— Конечно, захотел бы, генерал. Но боюсь, что вам придется говорить со мной.
— Это еще почему? — ледяным тоном вопросил он.
— Потому что мой отец уже десять лет как умер.
Я прошел в небольшую комнату, которая служила Морриси кабинетом, закрыл дверь и, подойдя к письменному столу, вытащил бутылку бурбона, которую он постоянно держал там для меня. Налив немного в бумажный стаканчик, я залпом выпил обжигающую жидкость, а потом посмотрел на руки. Они дрожали.
Некоторые люди отказываются оставаться мертвыми, что бы ты с ними ни сделал: закопал в землю, кремировал или бросил в море. Но стоит вам о них вспомнить — и у вас снова все кишки сводит.
— Отстань, старик, отстань! — гневно сказал я и ударил кулаком по пустой крышке стола. Боль пронзила руку до самого плеча.
— Мистер Корд!
Я удивленно оглянулся. В дверях застыл Морриси, изумленно открывший рот. Я с трудом взял себя в руки.
— Входи, чего стоишь! — рявкнул я. Он робко вошел в кабинет, а в дверях возник Форрестер.
— Садитесь и выпейте! — предложил я, придвигая к ним виски.
— Не откажусь, — сказал Форрестер, беря бутылку и бумажный стаканчик. — Ни дна вам, ни покрышки!
— Лучше генералу, — отозвался я. — Кстати, где он?
— Возвращается в город. У него встреча с производителем туалетной бумаги.
— Хотя бы ее он может испытать лично, — засмеялся я.
Форрестер тоже улыбнулся, однако Моррис продолжал хмуриться. Я подвинул ему бутылку.
— Ты завязал?
Он покачал головой и спросил:
— Что мы будем делать?
Я секунду смотрел на него, а потом взял бутылку и налил себе еще немного.
— Думаю, не объявить ли войну Соединенным Штатам? Так мы смогли бы продемонстрировать ему, насколько хорош наш самолет.
Морриси даже не улыбнулся.
— КА-4 — лучший мой самолет.
— Ну и что? — спросил я. — Какого черта: он же тебе ничего не стоил! Да и сколько ты вообще получал за свои самолеты? Эти деньги не составят и одной двадцатой от твоих ежегодных доходов за тот бюстгальтер, который ты сделал для Рины Марлоу.
И это было правдой. Макалистер угадал коммерческие возможности этой дурацкой штуки и запатентовал ее от имени «Самолетов Корда». У Морриси с нами был постоянный контракт, и все его изобретения и проекты принадлежали компании, но Макалистер поступил по-джентльменски. Он дал Морриси десять процентов прибыли от реализации изобретения, и в прошлом году доля Морриси составила больше ста тысяч долларов. Рынок постоянно расширялся. Сиськи еще долго не выйдут из моды.
Морриси промолчал, да я и не ждал ответа. Он был одним из тех людей, которых деньги не волнуют. Он жил исключительно своей работой. Мысленно я проклинал себя за то, что так завелся из-за случайного замечания насчет отца. Я мог себе это позволить, но никому не нравится выбрасывать миллион долларов псу под хвост.
— Возможно, я смогу помочь, — проговорил Форрестер.
В глазах Морриси зажглась надежда. Заметив это, Форрестер пожал плечами:
— Я сказал — «возможно».
— Вы о чем? — уставился я на него.
— Лучше этого самолета я не видел, — сказал он. — Не хотелось бы, чтобы мы его теряли из-за глупости старика.
— Мы будем благодарны за любую помощь.
— Не стоит благодарности, — улыбнулся Форрестер. — Я отношусь к тем старомодным людям, которым не хотелось бы, чтобы неприятности застали нас врасплох.
Я кивнул.
— Неприятности начнутся очень скоро. Как только Гитлер решит, что готов.
— И когда это случится?
— Года через три-четыре, — ответил я. — Тогда у них будет достаточное количество самолетов и обученных пилотов.
— Откуда он их возьмет? Сейчас их у него нет.
— Найдутся, — сказал я. — Школы планеризма выпускают по десять тысяч летчиков в месяц. А к концу лета Мессершмитт запустит в серию свой Me-109.
— Генеральный штаб уверен, что он не сможет преодолеть линию Мажино.
— А он не станет ее преодолевать. Он через нее перелетит.
— Тем более мне следует убедить их обратить внимание на ваш самолет. А почему вы говорите так уверенно?
— Потому что знаю. Я был там всего девять месяцев назад.
— А, да! Об этом писали в газетах. Из-за этого был небольшой скандал, кажется?
