— На меня. Зашла бы и посмотрела. Парень — богатырь! Страшно любит манную кашу. Заходи, Наталья Сергеевна. — Бородин хотел свернуть с тротуара, чтобы перейти улицу, но Наташа взглянула с досадой:
— Как же я зайду, когда ты сторонишься меня?
— Откуда ты взяла? Чего мне сторониться!
— Допустим. — Она так на него посмотрела, что он понял: она не случайно оказалась в магазине, не случайно пошла вслед за ним.
— Будем здесь стоять или пройдем в сад? — спросила Наташа и взяла у него коробочку. — Что ж, помолчим? — И, не дожидаясь ответа, повернулась, тихонько пошла в парк.
Он догнал ее, когда она свернула в боковую аллею.
— Ты боишься меня, Степан?
— Нет.
— А если Сергей увидит нас вдвоем?
— Он мой друг. Он верит мне.
— Я тебя не узнаю. Когда-то ты был другим...
— Каким?
— Ходил ко мне. Смотрел ласково в мои глаза. Это было?
— Припоминаю...
— И только? — Она повернулась к нему. — И только? «Припоминаю...» Эх ты, железный комиссар.
Он улыбнулся. Она вздрогнула: таким она часто видит его во сне.
— Почему ты такой?
— Какой? — Бородин закурил. — Говори, какой!
Она хотела сказать — «самый совершенный человек, которого может любить женщина», но сдержалась, лишь покачала головой:
— Железный комиссар... — И опять напомнила: — Ты любил смотреть в мои глаза...
— Смотрел и думал, какой же счастливый Сергей Петрович.
— И сейчас так думаешь?
— Нет. Сейчас я самый счастливый человек. У меня есть Елена. Я ее очень люблю...
— А я тебя... Просто ты не знаешь еще, как я тебя люблю! Я готрва бежать на твой голос, готова... Ты хоть догадывался когда-нибудь об этом?
Он взял ее за руку, повел к детскому городку, где никого не было. Заговорил неуверенно, путано:
— Допустим... Понять тебя нетрудно. Но я ведь женат... У меня Елена... Рассуди...
— О чем ты говоришь, Степан! — оборвала Наташа. — Я все это знаю. И знаю, что я замужем, знаю, что Сергей хороший человек, просто замечательный, знаю, что он меня любит. А счастья нет, моего счастья нет. И, видимо, никогда не будет. Я Сергею говорю: уедем из Нагорного, подальше от тебя, а сама думаю: чепуха все это, ничто не поможет мне заполнить пустоту...
«Как могло все это вызреть... до откровения?» — подумал. Бородин, опустив глаза. — И встреч-то с ней было немного. Первая — чисто случайная в клубе строителей. Потом дважды у нее на квартире. Она что-то скрывала тогда. Потом выяснилось: у нее был сын, был муж Сергей Громов, которого она оставила, послушавшись матери... Сын не был помехой, можно бы жениться на ней, она нравилась, но приезд в гарнизон Громова и сам факт, что она ушла от мужа, ушла тайком, заставили Бородина призадуматься... Вернее, почувствовать в душе какую-то настороженность, раздвоенность. Надо было прямо сказать ей все. Но не сказал, и выходит, что в какой-то степени виноват перед ней...
Бородин посмотрел на коробочку с кастрюлькой, маленькой Андрюшкиной кастрюлькой, и как-то сразу обрел душевное равновесие.
— Я понимаю, жизнь — штука сложная, и если мы будем еще сами усложнять ее, тогда, конечно, — тупик...
Она молчала.
Он продолжал:
— Мы люди взрослые и по-взрослому должны рассуждать, — хотя намеревался сказать другое: «А не кажется ли тебе, что ты преувеличиваешь свою трагедию? Разве Сергей не достоин твоей любви?»
Наташа, будто поняв невысказанное Бородиным, вскинула голову:
— Сергей достоин глубокого уважения. Ты знаешь... Но есть еще... Понимаешь, Степан... есть еще любовь... Она все перекрашивает, меняет... Цени ты откровение!..
— Но у меня-то к тебе этих чувств, Наташа...
— Не говори: нет! — Она почти вскрикнула.
«Да что же это делается, черт возьми? Как же я не могу сказать «нет», когда это так!» — пронеслось в голове Бородина, но он смягчил ответ:
— Не люблю, когда людей утешают. Утешение — обман...
— Эх, ты... Степочка, комиссарчик железный. Да ведь я не отрываю тебя от Елены. Живи ты с ней, живи... Можно... — Она не досказала, вдруг заплакала и, чтобы он не видел ее слез, побежала прочь.
— Наталья Сергеевна! — позвал ее Бородин. — Наташа!..
Она не остановилась.
...За городом Наташа свернула с дороги и села прямо на траву. Раскрыла сумочку, чтобы взять сигареты, и увидела записку: «Дяденька Мишенька, я разговаривала с бригадиром бурильной установки. Радуйся, непоседа, он согласился утолить твою жажду. О стоимости бурильных работ договоритесь сами». Наташа вспомнила, когда это писала, но не могла отослать, а просто позвонила Водолазову. Буровую уже установили, и на кургане продолжаются работы.
