.
Опасности остались позади, но под зимними дождями дороги размокли: перевал Крик стал почти непроходим из-за грязи, дорогу было плохо видно ночью в дождь. Незадолго перед рассветом Ремме промчался галопом через Юджин-Сити по пути к ферме Джона Миллайона, примерно в десяти милях от города, где нашел свежую лошадь и смог наскоро позавтракать.
Шел пятый день гонки. Дождь прекратился, воздух был прозрачен и морозен: дальше к востоку высились снежные вершины Каскада. Ремме ехал день и ночь, позавтракал вместе с какими-то звероловами компании Гудзонова залива во французских прериях, близ нынешнего Салема. Он заплатил пять долларов и получил новую лошадь. В половине одиннадцатого добрался до города Орегон; в полдень на пароме переправился через Вилламет. Он добрался до Портленда на шестой день своего путешествия, в час дня. Оставив лошадь на конюшне Стьюарта, Ремме поинтересовался, прибыл ли пароход из Калифорнии. Ему сказали, что пароход ждут во второй половине того же дня, и показали дорогу до конторы «Адамс и Ко».
Там он нашел доктора Штайнбергера, агента, только что вернувшегося после ланча. Ремме с безмятежным видом дождался, пока доктор откроет двери отделения, и не спеша осведомился, может ли он здесь обналичить полученный в Сакраменто депозитный сертификат. «Хорошо, — сказал доктор Штайнбергер, — это обойдется вам в полпроцента со всей суммы свыше одной тысячи долларов».
«По рукам, — ответил Ремме. — Я торговец скотом, и мне нужны деньги».
Штайнбергер принял сертификат и медленно отсчитал золотые монеты, позаботившись оставить себе $62,50 комиссии. Расслабившийся и изможденный Ремме забрал деньги в гостиницу и проследил, чтобы золото убрали в сейф. С распиской о получении в кармане он не спеша вышел на улицу, чтобы посмотреть, как будут развиваться события.
Версии разнятся. Согласно одной, пароход почти тут же подошел к пристани. Ральф Мед, судовой казначей, оказался на берегу раньше, чем шкипер успел отдать швартовы, и сумел забрать в банке 950 долларов, прежде чем новости о банкротстве достигли доктора Штайнбергера. По другой — корабль прибыл в девять часов вечера, и новости о потерпевшем крах банке распространились по всему Портленду еще до рассвета. Но сколь великолепна ни была скачка Ремми, он, по справедливости, не мог бы обогнать пароход: из-за выступлений индейцев тот делал остановки в Гумбольдт-Бей и в устье Рог-Ривер, чтобы высадить на берег солдат.
Точны детали или нет, история о безумной гонке сумасшедшего «кескеди» ради победы над банками была мила сердцу поселенцев на Лонг-Том и Умпкуа. Луи Ремме наслаждался славой четыре года. Зимой 1859 года, перегоняя стадо с Рог-Ривер в Иреку, он застрял из-за непогоды в горах Сискийоу и вновь мгновенно принял решение пробиваться сквозь метель. Снег становился все гуще. С горы Шаста срывался шквалистый ледяной ветер. Ремме так и не смог выбраться.
Оплачивая войну — Гринбеки — Секретный агент — Афера с гидравлическим прессом — Работающие женщины
Три поколения сменилось со дня, когда на косе реки Потомак основали сонную столицу страны. Вашингтон по-прежнему оставался небольшим городком. Широкие бульвары между Белым домом и Капитолием существовали только в воображении его жителей. Когда в апреле 1861 года разразилась война, он превратился в прифронтовой город, а половина его лучших зданий, включая здание церкви Богородицы и Патентное бюро, превратились в госпитали. На улицах время от времени падали снаряды. В прошлом один насмешник иронично окрестил Вашингтон «городом великолепных видов» — столь широки были улицы и до того мало на них было зданий. В первые месяцы войны из города можно было наблюдать, как на другом берегу Потомака, на Виргинских высотах реют «Звезды и перекладины» армии мятежной Конфедерации.
Городу понадобилось три месяца, чтобы превратиться в «пыльный котел». Мулы и лошади вьпципали все до травинки, солнце иссушило землю, и налетевшие ветра подняли ее в воздух. Шутили, что в воздухе носится недвижимость. Солдаты утрамбовывали сапогами пыль на немощеных улицах. Лафеты орудий дробили булыжник под колесами. У мух никогда еще не было такой поживы, как в то лето: животные, телеги с фуражом и нечистоты от четверти миллиона человек, по большей части стекавшие в озеро позади Белого дома. Все. что не шевелилось, было густо засижено мухами.
Шесть месяцев спустя Вашингтон превратился в болото. Улицы стали черными и вязкими от грязи. Озеро с нечистотами вышло из берегов. Зарядили дожди и вымыли землю с пустых полей. Башмаки и копыта взрыли почву. В дни. когда стояла сплошная облачность, в воздухе носилась рыжая копоть от тысяч каминов и плит, отапливавшихся мягким виргинским углем, а под дощатыми настилами чавкало и булькало. Идущие по ним люди шатались, как пьяные, пытаясь добраться от одного поручня до другого и иногда хватаясь друг за друга в поисках точки опоры. Им приходилось пересекать улицы по колено в трясине, оставляя в ней свою обувь и самообладание.
Война сделала Вашингтон отвратительным местом.
НЕБОЛЬШИЕ гладкие десятицентовые купюры, хрустящие доллары. пачки десяток в бумажнике, подобные простыням на свежезаправленной постели:
деньги федерального правительства убедительно смотрелись на стойке бара, над которой висела надпись: «солдатам алкоголь не продается»: складывались в тугой узел, чтобы поместиться в нагрудном кармане мундира артиллериста, обещая своему обладателю новый костюм, крепкую выпивку или возобновление кредита на Ма Эпплбаум; нашептывали видения, улаживали ссоры. За все это следовало благодарить Спенсера Мортона Кларка — инженера, обязанностью которого было изготовление новых денежных знаков Казначейства, надзор за нарезкой и обрезкой готовых банкнот, поставляемых частными типографиями в виде огромных листов.
Ему было пятьдесят два, может пятьдесят три года, он жил вместе с миссис Кларк в невысоком обшитом досками доме в третьем квартале: спал на втором этаже, в спальне с окнами, выходившими на задний двор, и держал темнокожего слугу. Каждый день он неторопливо совершал прогулку вдоль Уай-стрит: блестящий новенький цилиндр, чиновничье пальто, щегольские ботинки, бакенбарды. Мистер Кларк говорил в нос, и его акцент не был виргинским, но он пробыл в Вашингтоне достаточно долго, чтобы помнить то время, когда все булыжники на Пенсильвания-авеню еще находились на своих местах, а по обе стороны улицы лежали зеленые поля. Два года. Теперь вдоль проспекта стояли многоквартирные дома и деревянные лачуги, булыжный камень лежал вкривь и вкось, утопая в грязи там, где прошла колея. Вокруг него по дороге кружился людской поток: люди в синих мундирах: офицер конфедератов в белых перчатках: встревоженный гражданский, спрашивавший дорогу к госпиталю; вереницы покрытых копотью и перевязанных инвалидов, с трудом ковылявших к своему месту на постой; идущий босиком негр. Щелканье хлыста и грохот, по улице пробивается артиллерийский обоз, предупредительные крики возниц тонут в скрипе колес.