— Точно, — рассмеялся я, — кое-кто обвинил меня в симпатиях к нацистам.
— Это потому, что вы перевели в Рейхсбанк миллион долларов?
Я бросил на него быстрый взгляд. Форрестер был далеко не так прост.
— Наверное, — согласился я. — Видите ли, я перевел деньги за день до того, как Рузвельт запретил подобные операции.
— Но вы ведь знали, что запрет вот-вот войдет в силу? Могли бы сэкономить деньги, подождав один день.
— Я не мог ждать, — ответил я. — Эти деньги должны были оказаться в Германии.
— Но почему? Зачем вы перевели им деньги: ведь вы же видите, что они наши потенциальные враги?
— Это был выкуп за одного еврея.
— У меня есть друзья евреи, — заметил Форрестер, — но я ни за одного не выложил бы миллиона долларов.
Я секунду смотрел на него, а потом снова налил себе виски.
— Он того стоил.
* * *
Его звали Отто Штрассмер, и начинал он как инженер по контролю за качеством на одном из множества баварских фарфоровых заводов. От керамики он перешел на пластмассу, и именно он изобрел установку скоростного литья из пластмассы, которую я купил и перепродал концерну американских производителей. Наш первоначальный контракт предполагал выплату процента от прибыли. Так длилось несколько лет, но потом Штрассмер захотел изменить условия контракта. Это произошло в 1933 году, вскоре после прихода Гитлера к власти.
Он пришел в мой номер в берлинском отеле, когда я приехал в Германию с ежегодным визитом, и объяснил, чего он хочет. Он отказывался от всех дальнейших выплат по патенту за единовременную сумму в один миллион долларов, которую я депонирую на его имя в США. Меня это, конечно, устраивало: его доля в прибылях за период действия лицензии составит явно большую сумму. Но я не понял, почему он об этом просит, и поэтому прямо спросил его.
— Вы спрашиваете «почему», герр Корд? — проговорил он по-английски с сильным акцентом. Он указал на улицу. — Вот почему.
Я подошел к окну и посмотрел вниз. На улице группа молодых парней в коричневых рубахах терзала старика в сюртуке. На наших глазах они дважды сбили его с ног. Теперь тот лежал на краю тротуара, и из носа у него лилась кровь. Парни еще несколько раз презрительно лягнули его, а потом удалились.
Я вопросительно взглянул на Штрассмера.
— Это еврей, герр Корд, — тихо сказал он.
— Ну и что? Почему он не позвал полицию?
Штрассмер указал рукой на противоположную сторону улицы. Там, на углу, стояли двое полисменов.
— Они все видели.
— Так почему они их не остановили?
— Им приказано не вмешиваться, — ответил он. — Гитлер говорит, что по немецкому закону евреи прав не имеют.
— А какое это имеет отношение к вам?
— Я еврей, — просто сказал он.
Я немного помолчал, достал сигарету и закурил.
— И что я должен сделать с этими деньгами?
— Подождите, пока я с вами не свяжусь, — улыбнулся он. — Моя жена и дочь уже в Америке. Буду вам очень признателен, если вы сообщите им, что у меня все в порядке.
— Почему бы вам не присоединиться к ним?
— Возможно, именно так я и поступлю… со временем. Но я немец и еще не потерял надежды на то, что в один прекрасный день это сумасшествие кончится.
Надеждам Штрассмера не суждено было сбыться. Об этом я узнал меньше чем через год, когда сидел в кабинете рейхсмаршала.
— Как и в Германии, все евреи в мире обречены, — говорил он своим вежливым тоном. — Мы, приверженцы Нового Порядка, понимаем это и приветствуем тех наших друзей и союзников из-за океана, которые готовы примкнуть к нашему крестовому походу.
Я молчал, дожидаясь продолжения.
— Мы, летчики, прекрасно понимаем друг друга, — сказал он.
— Да, ваше превосходительство, — кивнул я.
— Хорошо, — он улыбнулся. — Тогда не будем терять времени. — Он бросил на стол какие-то бумаги. — Согласно новым законам, рейх конфисковал собственность некоего Отто Штрассмера. Насколько мне известно, ему причитаются некие суммы, которые вам впредь предписывается переводить в Рейхсбанк.
Мне не понравилось слово «предписывается».
— Я пытался связаться с герром Штрассмером, — заметил я.
Геринг опять улыбнулся.
— Штрассмер перенес нервный срыв и в настоящее время находится в больнице.
— А, понимаю, — сказал я и встал.
— Третий рейх не забудет своих друзей, — сказал рейхсмаршал, нажимая кнопку звонка на своем столе.
В дверях возник молодой немецкий лейтенант.