— Мама! — услышала Наташа за спиной голос Алеши. — Я тебе говорю, а ты не отвечаешь. Пойдем, дядя Миша ждет. Скорее, а то фонтан без нас откроют. Скорее, мы на машине.
Она поднялась. Заметила, как Алеша смотрит на окурки.
— Это не я, сынок, пастухи курили. Дядечки курили. Ты же знаешь, я не курю.
— Наталья! — кричал от машины Водолазов. — Что вы там, идите сюда.
— Пойдем, мама, — Алеша взял ее под руку, — пойдем.
У Алеши была теплая рука и плечо теплое. «Как он вырос за лето! — подумала Наташа о сыне. — Это мой сын... и его, Сергея. — Она посмотрела Алеше в лицо. — Боже мой, как он похож на него!» Ей было и радостно и горько.
— Мама, а что ты тут делала? — спросил Алеша.
— Я?.. Отдыхала. — Она сильнее прижалась к сыну.
— Хватит вам обниматься, садитесь. Савушка, поехали.
Они спешили и все же не успели: фонтан ударил, когда до кургана оставалось метров сто. Водолазов первым выскочил из машины.
— Наталья, вода! — закричал он, бросая вверх кепку. — Вода! Слышите, вода пришла! — Он, позабыв о машине, побежал к кургану, вслед за ним бросился Алеша.
— Савушка, у него больное сердце. — затревожилась Наташа. — Заводи машину.
Савелий, махнув рукой, тоже побежал.
Вода хлынула под ноги. Михаил Сергеевич, зачерпнув ее пригоршней, стал мочить голову:
— Ха-ха! Вот вам теперь, черные бури, — погрозил он небу кулаком. — Тут будет море, оросительные каналы. Слышишь, Савушка, двести пудов с гектара будем брать. Гей, гей, рабочий класс! — закричал он бурильщикам. — Спасибо от колхозного крестьянства.
Вода шла широким фонтаном. Михаил Сергеевич подхватил на руки Алешу, начал целовать в загорелые щеки. Потом вынес мальчика на сухое место, стал приводить себя в порядок. Савушка принес его кепку. Он надел ее на бритую голову, и рука невольно потянулась к козырьку.
— Есть, товарищ вода! — отдал он воинскую честь искрящемуся в лучах солнца хрустальному, живому столбу.
VIIIПриготовления к боевым пускам были закончены. Шахов, доложив Громову о состоянии техники, решил отоспаться за все прошлые беспокойные дни и ночи: чтобы ускорить сдачу технического минимума солдатами взвода Малко, он вынужден был все дни проводить в этом подразделении. Громов тактично нажимал: «Светлая головушка, ты забудь о других, нажимай на отстающих». Он нажимал и в классе, и в парке, и на полигоне. Кто-то даже сострил — инженера части назначили помпотехом к старшему лейтенанту Малко. Зато теперь он убежден: и в этом взводе пусковой комплекс в надежных руках.
В палатке было душно. Пронзительно гудел комар. Осветив все углы и не найдя комара, Шахов вышел покурить. В палатке Узлова горел свет. Его потянуло к товарищу.
Солнце только что зашло. Дмитрий лежал на душистом сене в одной сорочке. Увидев Шахова, вскочил с постели, сказал:
— Что, уже пора?
— Да нет, лежи... Я пришел к тебе отдохнуть, в моей палатке комар поселился: выжил, разбойник.
— А я думал, началось. — Узлов стал готовить постель для Шахова. — Может, так и начнется...
Шахов снял гимнастерку, опустился на душистое сено, спросил:
— Что начнется?
— Война. Теперь ведь не так, как раньше, в старые времена. Прежде чем начать, годик бумагами обстреливали друг друга, протесты всякие писали... В таком-то царстве, в таком-то государстве объявлена мобилизация резервистов. Наш министр индел вызывал посла и вручал ему ноту протеста. И заработала канцелярия. Теперь без волокиты. Сначала нападают, потом объявляют войну. Вот это — прогресс! Солдаты спят при полном обмундировании. — Узлов умолк, поглядывая на Шахова, который вдруг начал надевать гимнастерку. — Ты что, спать не будешь? Спи, Игорек! Не тревожься. Теперь на страже мира стоит Организация Объединенных Наций. Грозная сила против агрессии. — Он усмехнулся: — Грозная, справедливая. Черт бы ее побрал, эту организацию! Мне бы сейчас спать под боком у Катюши; да боюсь — не то решение вынесет Совет Безопасности. А ты веришь в ООН?
— Верю...
— Это и видно — гимнастерку надел... Очень надежная организация, — засмеялся Узлов.
— Чего ты о ней вспомнил? — с досадой сказал Шахов: ему хотелось уснуть, чтобы встать пораньше и до начала пусков еще раз обойти подразделения, дать последние советы.
— Спи, Дима.
Узлов поправил изголовье, лег на спину.
— У моей Катюши, оказывается, на шее родинка. Ты не видел, Игорек?
